Читать книгу «Иуда» онлайн полностью — Амос Оз — MyBook. Амос оз о христе, иуде и национальном государстве Какой тип государства сейчас приемлем

Иуда Амос Оз

(Пока оценок нет)

Название: Иуда

О книге «Иуда» Амос Оз

Зима 1959-го, Иерусалим. Вечный студент Шмуэль Аш, добродушный и романтичный увалень, не знает, чего хочет от жизни. Однажды на доске объявлений он видит загадочное объявление о непыльной работе для студента-гуманитария. Заинтригованный Шмуэль отправляется в старый иерусалимский район. В ветхом и древнем, как сам город, доме живет интеллектуал Гершом Валд, ему требуется человек, с которым он бы мог вести беседы и споры. Взамен Шмуэлю предлагается кров, стол и скромное пособие. В доме также обитает Аталия, загадочная красавица, поражающая своей ледяной отрешенностью. Старика Валда и Аталию связывает прошлое, в котором достаточно секретов. Шмуэль часами беседует со стариком, робеет перед таинственной Аталией и все больше увлекается темой предательства Иуды, на которую то и дело сворачивают философские споры. Ему не дают покоя загадки, связанные с этой женщиной, и, все глубже погружаясь в почти детективное расследование, он узнает невероятную и страшную историю Аталии и Валда. Новый роман израильского классика Амоса Оза – о предательстве и его сути, о темной стороне еврейско-христианских отношений, наложивших печать и на современную арабо-еврейскую историю. Нежная, мягко-ироничная проза Амоса Оза полна внутреннего напряжения, она погружает в таинственную атмосферу давно исчезнувшего старого Иерусалима и в загадочную историю Иуды.

На нашем сайте о книгах lifeinbooks.net вы можете скачать бесплатно без регистрации или читать онлайн книгу «Иуда» Амос Оз в форматах epub, fb2, txt, rtf, pdf для iPad, iPhone, Android и Kindle. Книга подарит вам массу приятных моментов и истинное удовольствие от чтения. Купить полную версию вы можете у нашего партнера. Также, у нас вы найдете последние новости из литературного мира, узнаете биографию любимых авторов. Для начинающих писателей имеется отдельный раздел с полезными советами и рекомендациями, интересными статьями, благодаря которым вы сами сможете попробовать свои силы в литературном мастерстве.

Published with the support of The Institute for the Translation of Hebrew Literature, Israel and the Embassy of Israel, Moscow Издано при поддержке Института Перевода израильской литературы (Израиль) и Посольства Израиля (Москва)

* * *

И каждому народу – на языке его.

Книга Эсфирь, 1:22

Посвящается Деборе Оуэн

Вот мчит краем поля предатель-беглец.
Бросит камень в него не живой, а мертвец.

Натан Альтерман. “Предатель”.Из поэмы “Радость бедных”

Вот рассказ из дней зимы конца тысяча девятьсот пятьдесят девятого года – начала года шестидесятого. Есть в этом рассказе заблуждение и желание, есть безответная любовь и есть некий религиозный вопрос, оставшийся здесь без ответа. На некоторых домах до сих пор заметны следы войны, разделившей город десять лет тому назад. Откуда-то из-за опущенных жалюзи доносится приглушенная мелодия аккордеона или рвущий душу сумеречный напев губной гармошки.

Во многих иерусалимских квартирах можно найти на стене гостиной водовороты звезд Ван Гога или кипение его кипарисов, а в спальнях пол все еще укрывают соломенные циновки; “Дни Циклага” или “Доктор Живаго” лежат распахнутые, вверх обложкой, на тахте с поролоновым матрасом, прикрытой тканью в восточном вкусе, рядом с горкой вышитых подушек. Весь вечер горит голубое пламя керосинового обогревателя. Из снарядной гильзы в углу комнаты торчит стилизованный букетик из колючек.

В начале декабря Шмуэль Аш забросил занятия в университете и засобирался покинуть Иерусалим – из-за любви, которая не удалась, из-за исследования, которое застопорилось, а главным образом из-за того, что материальное положение его отца катастрофически ухудшилось и Шмуэлю предстояло найти себе какую-нибудь работу.

Он был парнем крупного телосложения, бородатым, лет двадцати пяти, застенчивым, сентиментальным, социалистом, астматиком, легко увлекающимся и столь же быстро разочаровывающимся. Плечи у него были тяжелыми, шея – короткой и толстой, такими же были и пальцы – толстыми и короткими, как будто на каждом из них недоставало одной фаланги. Изо всех пор лица и шеи Шмуэля Аша неудержимо рвалась курчавая борода, напоминавшая металлическую мочалку. Борода эта переходила в волосы, буйно курчавившиеся на голове, и в густые заросли на груди. И летом и зимой издалека казалось, что весь он распален и обливается потом. Но вблизи, вот приятный сюрприз, выяснялось, что кожа Шмуэля источает не кислый запах пота, а, напротив, нежный аромат талька для младенцев. Он пьянел в одну секунду от новых идей – при условии, что эти идеи являются в остроумном одеянии и таят некую интригу. Уставал он тоже быстро – отчасти, возможно, из-за увеличенного сердца, отчасти из-за донимавшей его астмы.

С необычайной легкостью глаза его наполнялись слезами, и это погружало его в замешательство, а то и в стыд. Зимней ночью под забором истошно пищит котенок, потерявший, наверное, маму, он так доверчиво трется о ногу и взгляд его столь выразителен, что глаза Шмуэля тотчас туманятся. Или в финале какого-нибудь посредственного фильма об одиночестве и отчаянии в кинотеатре “Эдисон” вдруг выясняется, что именно самый суровый из всех героев оказался способен на величие духа, и мгновенно у Шмуэля от подступивших слез сжимается горло. Если он видит, как из больницы Шаарей Цедек выходят изможденная женщина с ребенком, совершенно ему не знакомые, как стоят они, обнявшись и горько плача, в ту же секунду плач сотрясает и его.

В те дни слезы считались уделом женщин. Мужчина в слезах вызывал изумление и даже легкое отвращение – примерно в той же мере, что и бородатая женщина. Шмуэль очень стыдился этой своей слабости и прилагал огромные усилия, чтобы сдерживаться, но безуспешно. В глубине души он и сам присоединялся к насмешкам над своей сентиментальностью и даже примирился с мыслью, что мужественность его несколько ущербна и поэтому, вероятнее всего, жизнь его, не достигнув цели, пронесется впустую.

“Но что ты делаешь? – вопрошал он иногда в приступе отвращения к себе. – Что же ты, в сущности, делаешь, кроме того, что жалеешь? К примеру, тот же котенок, ты мог укутать его своим пальто и отнести к себе в комнату. Кто тебе мешал? А к той плачущей женщине с ребенком ты ведь мог просто подойти и спросить, чем можно им помочь. Устроить мальчика с книжкой и бисквитами на балконе, пока вы с женщиной, усевшись рядышком на кровати в твоей комнате, шепотом беседуете о том, что с ней случилось и что ты можешь для нее сделать”.

За несколько дней до того, как оставить его, Ярдена сказала: “Ты либо восторженный щенок – шумишь, суетишься, ластишься, вертишься, даже сидя на стуле, вечно пытаешься поймать собственный хвост, – либо бирюк, который целыми днями валяется на кровати, как душное зимнее одеяло”.

Ярдена имела в виду, с одной стороны, постоянную усталость Шмуэля, а с другой – намек на его одержимость, проявлявшийся в походке: он всегда словно вот-вот был готов сорваться на бег; лестницы одолевал штурмом, через две ступеньки; оживленные улицы пересекал по диагонали, торопливо, не глядя ни вправо ни влево, самоотверженно, словно бросаясь в гущу потасовки. Его курчавая, заросшая бородой голова упрямо выдвинута вперед, словно он рвется в бой, тело – в стремительном наклоне. Казалось, будто ноги его изо всех сил пытаются догнать туловище, преследующее голову, боятся отстать, тревожатся, как бы Шмуэль не бросил их, исчезнув за поворотом. Он бегал целый день, тяжело дыша, вечно торопясь, не потому что боялся опоздать на лекцию или на политическую дискуссию, а потому что каждую секунду, утром и вечером, постоянно стремился завершить все, что на него возложено, вычеркнуть все, что у него записано на листке с перечнем сегодняшних дел. И вернуться наконец в тишину своей комнаты. Каждый из дней его жизни виделся ему изнуряющей полосой препятствий на кольцевой дороге – от сна, из которого он был вырван поутру, и обратно под теплое одеяло.

Он очень любил произносить речи перед всеми, кто готов был его слушать, и особенно – перед своими товарищами из кружка социалистического обновления; любил разъяснять, обосновывать, противоречить, опровергать, предлагать что-то новое. Говорил пространно, с удовольствием, остроумно, со свойственным ему полетом фантазии. Но когда ему отвечали, когда наступал его черед выслушивать идеи других, Шмуэля тотчас охватывали нетерпение, рассеянность, усталость, доходившая до того, что глаза его сами собой слипались, голова падала на грудь.

Оз А. Иуда/ Пер. с иврита В. Радуцкого. - М.: Фантом Пресс, 2017. - 448 с.

Содержание некоторых книг понятно с первой строчки. Не из-за простоты замысла, а потому что трейлер, намеренно помещенный в самое начало, отгоняет случайного читателя, такого, который подходит к книге как к легкоатлетическому состязанию: быстрее, выше, сильнее. Роман идей - не стометровка. Здесь важно не нестись во весь опор, а неторопливо разбираться в хитросплетениях мысли дискутирующих оппонентов.

Амос Оз в «Иуде» сразу выкладывает все карты на стол: «Вот рассказ из дней зимы тысяча девятьсот пятьдесят девятого года - начала года шестидесятого. Есть в этом рассказе заблуждение и желание, есть безответная любовь и есть некий религиозный вопрос, оставшийся здесь без ответа».

Начало более чем обескураживающее, потому что из сказанного становится ясно, что книга скорее ставит вопросы, чем дает ответы на них. Зачем читать? Затем, что правильная постановка вопросов - путь к их адекватному решению. Правильно задать вопрос, значит, уже что-то понять, и двинуться от этого абстрактного осознания дальше к более конкретному представлению.

Идеи, смысл - вот что главное в «Иуде», вот что сообщает новизну всей книге. В остальном же, постоянный читатель Оза вряд ли найдет в книге что-то новое. Та же камерность, что и во многих предыдущих книгах. Тихая, насыщенная поэзией жизнь улочек и предместий. Мир полутонов, чувствований, переживаний. Снова женщина, загадочная, непостижимая и мужчина, который выглядит на ее фоне несмышленым увальнем, несовершенным рациональным зверем, неспособным проникнуть в таинство ее бытия. Женщина как несбывшаяся альтернатива жестокому мужскому миру, остающаяся с мужчиной из жалости и милосердия. Единственный светоч реального, практического гуманизма, а не пустой болтологии.

Три главных героя Шмуэль - Валд - Аталия кажутся новой вариацией персонажей новеллы «Подкоп» из «Картинок деревенской жизни». Там тоже были студент, старик с причудами и женщина средних лет.

Сюжет в обычном толковании этого слова в «Иуде» не имеет значения. Бывший студент Шмуэль Аш, поступивший на службу к Валду, покинет его, также как покидали до него другие. Ничего примечательного в том круговороте дней (сон-еда-беседа-сон), который запечатлен в романе, нет. Важны идеи. Важна проблематика. Она находит свое отражение в заглавии книги.

«Иуда» - богословский роман, в котором вновь вспыхивает старая дискуссия о сути христианства

Оз, конечно же, пишет о евреях. Иуда - имя, ставшее для многих нарицательным. Иудей - это всегда иуда, предатель. Так глядят на евреев многие «христиане», так воспринимают их, особенно после событий 1947-1948 года, живущие рядом арабы. Роман Оза -размышление о еврейском пути, наверное, неожиданное для тех, кто привык к тому, что это чисто русский эксклюзив - задумываться о судьбах собственной страны и народа. Отдельный и довольно болезненный аспект этой темы - взаимоотношения с арабами, с исламским миром.

В то же время «Иуда» - богословский роман, в котором вновь вспыхивает старая дискуссия о сути христианства, христологический вопрос, принципиальный для понимания отношений между евреями и христианским миром.

Ну и, само собой, это книга о феномене предательства. Размышления о нем - наиболее абстрактный уровень проблематики романа.

Мы привыкли разбрасываться словом «предательство», не слишком задумываясь, что за ним скрывается. Оценочный компонент для нас всякий раз оказывается значительнее бытийного и антропологического. Суть становится не важна, феномен превращается в междометие, в бессмысленное ругательство. В «Иуде» Оз возвращает слову «предательство» смысл.

Предательство - чистая форма, безотносительная к содержанию. То, что это слово применялось к людям самых разных политических взглядов, религиозных убеждений, философских концепций, говорит о том, что речь идет о некоем абстрактном статусе. Тот или иной человек обретает его тогда, когда избирает отличный от общепринятого, ожидаемого образ жизни и способ деятельности.

Жить - значит, быть предателем.

Предательство - отражение трагического разлада, разобщенности, царящей в окружающем мире. Цепляясь за прошлое - предаешь будущее. Выбирая будущее - отрекаешься от прошлого. Муж и жена, прилепляясь друг к другу, предают родителей. Националист изменяет всему человечеству. Космополит - нации. Вождь - народу. Народ своему лидеру.

Человек и предатель - слова-синонимы. Вся история - цепь непрекращающихся актов предательства. Не будь их, «заглохла б нива жизни». Без предательства нет движения вперед, одно топтание на месте. Но отсутствие изменений - тоже измена. Таково свойство бытия.

Нет, это не оправдание отступничества. Скорее указание на кровоточащую, незаживающую рану бытия, которая сообщает даже самым лучшим человеческим порывам момент несовершенства.

Предательство всегда ведет к гибели. Неважно, сколь благородны мотивы предательства, оно всегда ужасно по своим результатам.

А вся беда в том, что Иуда - революционер, нет, не в плоском политическом смысле (за бедняков, против богачей, как в романе Нормана Мейлера «Евангелие от Сына Божия»), а в глобальном, философском

«Иуда предал Христа. Нашего Бога распяли. Он страдал» - так учат в школе. Ушлая профессура плюс любители извращенных парадоксов выводят из этого: нет страдания, нет спасения. Предательство открывает путь к страданию и святости. Не было бы Иуды, не было бы Христа. У христианства, таким образом, две подпорки. Одна светлая: Христос-любовь. Другая - темная: Иуда и предательство. Одно питает другое: не согрешишь - не покаешься, не предашь - не спасешься.

Озвучивая в своем романе этот перл мысли, Оз, однако, не останавливается на нем, идет дальше, объясняя, чем же, на самом деле, плох Иуда.

А вся беда в том, что Иуда - революционер, нет, не в плоском политическом смысле (за бедняков, против богачей, как в романе Нормана Мейлера «Евангелие от Сына Божия»), а в глобальном, философском. Он - пионер, первооткрыватель, максималист, искатель новых путей, человек, который хочет идти к светлому будущему семимильными шагами, а не плестись верхом на ослице.

Связь максимализма и предательства не позволяет пускаться далее в скандальные и шокирующие рассуждения об Иуде, как самом главном персонаже христианской истории.

Иуда предал Христа - факт неоспоримый. Но тем самым не основал христианство, а погубил его. Каин, торжествующий над Авелем - вот, кто такой Иуда. Благодаря ему человечество не знает истинного христианства: гуманного, тихого, лишенного чудес и мистики, полного человечности. Мирного философа, доброго человека Иуда превратил в суперзвезду. Тихое доброе дело стало ярким шоу с пышной атрибутикой, обросло литературными сценариями, получило достойное музыкальное сопровождение («теперь, в каждой церкви страны!»), стало тысячелетней мыльной оперой, то есть чем-то совершенно не тем, чему учил сам Иисус.

«Чья церковь, Иисуса или Иуды?» - вечный вопрос истории. Тема «человек или слава» - не имеет разрешения до сих пор.

Иисус и Иуда - отступники в равной степени, мечтатели, меняющие мир, предающие традицию

Иуда предает не из страха, не из слабости, как большинство мелких бытовых предателей, изменяющих жене, друзьям, своему делу. Напротив, Иуды - самые отчаянные, бесстрашные. Они всегда сверх. Им всего мало. Поэтому основной спор в романе разворачивается между революционной динамикой и гуманистической статикой, между идеологией преображения действительности и убеждением в том, что мир неисправим.

Впрочем, не все так просто. Иисус и Иуда - отступники в равной степени, мечтатели, меняющие мир, предающие традицию. Максимализм просвечивает в Христе, проклинающем смоковницу, а гуманизм - в Иуде, исполненном к ней жалости и сочувствия. Поэтому с первого взгляда уже и не различишь, на чьей стороне правда. Где больше напора и революционности? В тихом наставлении или в проповеди мечом и огнем? Кто в большей степени революционер? Шмуэль, никогда не доводящий ничего до конца, или Валд, возвращающий подобно Ивану Карамазову билет Богу, не принимающий его мира. Ни за что и никогда, «не такой ценой». Разве это не максимализм, только консервативный, контрреволюционный, вскормленный гуманистической риторикой?

История Бен-Гуриона, строившего государство для евреев, и Шалтиэля Абрабанеля, убежденного в том, что любое национальное обособление - ошибка, - живой пример смешения линий Иуды и Христа. Кто из них в большей степени максималист? Оба они несовершенны. Но на чьей стороне правда? Кто сообщит человечеству меньшее страдание? Жесткий политический прагматик Бен Гурион или идеалист и гуманист Абрабанель?

Пламенные речи Валда, которые он произносит по ходу романа в защиту человечности перед лицом великих переломов и свершений, подкупают болью собственной пережитой потери (зверское убийство сына Михи арабами в ходе боевых действий 1948 года) и за счет этого кажутся убедительными. Но сама жизнь опровергает их. Вдумавшись в его слова, понимаешь, что это позиция отца, для которого страдание, боль потери стали смыслом существования, старика, застывшего в страхе перед новизной жизни, взгляд историка, который всегда смотрит в прошлое. А молодости, несмотря на то, «что почти все, к чему мы прикасаемся, становится ущербным», нужно идти вперед. Куда, с чем, как? Правильного ответа не существует.

Слабые писатели боятся противоречий, они ищут логичных финалов, окончательного разрешения конфликтов, умиротворения, стабильности. Сильные понимают, что жизнь должна быть отображена в своей сложности и незавершенности. «Иуда» написан сильным писателем. То, что «религиозный вопрос» о пути любви и пути предательства развернут, раскрыт, поставлен, но по существу остается нерешенным - достоинство книги Оза. Ответ за тобой, читатель!

* * *

И каждому народу - на языке его.

Книга Эсфирь, 1:22

Посвящается Деборе Оуэн

Вот мчит краем поля предатель-беглец.
Бросит камень в него не живой, а мертвец.

Натан Альтерман. “Предатель”. Из поэмы “Радость бедных”

Вот рассказ из дней зимы конца тысяча девятьсот пятьдесят девятого года - начала года шестидесятого. Есть в этом рассказе заблуждение и желание, есть безответная любовь и есть некий религиозный вопрос, оставшийся здесь без ответа. На некоторых домах до сих пор заметны следы войны, разделившей город десять лет тому назад. Откуда-то из-за опущенных жалюзи доносится приглушенная мелодия аккордеона или рвущий душу сумеречный напев губной гармошки.

В начале декабря Шмуэль Аш забросил занятия в университете и засобирался покинуть Иерусалим - из-за любви, которая не удалась, из-за исследования, которое застопорилось, а главным образом из-за того, что материальное положение его отца катастрофически ухудшилось и Шмуэлю предстояло найти себе какую-нибудь работу.

Он был парнем крупного телосложения, бородатым, лет двадцати пяти, застенчивым, сентиментальным, социалистом, астматиком, легко увлекающимся и столь же быстро разочаровывающимся. Плечи у него были тяжелыми, шея - короткой и толстой, такими же были и пальцы - толстыми и короткими, как будто на каждом из них недоставало одной фаланги. Изо всех пор лица и шеи Шмуэля Аша неудержимо рвалась курчавая борода, напоминавшая металлическую мочалку. Борода эта переходила в волосы, буйно курчавившиеся на голове, и в густые заросли на груди. И летом и зимой издалека казалось, что весь он распален и обливается потом. Но вблизи, вот приятный сюрприз, выяснялось, что кожа Шмуэля источает не кислый запах пота, а, напротив, нежный аромат талька для младенцев. Он пьянел в одну секунду от новых идей - при условии, что эти идеи являются в остроумном одеянии и таят некую интригу. Уставал он тоже быстро - отчасти, возможно, из-за увеличенного сердца, отчасти из-за донимавшей его астмы.

В те дни слезы считались уделом женщин. Мужчина в слезах вызывал изумление и даже легкое отвращение - примерно в той же мере, что и бородатая женщина. Шмуэль очень стыдился этой своей слабости и прилагал огромные усилия, чтобы сдерживаться, но безуспешно. В глубине души он и сам присоединялся к насмешкам над своей сентиментальностью и даже примирился с мыслью, что мужественность его несколько ущербна и поэтому, вероятнее всего, жизнь его, не достигнув цели, пронесется впустую.

* * *

И каждому народу – на языке его.

Книга Эсфирь, 1:22

Посвящается Деборе Оуэн

Вот мчит краем поля предатель-беглец.
Бросит камень в него не живой, а мертвец.

Натан Альтерман. “Предатель”.Из поэмы “Радость бедных”

И перед Ярденой любил он витийствовать, произносить бурные речи, рушить предвзятые мнения и расшатывать устои, делать выводы из предположений, а предположения – из выводов. Но стоило заговорить Ярдене, и веки его смыкались через две-три секунды. Она обвиняла его в том, что он никогда ее не слушает. Он с жаром отрицал, она просила его повторить ее слова, и Шмуэль тут же принимался разглагольствовать об ошибке Бен-Гуриона.

Был он добрым, щедрым, преисполненным благих намерений и мягким, как шерстяная перчатка, вечно старавшимся всегда и всем быть полезным, но также был и несобранным, и нетерпеливым: забывал, куда подевал второй носок; чего хочет от него хозяин квартиры; кому он одолжил свой конспект лекций. Вместе с тем он никогда ничего не путал, цитируя с невероятной точностью, что сказал Кропоткин о Нечаеве после их первой встречи и что говорил о нем спустя два года. Или кто из апостолов Иисуса был молчаливее прочих апостолов.

Несмотря на то что Ярдене нравились и его нетерпеливость, и его беспомощность, и его характер большой дружелюбной и экспансивной собаки, норовящей подлезть к тебе, потереться, обслюнявить в ласке твои колени, она решила расстаться с ним и принять предложение руки и сердца своего прежнего приятеля, усердного и молчаливого гидролога Нешера Шершевского, специалиста по дождевой воде, умевшего угадывать ее желания. Нешер Шершевский подарил ей красивый шейный платок на день ее рождения по европейскому календарю, а на день рождения по еврейскому календарю, через два дня, – бледно-зеленую восточную циновку. Он помнил даже дни рождения ее родителей.

Примерно за три недели до свадьбы Ярдены Шмуэль окончательно разуверился в своей работе на соискание академической степени магистра “Иисус глазами евреев” – в работе, к которой он приступил с огромным воодушевлением, весь наэлектризованный дерзким озарением, сверкнувшим в его мозгу при выборе темы. Но когда он начал вникать в детали и рыться в первоисточниках, то очень скоро обнаружил, что в его блестящей мысли нет, по сути, ничего нового, она появилась в печати еще до его рождения, в начале тридцатых годов, в качестве примечания к небольшой статье его выдающегося учителя профессора Густава Йом-Това Айзеншлоса.