Рабы в киевской руси назывались. VI

Вторым важным социальным последствием развития княжеского и боярского землевладения было отложено в русском обществе значительного класса рабов и юридическое развитие института рабства. В Х веке челядь вывозилась большей частью за границу. Но с того времени как нашлось для нее дело и дома, челядь все более и более копилась на Руси. В некоторых местах было такое ее скопление, что она грозила даже опасностью свободным обывателям. Про галицко-волынского князя Романа , населившего все свои села литовскими полоняниками, сложилась у современников такая тревожная поговорка: «Романе, лихим живеши, литвой ореши».

Вследствие накопления рабов в русском обществе неизбежно должно было последовать юридическое определение этого класса, его положение и отношение к свободным людям. Выяснились прежде всего источники этого состояния, т. е. кто считается холопом и на каких основаниях. Старинный источник рабства - плен - остался в полной своей силе. Например, в 1169 году новгородцы, отбив суздальское ополчение и преследуя отступающих, захватили такое множество пленных, что «купляху суждальц по 2 ногаты». Преступление и неоплатный долг также по-прежнему продолжали быть причинами обращения в рабство. Тяжких преступников князья забирали в рабство с женой и детьми и со всем имуществом (поток и разграбление). Несостоятельный должник, по своей вине оказавшийся несостоятельным, всецело отдавался в распоряжение кредиторов, которым была своя воля, ждать ли на нем деньги или продать его.

Но наряду с этим появились и некоторые другие источники рабства. Так как рабов стали держать дома или в селах, то возможны стали браки между ними и, как естественное последствие, приплод челяди. Возможны стали и браки свободных с холопами, вследствие чего стало действовать правило: по холопу раба, по рабе холоп, правило, о котором говорит Русская Правда . Так как челядь перестала вывозиться за границу, а стала употребляться на работы на Руси, то возможны стали продажа себя в рабство по нужде, отдача детей в голодные годы «одерень» из хлеба, поступление свободных людей на рабские должности тиунов и ключников, вследствие чего они становились рабами, если только не заключали особого договора с хозяевами. Так как челядь стала туземным классом, то естественно должно было смягчиться и суровое воззрение на раба как на имущество. Основное воззрение на раба как на объект, а не субъект прав, конечно, осталось. Вследствие этого, например, за убийство раба не взыскивалось виры, которая полагалась за убийство свободного человека, а только вознаграждение потерпевшему и обычный, 12-гривенный, штраф в пользу князя за истребление чужого имущества. Вследствие этого и взыскания имущественные падали не на рабов, а на их господ. Но наряду с этим стали уже пробиваться взгляды на раба как на человеческую личность, нуждающуюся в охране законом. Русская Правда , лишая детей, прижитых господином с рабыней, наследства после отца, в то же время гарантирует им свободу с матерью. Но церковный устав новгородского князя Всеволода Мстиславича идет далее и предоставляет и «робичичам» долю отцовского имущества - «конь, да доспех и покрут, по рассмотрению живота». Исследователи справедливо видят в этом смягчении рабства влияние христианской церкви. Но это влияние потому и могло прививаться, что раб стал своим, русским, человеком, что он перестал быть объектом временного владения до первого благоприятного случая сбыта.

Есть такая тема, о которую, казалось-бы, разбиваются, как о волнорез, учения альтернативных историков и воспевателей великого прошлого русов. Тема эта настолько постыдна и очевидна, что немногие берутся ее обсуждать и тем более оспаривать.
Но, такой скелет в шкафу не удержать, надо, надо разобраться, попытаться понять. Куда без этого?

"Вот они, свободные племена древних славян. Вот их удалой князь с дружиной. Вот свободолюбивые русские люди сбрасывают татарское иго (а если не свободолюбивые, то чего они его, спрашивается, сбрасывают?). И потом - бац: 90% населения - рабы, которыми торгуют как скотом. Как, в какой момент это могло случиться? Почему люди позволили это над собой сделать? Почему они не восстали, как восстали против татар? Почему они не поставили зарвавшихся князьков и боярских детей на место, как не раз это делали раньше, изгоняя нерадивого князя с дружиной прочь? Вон даже гордость Русской Земли Святого и Благоверного князя Александра Невского новгородцы прогоняли, когда он чересчур борзел. А тут... Что случилось с этим народом? Как за двести лет, к середине XVI века, он потерял всю ту свободу и достоинство, которыми по праву гордился и которые отмечали даже иностранцы?" (Альфред Кох "Как наши предки стали рабами" )

Дас, постановка вопроса весьма распространенная. Давайте уже, в конце концов, разбираться!

Картина развития крепостного права на Руси от древних времен и до середины 17 столетия в учебниках представляется следующим образом: княжеское и боярское землевладение, в сочетании с укреплявшимся бюрократическим аппаратом, наступало на личную и общинную земельную собственность.
Прежде свободные земледельцы, крестьяне-общинники или, даже, частные собственники земли — «своеземцы» древнерусских юридических актов — постепенно становились арендаторами участков, принадлежащих родовой аристократии или служилому дворянству.

Это всем со школы ясно и понятно. Начну же я с вопроса откуда и когда взялся первый русский царь и по чему он царь а не князь.
Я извиняюсь за такой примитивный ликбез, но обозначить надо ибо,оказывается и тут есть путаница.

Но, есть и другое мненение, что первым из великих князей, которые правили в объединившейся уже Руси, стал называть себя царем еще его дед Иван III Васильевич .

Почему так? Все просто - жена Ивана - племянница последнего Константинопольского императора Софья Палеолог (вообще-то Зоя).
Иван III женившись, становиться царем по праву. Царем с большой буквы Ц. (Caesar/ цезарь или кесарь — обязательная часть титула римских императоров времён Римского государства). А Москва стало быть - третьим Римом после Царьграда (Константинополя).

Интересное дополнение с сайта otvetina.narod.ru :
"Но одно дело называть себя царем, а другое — быть им на самом деле. До середины XV века в Древней Руси царями называли, кроме византийских императоров, также ханов Золотой орды . Великие князья несколько веков находились в подчинении у татарских ханов и вынуждены были платить им дань, поэтому великий князь мог стать царем только после того, как перестанет быть данником хана. Но и в этом отношении ситуация изменилась. Татарское иго было свергнуто, и великий князь окончательно пресек попытки требовать дань от русских князей".

Когда же мы поставим все с головы обратно на ноги, то увидим, что уже при Иване Третьем удается урвать большой кусок от Великой Тартарии, прежняя часть ее именуемая "Московия" становится независимой с центром в городе Москве, где Иван и провозглашает себя новым царем.

Тогда-то видимо и начинает свой скорбных ход век рабского бесправия позднее переросшего в крепостное право. Постепенно переписывается история, Тартария понемногу превращается в сказку о тартаро-мангольским иге, предательства и война правым делом, государь молодец и весь в белом.

Хочется, хочется друзья верить в версию что крепостное право - миф. Что под этим позорным делом скрывается лишь система взаимоотношений жителей крепостей. Когда каждый, как бы в запасе, стоит на воинской службе и в случае чего, занимает свое место в крепости, осуществляя и получая защиту в ней от неприятеля. Взымание же подотей, налога на крепость и осуществляет это самое крепостное право. Версия такая есть, какая она красивая, стройная. И возможно, что-то подобное и имело место, где-то. Где-то, но не у нас. У нас была не игра слов и подмена понятий а настоящий треш.

Учебники истории которые мне настоятельно советуют взять и уже наконец почитать и не позориться некоторые мои посетители, выдают за великое благо объедение "разрозненных" княжеств в единое государство. На деле же я вижу, что результатом этого "блага" в скоре и стало то страшное, крепостное право.

Крестьяне жили деревенскими общинами, в которых формировался особый крестьянский мир. Часть таких общин оказывалась под властью землевладельцев, которые облагали податью каждый двор, крестьянское хозяйство. Наиболее вольнолюбивые уходили на «неудобья», где образовывались вольные деревни. По мере их укрепления «сильные мира того» их снова облагали податью. Часть крестьян, для которых «воля» - было не пустое слова, снова уходили в необжитые места.

В 1646 году царем Михаилом Романовым в Московской Руси было введено крепостное право.

Михаил Романов. Красавец. Борода, все еще тартарские одежды и головной убор.

Первый русский царь из рода Романовых Михаил Романов был сыном боярина Федора Никитича Романова и боярыни Ксении Ивановны Романовой.

Романову нужен был способ, упрощающий и увеличивающий сбор податей. Для этого крестьян «закрепили» за владельцами земли. Людей, которые были на военной службе, царь стал наделять «поместьями», землями с живущими на них крестьянами.
Так появились «помещики». Они должны были сами кормиться от крестьян и были обязаны обеспечивать сбор податей в царскую казну.
Крестьяне, которые жили на землях церквей и монастырей, закрепили за духовенством.
Часть крестьян, живущих на владениях царского двора, прикрепили к приказчикам двора.
Сбор податей «в казну» стал эффективней. Но с другой стороны такой закон лишил многих русских крестьян вековой ценности «вольному воля».

Что такое вольному воля
На первый взгляд, «вольному воля» - это бессмысленное выражение, типа «масляное масло».
Однако оно имеет очень древний, и крайне важный для исследования этой главы, смысл.
В древней Руси, заключая «ряд» (договор) друг с другом князья писали: «А боярам и детям боярским, и слугам, и крестьянам вольная воля».
Когда складывалась эта поговорка, волен был каждый крестьянин, распахивающий дикую землю, создавая плодородные участки, выращивая хлеб и другие продукты. Крестьяне своим трудом превращали пустую, ничего не стоящую, землю в ценную.
Сначала за охрану такой земли князья требовали уплату податей, а крестьяне соглашались платить.
Затем такую землю князья и бояре силой обращали в свои владения, а крестьяне были вынуждены наниматься или уходить подальше от таких владений. Русская равнина обширная, так что уйти - было куда.
Нанимаясь для работы к землевладельцу, крестьянин платил ему своим трудом или урожаем исполу (половину урожая). Рассчитался по чести и совести с землевладельцем и свободен. То есть «вольному воля» означало свободу жить на земле владельца, доколе живется, и уходить, куда вздумается.
Еще в средние века крестьянин при желании мог уйти с территории землевладельца, выполнив принятые на себя обязательства по аренде и по ссуде.

Да, и о роли Церкви в закрепощении крестьян. Если без особых эмоций, то Русская Православная Церковь не только не осудила крепостное право духовно, но и поимела большую материальную выгоду. Почти сразу же огромная масса крестьян была приписана к монастырям и церквям.
Ревизия 1678 года показывает: четверть всех крепостных крестьян - у духовенства.
Особенно большая доля была в Подмосковной земле.В 1719 году - 1,1 млн. из 1,6 млн. всех крепостных крестьян духовенства.

Конечно, и до1646 года, официальной даты введения крепостного права, крестьянам желось не сладко но, принципиальные перемены в положении крестьян наступают ИМЕННО с воцарением династии Романовых . К примеру,к этому времени сроки сыска беглых крестьян увеличились аж до 15-ти лет . А в изданном в 1649 году Соборном Уложении появилось два принципиально новых обстоятельства:
Во-первых, объявлялся неограниченный срок сыска беглых крестьян. Господин имел теперь право вернуть самого беглеца или даже его потомков со всем нажитым в бегах добром, если мог доказать, что именно из его поместья сбежал крестьянин.
Во-вторых, даже свободный от долгов крестьянин терял право поменять место жительства — он становился «крепок» , то есть прикреплён навечно к тому поместью, где его застала перепись 1620-х годов . В случае его ухода Уложение предписывало насильно возвращать прежде свободного человека обратно вместе со всем хозяйством и семьей. Крепко попадал, короче а не становился жителем крепости.

Фактически, Уложение царя Алексея Михайловича совершило социальный переворот, лишив большинство населения страны права свободного перемещения и распоряжения собой, своим трудом и собственностью.
В правление Петра Первого торговля крепостными приобретает самый циничный и откровенный характер. Людей начинают продавать оптом и по одиночке, на рыночных площадях, разделяя семьи, разлучая детей с родителями, а жён с мужьями.

И заметим, что речь не идет о каких то привезенных рабах или пленных, а о своих, родных! Да, только, родных ли?
Сам император Петр раздал в частную собственность более двухсот тысяч душ мужского пола (государственная статистика учитывала только мужчин) а, значит, в действительности, около полумиллиона человек обоего пола. Эти раздачи были, как правило, подарками Петра своим приближённым.

С конца 17 и, особенно, с начала 18 столетия крепостное право в России приобретает принципиально иной характер, чем тот, который оно имело при своем возникновении. Оно начиналось как форма государственного «тягла» для крестьян, род общественной повинности, а пришло в своем развитии к тому, что крепостные, лишённые всяких гражданских и человеческих прав, оказались в рабстве у своих помещиков.

Апогеем крепостного права стал же период царствования Екатерины Великой .
Эти 30 с небольшим лет (1762-1796 гг.) стали временем наибольшего закрепощения крестьян. Помещик мог сослать крестьян за какие-то проступки в Сибирь, продать в рекруты, крестьянам было запрещено жаловаться на помещика императору, хотя в суд они могли обратиться. За время правления Екатерина раздарила около 800 тысяч крестьян, что стало рекордом.

И вот ведь, казус, Вики упоминает, что на большей части территории России крепостного права не было : во всех сибирских, азиатских и дальневосточных губерниях и областях, в казачьих областях, на Северном Кавказе, на самом Кавказе, в Закавказье, в Финляндии и на Аляске.

Ответы на майл.ру:
- Крепостное право в Сибири отсутствовало по одной причине - заселение данного региона началось во времена Столыпинской реформы.
-При плотности населения 1 чел на 2 км2 это нелегко.

Ну и на последок, как завершение, позвольте вам предложить пройти по этой старой ссылке а то уж совсем как то грустно все получилось.

Вот еще мысль которая меня давно мучит:
Русские женские фамилии склоняются отвечая на вопрос "чья". То есть жена мужа такого-то. Петрова, Смирнова итд.

Мужские-же фамилии часто заканчиваются на "ин". Сколняются отвечая на вопрос "чей". Чем не следы рабского прошлого?
У меня у самого такая фамилия оканчивающаяся на "ин" и мне не сладко об этом говорить, но в поиске истины закрывать глаза на неприглядные факты глупо - далеко не уйдешь.

А ты, читатель, чьих будешь?

Важную информацию о рабстве в восточнославянском обществе VIII-Х вв. поставляют арабские писатели, из чьих сведений явствует, что рабы у восточных славян - это недавние пленники, добываемые в воинах. По известиям Гардизи, венгры нападают на славян, рассматривая их как потенциальных рабов. Славяне смотрели на венгров теми же глазами. Следствием взаимных набегов у них, согласно Марвази, было «много рабов». Свидетельство о большом количестве рабов у славян содержится и в сочинении Гардизи.

Комментируя эти сообщения арабов, А.П.Новосельцев писал: «У славян в какой- то форме существовало рабство... Об источнике рабов говорит ал-Марвази.

Этим источником были внешние войны, в результате которых не только славяне становились добычей венгров (и русов) и продавались затем в Византию, Булгар и Хазарию, но и сами, захватывая пленников, обращали их в рабов. Кто и как пользовался трудом рабов, какое место занимал их труд в славянском обществе - на этот вопрос наш источник ответа, к сожалению, не дает".

Последние слова комментатора обусловлены, по всей видимости, его уверенностью в том, что труд рабов у славян находил применение и поэтому занимал в славянском обществе определенное место. Но это - факт далеко не очевидный.

Сообщения о рабстве у восточных славян арабские писатели дополняют рассказами о рабах у русов, принадлежащих, несомненно, к славянскому этносу. Ибн Русте говорит о русах: «Они храбры и мужественны, и если нападают на другой народ, то не отстают, пока не уничтожат его полностью.

Побежденных истребляют и[ли] обращают в рабство». Ибн Русте называет, в частности, тех, на кого нападают русы. Это - славяне: «Они нападают на славян, подъезжают к ним на кораблях, высаживаются, забирают их в плен...».

О том же повествует и Гардизи, по которому русы «постоянно нападают на кораблях на славян, захватывают славян, обращают в рабов...». Осмысливая приведенные свидетельства, А.П.Новосельцев пишет: «Заслуживают внимательного изучения данные о взаимоотношениях русов и славян. Последние служат объектом нападения русов и источником рабов... Очевидно, под этими славянами следует понимать соседние русам славянские племена, им еще не подчиненные».

Нередко пленения, производимые восточными славянами, преследовали цель захвата в плен женщин и детей, как это бывало и прежде. Так ал-Масуди извещает о том, что во время похода русов на Каспий (909-910 гг.), «они проливали кровь, захватывали женщин и детей, грабили имущество, снаряжали отряды для набегов уничтожали и жгли [дома]». Хазарские мусульмане, охваченные жаждой мести, говорили потом о русах, что те "совершили нападение на области наших братьев мусульман, пролили их кровь и увели в плен жен и детей". Точно также поступили русы, овладев богатейшим городом Закавказья Бердаа, разорили его и «угнали женщин, юношей и девушек, сколько хотели».

Итак, сведения, извлеченные из восточных источников со всей ясностью показывают, что в VIII-Х вв. основную массу рабов у восточных славян по- старому составляли иноземцы, приведенные удачливыми славянскими воинами из ближних и дальних стран в качестве пленников. Можно с уверенностью сказать, что именно в котле войн вываривалось главным образом восточнославянское рабство. Однако по сравнению с «антской эпохой» в рабовладении указанного периода наметились и некоторые перемены: если раньше обычное право запрещало обращение в рабство соплеменников, то теперь появились первые и едва заметные ростки рабской неволи на местной почве. В рабов стали обращать за преступления и нарушение нравственных норм. Некоторый свет здесь проливают все те же арабские писатели.

По Гардизи, славяне, «если схватят вора, забирают его имущество, а его самого затем отсылают на окраину страны и там наказывают». Примечательно, что это известие идет вслед за сообщением о рабах у славян, в чем улавливается их тематическая связь. О наказании вора читаем и у Ибн Русте:

«Если поймает царь в стране своей вора, то либо приказывает его удушить, либо отдает под надзор одного из правителей на окраинах своих владений».

В рассказах Ибн Русте и Гардизи проглядывает нечто похожее на «поток и разграбление», когда человек, совершивший «разбой» или «татьбу», обращался в рабство. По словам одного из исследователей первобытного права, «виновный в разбое подвергался потоку или разграблению, т. е. лишению всякой правоспособности временно или вечно, лишению мира, при котором все имущество преступника отбиралось, сам он изгонялся, мог даже быть отданным князем в холопство». В записи Ибн Русте есть одна многозначительная деталь: славянский «царь» приказывает удушить преступника. Воровство, следовательно, влекло утрату виновным права на жизнь. Тем вероятнее потеря им права на свободу и переход в рабское состояние.

Сообщения Гардизи и Ибн Русте позволяют высказать догадку о начавшемся среди восточных славян обособлении рабов от массы свободных, т. е. о формировании группы людей, образующих отдельную от других членов общества социальную категорию, живущую по предписанным властями правилам и законам.

Но это новообразование еще не вошло органически в общественную ткань и потому, вероятно, концентрация туземных рабских элементов происходит на окраинах восточнославянских земель, а не в гуще свободного населения - знак, лишний раз указывающий на внешнее изначальное происхождение рабства в восточнославянском обществе. Именно так, по нашему мнению, надо понимать факт отправки славянским «царем» обращенного в рабство преступника на периферию своих владений под надзор тамошних правителей. Общество, следовательно, допуская в особых случаях порабощение соплеменников, вместе с тем отторгает подобное порабощение, локализуя его носителей в пограничье с внешним миром. К этому надо добавить, что люди, совершившие преступление и обращенные за то в рабство, переходили в Распоряжение и, если можно сказать, под юрисдикцию «Царя» или его доверенных «мужей», занятых в сфере Управления обществом.

Тут мы наблюдаем зарождение в восточнославянском обществе государственных форм зависимости, когда в общественное подчинение государству, олицетворяемому верховным правителем, поступают социальные элементы, выпавшие из сферы действия традиционных правовых норм и оказавшиеся вследствие того под покровом нового, так называемого «княжого права».

Конечно это были самые первые, чуть заметные ростки отношений, которые в эпоху Киевской Руси разовьются в целую систему.

Арабские авторы упоминают еще один внутренний источник рабства у восточных славян, связанный с нарушением нравственных устоев общежития. Гардизи говорит, что славянин, когда берет себе жену, то «делает ее женой», если она окажется девственницей, «если же нет, то продает ее...». К сожалению, Гардизи не уточняет, кому продавалась женщина, потерявшая невинность до замужества: своим или чужим покупателям. Однако сам характер повествования (описание внутреннего уклада жизни славян) склоняет к мысли, что у него речь идет о женоторговле среди аборигенов, а значит, - о рабстве. Но в отличие от обращения в рабство за воровство, служившего источником формирования государственных рабов у восточных славян, наказание невесты, скрывшей от жениха и его родичей свою девичью неполноценность, являлось средством развития частного рабовладения. Стало быть, различный характер нарушения завещанных предками обычаев влек за собой в восточнославянском обществе и возникновение различных форм рабства: государственного и частного.

Если высказанные нами предположения верны, то мы получаем свидетельства о появлении у восточных славян VIII- X вв. отдельных прослоек рабов, несколько изменивших архаический колорит общественной жизни восточного славянства.

Не следует преувеличивать социальную роль этих новых явлений, а также выискивать источники «внутреннего рабства» там, где их нет. Между тем,

А.А.Зимин считает, что Ибн Фадлан «упоминал о случаях, когда жена и дети бежавшего предводителя обращались в рабство». Надо заметить, что А.А.Зимин не учитывает одну существенную деталь: Ибн Фадлан свидетельствовал не о славянских, а о хазарских военных «предводителях» и «заместителе» кагана, которых, «если они обратятся в бегство, приведут их [самих] и приведут их жен и их детей и дарят их другим в их присутствии, в то время как они смотрят [на это], и точно так же [дарят] лошадей, и их [домашние] вещи и их оружие, и их дворы [усадьбы], а иногда он [царь] разрежет каждого из них на два куска и разопнет их, а иногда повесит их за шеи на деревьях. Иногда же, если окажет им милость, то сделает их конюхами».

Стараясь найти следы порабощения восточными славянами своих соплеменников, А. А. Зимин обращается к Гардизи, писавшему о русах следующее: «И там (у них) находится много людей из славян, которые служат (как рабы?) им (русам), пока не избавятся от зависимости (рабства?)...». Гардизи, как видим, не поясняет, в каком качестве славяне «служат» русам: рабов или нерабов. Недаром переводчик сопровождает интерполированные им в источник слова «рабы», «рабство» знаком вопроса. Положим все же, что славяне служили русам, будучи рабами. Но и тогда нельзя воспринимать сообщение Гардизи как свидетельство о порабощении, соплеменников. Хотя русы и славяне Гардизи относились к одному славянскому этносу, но то были разные племена, жившие самостоятельной и обособленной жизнью. Поэтому славяне-рабы у русов - тоже самое, что, скажем, анты-рабы у склавинов, или склавины - рабы у антов.

Иначе, это рабы внешнего происхождения, попавшие в полон и обращенные в рабство на стороне, т. е. за пределами своего родного племени.

Этим, однако, не ограничивается информация, которую исследователь может почерпнуть в цитированном тексте Гардизи. И тут наше внимание привлекает известие о том, что русам служит «много людей из славян». Отсюда можно, по крайней мере, сделать два вывода:

1) войны внутри восточнославянского мира, сопровождаемые полонами с вытекающим из них рабством, стали довольно распространенным явлением и 2) наиболее типичной фигурой раба-пленника у восточных славян становится свой же собрат по славянскому этносу, тогда как ранее им был чужеземец из неславян.

Немалый интерес для историка представляет и указание Гардизи на то, что славяне служат русам, «пока не избавятся от зависимости». Трудно сказать, посредством чего «избавлялись» славяне «от зависимости». Легче догадаться о срочности их «службы». Из рассказа Гардизи можно заключить, что старый порядок. делающий рабство временным, продолжал в какой-то мере (быть может, в урезанном виде) действовать и в обществе восточных славян VIII-IX вв.

Отмечая определенные сдвиги в развитии восточно-славянского рабовладения, произошедшие на протяжении VIII-IX столетий и выразившиеся в усилении славянского элемента среди рабов, появлении едва различимых зачатков внутреннего рабства и малоприметном первоначальном складывании отделенной от свободного люда социальной категории рабов, мы должны еще уяснить, имели ли место перемены в использовании невольников.

Ранее, как мы знаем пленники-рабы служили славянам важным средством обогащения, источником которого были выкупы, мощным потоком поступавшие из Византии. Торговля рабами не играла тогда сколько-нибудь существенной роли. В VIII-IX вв. соотношение выкупов за пленных и торговли рабами начинает меняться в сторону увеличения последней. Применительно же к IX в. можно утверждать, что работорговля в восточнославянском обществе превратилась в заурядное дело, потеснив заметно выкупную систему. Нельзя, конечно, недооценивать значение выкупных платежей. Достаточно сказать, что в русско-византийском договоре 911 года вопросу о взаимном выкупе пленных уделено серьезное внимание. И все-таки торговля рабами-пленниками выходит, пожалуй, на первое место, что, разумеется, было вызвано соответствующими причинами, главная из которых состояла, на наш взгляд, в особенностях военно-политических отношений между восточнославянскими племенами рассматриваемого времени и в обусловленном этими особенностями изменении этнического состава «полоняников», удерживаемых в рабстве восточными славянами.

На VIII-начало X в. падает все возрастающая племенная консолидация восточного славянства, стимулируемая ростом населения, миграционными процессами, усиливающейся внешней опасностью и другими факторами. Эта консолидация «овеществлялась» в союзных организациях различных уровней.

Первоначальной формой был союз родственных племен. Затем племенные союзы соединялись в союзы союзов, или суперсоюзы. Создание межплеменных объединений являлось отнюдь не простым занятием. Оно протекало во взаимной борьбе и соперничестве племен за лидерство, что нередко выливалось в ожесточенные войны и конфликты, сопровождавшиеся многочисленными полонами. Эти полоны, помимо истребления боеспособного населения и разорения земли врага, производились с целью ослабления соперника. В результате удачливые племена, господствующие в племенных союзах, накапливали большое количество пленников-рабов, использование которых внутри племени-завоевателя наталкивалось на некоторые серьезные и непреодолимые затруднения. Во-первых, не было условий для более или менее широкого применения рабского труда в производстве. Во-вторых концентрация на территории победившего племени представителей соперничающих или враждебных племен была весьма опасна. Поэтому надо было убрать их подальше. Удобным каналом, по которому уходил на сторону этот «горючий материал», явилась внешняя торговля.

Итак, конкретно-исторические реалии восточнославянской истории VIII-начала

X в., выразившиеся в сложных военно-политических процессах, связанных с образованием межплеменных союзов, вызвали два существенных изменения в сфере местного рабства: славянизацию рабского состава и расширяющуюся продажу пленных.

Раб-пленник превращается в привычный предмет торговли. А.А.Зимин придерживается иного взгляда, полагая, что относительно даже IX в.

«источники не дают нам основания для подобного утверждения». Историк считает, что еще в IX в. славяне «принимают участие в работорговле только в качестве "страдательного" элемента, как объект продажи, товар-добыча, захваченная чужеземцами». Среди прочих восточных писателей он цитирует Ибн Русте, чтобы подкрепить свою мысль. А.А.Зимин пишет: «В книге "Драгоценные ценности" (30-е годы X в.) Ибн Русте использовал источники второй четверти IX в. Поэтому он еще отмечал патриархальное отношение к рабам, существовавшее у русов. "Когда они нападают на другой народ, то не отстают, пока не уничтожат его всего. Женщинами побежденных сами пользуются, а мужчин обращают в рабство", причем "с рабами обращаются хорошо". Здесь бросается в глаза сходство с византийскими памятниками (Прокопий, Маврикий). Примечательно, что Ибн Русте, перечисляя товары, которыми торгует Русь, как и ал-Масуди и другие авторы, говорит только о мехах, но не о рабах».

Надо сказать, что А. А. Зимин проявляет здесь досадную торопливость, обходя вниманием сообщение Ибн Русте, согласно которому русы, нападая на славян, «забирают их в плен, везут в Хазаран и Булкар и там продают». Далее Ибн Русте говорит, что «единственное их (русов. - И. Ф.) занятие торговля соболями, белками и прочими мехами, которые они продают покупателям».

Означает ли это, что среди товаров, которыми торговали русы, отсутствовали рабы? Нет, не означает. О торговле русов пленниками-рабами Ибн Русте, как мы только что убедились, свидетельствует с полной определенностью, хотя в самом его перечне товаров, какими торгуют русы, рабы не фигурируют. Вот почему следует относиться с осторожностью к известиям других восточных авторов, говорящих о продаже русами лишь мехов. В этом смысле текст из сочинения Ибн Русте является серьезным предостережением от поспешных выводов. К тому же мы располагаем прямыми указаниями письменных памятников на работорговлю, практикуемую восточными славянами ранее X в.

В группе восточных источников о трех «центрах" или племенах" Руси, содержащих сведения о русах IX в., привлекает внимание отрывок из сочинения Ибн Хаукаля, где говориться, что из Арсы вывозят «черных соболей, черных лисиц и олово (свинец?) и некоторое число рабов". Ибн Хаукаль имеет в виду, конечно, русов, поскольку в Арсу путь посторонним, по его словам, заказан и жители этой земли «убивают всех чужеземцев, приходящих к ним.

Сами же они спускаются по воде для торговли и не сообщают ничего о делах своих и товарах своих и не позволяют следовать за собой и входить в свою страну».

Раффельштеттинский таможенный (мытный) устав, составленный около 903-906 гг., упоминает купцов из ругов (русов), которые платили подати «с одной рабыни по тремиссе» («столько же за жеребца»), а «с каждого раба по сайге» («столько же за кобылу»). Этот устав запечатлел порядки, существовавшие в IX в.

Давно налаженной выглядит работорговля русов в описаниях путешествовавшего в 921-922 гг. по Волге Ибн Фадлана, который сообщает, что «царь славян», т.е. верховный правитель Волжской Булгарии, берет с каждого десятка рабов, привозимых в его «государство» для продажи русами, «одну голову». Русы- работорговцы «прибывают из своей страны" и причаливают свои корабли на Атыле, - а это большая река - и строят на ее берегу большие дома из дерева.

И собирается [их] в одном [таком] доме десять и двадцать меньше или больше. У каждого [из них] скамья, на которой он сидит, а с ними [сидят] девушки-красавицы для купцов». Накануне торга русы совершают моления, подойдя «к длинному воткнутому [в землю] бревну, у которого [имеется] лицо, похожее на человека, а вокруг него маленькие изображения, а позади этих изображений длинные бревна, воткнутые в землю». Они взывают к своему богу:

«О мой господь, я приехал из отдаленной страны, и со мною девушек столько- то и столько-то голов... Я желаю, чтобы ты пожаловал мне купца, имеющего многочисленные динары и дирхемы, чтобы он покупал у меня в соответствии с тем, что я пожелаю, и не прекословил бы мне ни в чем, что я говорю». Судя по всему, Ибн Фадлан описывает многолетний опыт торговли русов невольниками, уходящий своими истоками в IX столетие.

О подобной работорговле русов, налаженной длительным временем сообщает Константин Багрянородный, рассказывая о закованных в цепи рабах, привозимых русскими купцами для продажи в Константинополь. Среди этих рабов были не только «крепкие мужчины и юноши, но и дети, и девушки, и женщины». По словам Г. Г. Литаврина. «формы организации торговых экспедиций русов в империю представляли собой сложившуюся и четко отработанную за многие годы во всех своих звеньях систему».

Таким образом, продажа восточными славянами рабов на внешнем рынке делается обычной если не в VIII, то в IX столетии, превращаясь со временем в доходную отрасль «хозяйственной деятельности» социальной верхушки Киевской Руси. Рабы, будучи живым товаром, составляли богатство, сохранение которого требовало бережного с ними обращения. Ибн Русте пишет о русах: "С рабами они обращаются хорошо и заботятся об их одежде, потому что торгуют (ими)».

А.А.Зимин увидел тут "патриархальное отношение к рабам", сходное с тем, что запечатлели византийские памятники (Прокопий, Маврикий).

Аналогично рассуждает Л.В.Данилова. Указав на сообщение Маврикия о переводе славянами по истечении определенного срока своих рабов на положение "свободных и друзей», она замечает: «О патриархальном отношении к рабам говорится и у более поздних авторов. Ибн Русте, использовавший в своей книге источники первой половины IX в., пишет, что славяне с рабами обращаются хорошо"» Мы не можем согласиться с названными исследователями, поскольку заботливость русов о рабах, хорошее обращение с ними объяснялось, на наш взгляд, не старыми «патриархальными» нравами и традициями, а новым порядком вещей, явившимся следствием развития массовой работорговли, изменившей прежнее отношение к рабам, которые в результате наступивших перемен постепенно теряли (чем дальше, тем больше) возможность получить через определенное время статус «свободных и друзей», оставаясь в бессрочной неволе. Чтобы продать раба, надо было придать ему хороший, так сказать, товарный вид. Именно этим были озабочены работорговцы, о чем в источнике сказано со всей ясностью: русы заботятся об одежде невольников и хорошо с ними обращаются, «потому что торгуют ими". Приведенные данные позволяют утверждать, что подавляющая часть рабов, приобретаемых восточными славянами посредством полонов, поступала на внешний рынок, но какая-то часть пленников-рабов находилась при господах, образуя их окружение. Они использовались в качестве слуг прежде всего знатными людьми.

Интересные, хотя и единичные примеры на сей счет находим в русском эпосе, в частности, в былине о молодости Чурилы.

Эта былина повествует о нападении на владения полян враждебного славянского племени во главе с Чурилой и об ответном карательном походе из Киева, организованном князем Владимиром. В былине цель похода затемнена позднейшими наслоениями, по смыслу которых Владимир снаряжается для судебного разбирательства, что совершенно не вяжется с положением Чурилы и его людей как «неведомых», т. е. не входящих в состав Полянского племени. В ряде вариантов былины военный характер акции Владимира выражен со всей определенностью:

Поскорей Владимир кольчужился,

И брал любимого подручника,

Старого казака Илью Муромца,

Брал и княгиню Опраксию,

И поехал к Чурилушке во Киевец.

Былинное «кольчужился» не оставляет сомнений относительно того, что речь идет именно о военном предприятии киевского князя.

Иногда в роли «подручников» вместо Ильи Муромца выступают другие русские богатыри:

Втапоры Владимер-князь и со княгинею

Скоро он снаряжается,

Скоря тово поездку чинят;

Взял с собою князей и бояр

И магучих богатырей: Добрыню Никитича

И старова Бермята Васильевича,

И поехали к Чурилу Пленковичу.

Важную информацию заключают варианты, в которых воины князя Владимира выступают безымянно:

Выбирает лучших товарищей,

Князей и бояр, захватил он русских богатырей,

Набрал партию да людей семдесят,

С молодой княгинею он прощается,

В путь-дороженьку да снаряжается.

Приведенные тексты позволяют высказать предположение о том, что с точки зрения социальной структуры войско Владимира не было однородным. Оно состояло из знатных и простых воинов, т. е. представителей общественной верхушки и рядового люда. Перед нами, следовательно, поход воинства полянской общины против враждебного племени Чурилы, поход, подобный многим из тех, что запечатлены Повестью временных лет.

Воины Чурилы не могли противостоять киевской рати, чем и объясняется дальнейшая его служба Владимиру. В большинстве былинных вариантов Чурилу побуждает к службе князь Владимир. Внешне это выглядит как приглашение, а по существу есть принуждение. Во всяком случае, нотки приказа здесь звучат явственно: «Втапоры Чурила князя Владимира не ослушался». Характерно и то, что служба Чурилы отождествляется с бедой:

Кто от беды откупается,

А Чурила на беду накупается.

Да иной от беды откупается,

А Чурила на беду и нарывается.

Служба Чурилы связана с дворцовым хозяйством Владимира. Сперва он служит "курятником»: «И живет-то Чурила во Киеве у князя Владимира в курятниках". Затем мы видим его "стольником", который "ходит де ставит дубовые столы", т.е. выполняет обязанности простого слуги. Все, что делает Чурила, в былине называется "работушкой": Говорит Владимир стольнекиевский:

Тебе дам работушку да стольником,

Стольником да чашником,

Расставляй-ко, молодец, столы дубовые,

Полагай-ко чаши золоченый,

Наливай-ко яствушки сахарнии,

А напиточки да все медвяные,

Станови-тко вина заморский.

В княжеском доме Чурила только слуга, почему он за стол не садится, а лишь вокруг столов «похаживает», иначе - прислуживает. Гостей Чурила обслуживает с необыкновенной легкостью, красотой и изяществом. «Княженецкие жены» им любуются, а у «молодой княгинишки Опраксии», супруги Владимира, голова кругом пошла, хлеб в горле застрял и вино «во рту застояла-си». Апраксия обращается к мужу с весьма рискованной и столь же сомнительной просьбой:

Смини Чурилушки работушку,

А не стольником-то быть ему, не чашником,

А быть ему до постельником,

Чтобы в нашей-то да светлой спаленки

Убирал бы кроваточки тисовые,

Постилал бы перинушки пуховые,

Покрывал бы одеяла соболиные.

Князь разгневан, чувствуя себя опозоренным перед гостями. Но Апраксия не отстает от него:

Если не возьмешь Чурилы во постельники

Оберегать кроваточки тисовые,

Расстилать перинушки пуховые,

То возьми Чурилу в рукомойники;

Встану по утру да ранешенько,

Чтоб Чурилушко да сын Плёнкович

Наливал мне воду в рукомойничек,

Подавал бы полотенышко камчатое.

Опасаясь за свою супружескую честь, князь Владимир решил держать Чурилу подальше от Апраксии и сделал его «зазывальщиком»:

Ты езди-тко по городу по Киеву

Зазывать гостей да на почестный пир

Ты князей, бояр да и с жонами,

А богатырей да одиноких всех купцов, людей торговыих.

Служба "зазывальщиком" - последняя «работушка - которую выполнял Чурила при княжеском доме. Владимир отпускает его со словами:

Да премладьй Чурило ты сын Пленкович!

Да больше в дом ты мне не надобно.

Да хоша в Киеви живи, да хот домой поди

Да поклон отдал Чурила да и вон пошол.

Таким образом, былина о молодости Чурилы рисует военное противоборство племенного союза полян с каким-то соседним восточнославянским племенным объединением, в результате которого Полянский князь одержал победу и взял в плен вождя из вражеского стана, отправив его в Киев, где он, низведенный до рабского состояния, должен был прислуживать киевскому князю. Былина, следовательно, позволяет увидеть, какое применение находили пленники-рабы в повседневной жизни восточнославянской знати. Вместе с тем она свидетельствует и о том, что практика срочного рабства с присущим ей отпуском невольников на свободу по истечении определенного времени, еще не исчезла полностью из социальной жизни восточных славян, что нами уже отмечалось на материале показаний других источников.

Надо сказать, что не только с целью бытовых услуг восточнославянская знать обзаводилась рабами-пленниками. Не менее существенными были соображения престижа в обществе, укрепление социального статуса, ибо, как верно говорил Г.Нибур, "на низших стадиях культуры человек не может выстроить дворца, или держать автомобиль, или покупать картины и может выказать свое богатство народу, только окружив себя большим количеством людей или домашних животных". В древних обществах «обладание большим количеством рабов служит признаком отличия», оно, «подобно всякой другой собственности, указывает на богатство, а где рабы приобретаются посредством захвата на войне - на мужество владельца».

Как и прежде, обращаемых в рабство пленников восточные славяне использовали для военных целей. Но если раньше рабы-пленники как бы восполняли убыль родовых отрядов и племенного войска, то теперь они группировались вокруг отдельных лиц, прежде всего вождей и правителей, сбиваясь в боевые дружины, выступавшие нередко в качестве личной гвардии властителей. Яркой иллюстрацией тому является рассказ Ибн Фадлана о царе русов: «Один из обычаев царя русов тот, что вместе с ним в его очень высоком замке постоянно находятся четыреста мужей из числа богатырей, его сподвижников, причем находящиеся у него надежные люди из их числа умирают при его смерти и бывают убиты из-за него». Умерщвление «сподвижников» царя после его смерти - верный признак их рабского состояния. Принадлежность рабов-

«сподвижников» к соплеменникам князя, судя по всему, исключается.

Нечто похожее открывается в отроках, состоявших при княгине Ольге.

Летописец, изображая сцену тризны по князю Игорю, устроенной вдовствующей княгиней в Древлянской земле, говорит: «И повеле людем своим съсути могилу велику, и яко соспоша, и повеле трызну творити. Посем седоша деревляне пити, и повеле Ольга отроком своим служити пред ними... И яко упишася деревляне, повеле отроком своим пити на ня, а сама отъ-иде кроме, и повеле дружине своей сечи деревляны; исе-коша их 5000». Отроки, как видим, - слуги. Но они выполняли и военные функции, входя в княжескую дружину на правах младших ее членов. Служебная роль отроков проглядывает также в сюжете о греческих дарах князю Святославу: «И поведоша Святославу, яко придоша грьци с поклоном. И рече: "Въведете и семо". Придоша и поклонишася ему, и положиша пред ним злато и паволоки. И рече Святослав, кроме зря, отроком своим:"Схороните"". Отроки прислуживают князю, но наряду с этим являются и его ближайшим вооруженным окружением. Сама по себе служба отроков есть признак рабской зависимости.

Весьма симптоматично, что в старославянском, чешском и словацком языках слово "отрок" означало раб.

Этимология этого слова приподнимает завесу над происхождением рабства отроков. По мнению лингвистов, оно, будучи общеславянским, образовано с помощью отрицательного префикса от- («не») от рок, «говорящий». Отсюда отрок - неговорящий, бессловесный." Обычно данное значение истолковывают как не говорящий, т.е. «не имеющий права речи, права голоса в жизни рода или племени, не имеющий права говорить на вече». Однако можно предположить и другое. Вполне возможно, что в древности отроками славяне называли не только детей, но и тех, кто не умел говорить на славянском наречии - пленников из чужих, неславянских земель. В этой догадке мы опираемся на мнение выдающегося знатока славянских древностей Любомира Нидерле, который писал: «Слово отрок (otrok) первоначально означало того, кто не умеет говорить, и отсюда легко объяснить, почему им назывались и дети и иноплеменные пленные". Еще раз возвращаясь к данной теме, Л.Нидерле отмечал, что поначалу отроками называли тех, "кто не умел говорить, то есть и детей и чужеземных работников». Отроки, стало быть, составляя разряд военных слуг князя, свою родословную вели от рабов-пленников. Они, конечно, не являлись новообразованием X в. Их появление при восточнославянских князьях надо, вероятно, связывать с возникновением в IX в. постоянных княжеских дружин.

Полагаем, что сказанного вполне достаточно, чтобы заключить о наличии у восточных славян обращенных в рабство пленников, используемых в военном деле.

Еще одна сфера приложения рабского «труда» у восточных славян VIII-Х вв. - наложничество, доставшееся в наследство от предшествующих времен. То была доступная всем (от рядовых до знатных) форма использования пленных женщин.

По рассказу Ибн Русте, славянский царь ежегодно объезжает подвластных ему людей. «И если у кого из них есть дочь, то царь берет себе по одному из ее платьев в год, а если сын, то также берет по одному из платьев в год. У кого же нет ни сына, ни дочери, то дает по одному из платьев жены или рабыни в год». Замена платья жены на платье рабыни не оставляет сомнений в том, что под последней надо разуметь наложницу.

Б. А. Рыбаков, осмысливая свидетельство Ибн Русте, замечал, что «рабыни есть даже у простых людей». С этим замечанием ученого следует согласиться.

Известие Ибн Русте, действительно, дает основание говорить о наличии наложниц у самых широких кругов восточнославянского люда. Тем более не приходится сомневаться в том, что наложницы из рабынь являлись непременной частью досуга знати. К тому же у знатных лиц, по всему вероятию, наложниц было больше, чем у рядовых соплеменников. Особенно отличались в этом отношении властители. Ибн Фадлан рассказывает, что ложе царя русов «огромно и инкрустировано драгоценными самоцветами. И с ним сидят на этом ложе сорок девушек для его постели. Иногда он пользуется как наложницей одной из них в присутствии своих сподвижников..."

Вспоминается и князь Владимир Красное Солнышко, который имел 300 наложниц в Вышгороде, 300 в Белгороде и "200 на Берестове в селци". Сам Владимир был "робичичем", т.е. сыном Святослава от рабыни. Нам она известна. Это - Малуша, "ключница" княгини Ольги. Любовные подвиги царя русов и князя Владимира, описанные Ибн Фадланом и древнерусским книжником, связаны, безусловно, с традициями, уходящими в глубь времен и обусловленными не столько половыми наклонностями правителей, сколько архаическими представлениями о роли и назначении носителей власти.

Древние люди верили, что жизнь и душа вождя «симпатическими узами связана с благосостоянием всей страны, что в случае его заболевания или старения заболеет и перестанет размножаться скот, урожай сгниет в полях, а эпидемия унесет людские жизни... Весьма симптоматичен в этой связи тот признак одряхления, который решает участь правителя, а именно его неспособность сексуально удовлетворить своих многочисленных жен, другими словами, продолжать род». Отсюда становится понятной пикантная подробность, сообщаемая Ибн Фадланом: соитие царя русов с наложницами в присутствии своих «сподвижников», чем удостоверялась физическая сила царя и, следовательно, его споспособность дать управляемому им народу благоденствие, Своеобразной проверкой потенций правителя являлась многочисленность жен (наложниц) царя русов и князя Владимира. О последнем летописец судит с точки зрения христианской морали, обличая в нем женолюбца, "побежденного похотью женской". Летописатель либо ничего не понимал, либо делал вид, что ничего не понимает. В действительности же общение со множеством наложниц - это вменяемая в обязанность обычаем тяжелая работа, подтверждающая право царя и князя на власть. По опыту различных древних народов известно, что именно наложницы-жены первыми оповещали о наступающей слабости правителя, подводя роковую черту под его карьерой.

Мы далеки от того, чтобы в случае с царем русов и особенно с князем Владимиром усматривать проявление древних верований в их первозданном свойстве. Скорее всего время и обстоятельства внесли здесь свои изменения, деформировав старые представления. Но они, несомненно, еще сказывались на поведении восточнославянских властителей, причем не только высших, но и рангом пониже. В результате устанавливается еще одна из внутренних потребностей восточнославянского общества в женских полонах.

Наконец, пленники-рабы удовлетворяли религиозные нужды восточных славян в качестве кровавых жертв, приносимых языческим богам. Человеческие жертвоприношения были довольно распространенным явлением у восточных славян, о чем судим по известиям восточных писателей. Согласно Ибн Русте, среди русов находились «знахари, из которых иные повелевают царем как будто они их (русов) начальники. Случается, что они приказывают принести жертву творцу их тем, чем они пожелают: женщинами, мужчинами, лошадьми. И если знахари приказывают, то не исполнить их приказания никак невозможно. Взяв человека или животное, знахарь накидывает ему на шею петлю, вешает жертву на бревно и ждет, пока она не задохнется, и говорит, что это жертва богу».

О том же пишет Гардизи: «Есть у них знахари, власть которых распространяется и на их царей. И если знахарь возьмет мужчину или женщину, накинет им на шею веревку и повесит, пока те не погибнут и говорит "это указ царя", - то никто не говорит ему ни слова и не выражает недовольства».

Ибн Русте и Гардизи не уточняют, кого знахари приносили в жертву: соплеменников или чужеземцев-пленников. Зато Лев Диакон, о свидетельстве которого уже шла речь, сообщает, как русы, совершая обряд похорон, закололи «по обычаю предков множество пленных, мужчин и женщин". В Повести временных лет под 983г. читаем: «Иде Володимер на ятвягы, и победи ятвягы, и взя землю их. И иде Киеву и творяше требу кумиром с людьми своими".

Поход Владимира на ятвягов был, как видим, успешным. Несомненно, что он сопровождался захватом пленников часть которых по возвращении в Киев князь принес в жертву «кумирам». Так позволяет думать применяемый летописцем термин «треба», который в другом летописном тексте напрямую связан с человеческими жертвоприношениями: «И жряху им (кумирам - Я. Ф.), наричюще я богы, и привожаху сыны своя и дъщери, и жряху бесом, и оскверняху землю требами своими».

Вернувшийся из удачного похода Владимир совершил кровавую благодарственную жертву кумирам, даровавшим ему победу. Значит, рабы-пленники служили русам необходимым материалом для отправления языческого культа, что также вызывало потребность «ополонений».

Прослеживая в источниках свидетельства о захвате восточными славянами пленных с целью удовлетворения военных, религиозных, бытовых и брачных нужд, а также ради обогащения посредством «пленопродавства» и для повышения престижа в обществе, мы не находим в письменных памятниках указаний на использование пленников-рабов в производстве. Если характеризовать их положение с точки зрения социально-экономической, то следует сказать, что перед нами рабы, занятые в сфере прислуживания своим господам, т. е. в непроизводственной сфере. Так продолжалось, по крайней мере, до X столетия, когда древнерусские князья стали обзаводиться селами, где велось промысловое хозяйство. Кто жил в княжеских селах, были ли они населены постоянными жильцами, мы не знаем, поскольку не имеем на сей счет никаких сведений. Правда, некоторые историки полагают, что там находились представители покоренных Киевом соседних восточнославянских племен.

Данное предположение вполне вероятно. Во всяком случае, исторический опыт древних народов показывает, что пленников нередко «сажали на землю в специальных поселках и взимали с них дань продуктами земледелия и ремесла».

В этой связи определенный интерес представляют наблюдения Б.А.Тимощука, касающиеся селения, расположенного поблизости от Ревнокского городища на Волыни. По мнению ученого, в этом селении-спутнике, помимо ремесленников, находились землевладельцы-смерды, эксплуатируемые обитателями соседствующей крепости, которых он относит к социальной верхушке. «Восточнославянское население, - пишет Б. А. Тимощук, - могло попасть в зависимость от княжеско- дружинной знати в процессе "окняжения" той или иной территории, который сопровождался ликвидацией общинных центров». Окняжение общинной земли с освоением живущего на ней земледельческого люда - историографический миф, легший в основу теории, доказывающей существование в Киевской Руси государственного феодализма. Если идея Б. А. Тимощука о смердьем составе населения в Ревно верна, то разгадку появления занимаемого им поселка следует искать не на путях мнимого «окняжения», а в другой, более исторически реальной плоскости.

Л.В.Данилова, развивая мысль Б. А. Тимощука, говорит: «Обособленность поселений ремесленников и сельчан, обслуживавших потребности крепости, а также меньшее число остатков на месте их жилищ, по-видимому, предполагает их известное неравноправие. Б. А. Тимощук увидел в сельчанах, обязанных выполнять какие-то повинности в отношении общинной верхушки и военно- дружинного слоя предшественников древнерусских смердов. Хотя полемика по поводу социального статуса смердов, называемых Русской Правдой летописью и другими источниками, еще продолжается, и конца ей не видно, совершенно ясно, что это достаточно широкий слой зависимого неравноправного населения, истоки формирования которого уходят в глубь веков. Гипотеза Б. А. Тимощука о зависимом статусе сельчан, населявших спутники-городища, приобретает особую убедительность в свете вывода И. Я. Фроянова о том, что смерды Киевской Руси-люди зависимые и не принадлежащие к местной общине, скорее всего пленники. Сходное предположение может быть высказано и в отношении ремесленников, приставленных обслуживать нужды городища».

Л. В. Данилова, принимая наш взгляд на смердов как иноплеменников, приведенных в качестве полона и поселенных на земле победителей, вносит соответствующую поправку в построения Б. А. Тимощука, перенося центр тяжести с вопроса о внутриплеменном принуждении на проблему господства и подчинения в межплеменном аспекте. И это правильно, ибо, как разъясняет сама исследовательница, «появление социального неравенства внутри родовых общин, родов, племен и других объединений, связанных кровнородственными отношениями, было затруднено». Вот почему «оно возникало прежде всего во взаимоотношениях отдельных общностей». Здесь, как нам кажется, лучше следовало бы сказать, что появление социального неравенства внутри родственных союзов было «не затруднено», а исключено, что оно поэтому возникало не «прежде всего», а только во взаимоотношениях отдельных общностей. Возникновение социального неравенства внутри названных общностей произойдет с распадом кровнородственных объединений и с устройством общества на территориальных началах.

Б.А.Тимощук пытается обнаружить соседскую общину у восточных славян X в. и, таким образом, представить появление поселений зависимых землевладельцев как следствие внутренних процессов, переживаемых восточнославянским обществом. Но в итоге он дает противоречивую картину, в которой не различить внутреннее принуждение от внешнего порабощения. Ученый пишет:

«Итак, конкретные археологические материалы и свидетельства письменных источников позволяют сделать вывод о том, что часть местного

(восточнославянского) населения попадала в зависимость от княжеско- дружинной знати в процессе ликвидации общинных центров. Конечно, в тягшую зависимость население попадало и по другим причинам. Но в ранний период строительства княжеских крепостей основную массу зависимого восточнославянского населения составляли те жители, которые оказывали сопротивление приходу новых феодальных порядков и попадали в зависимость как пленные, но были наделены землей и эксплуатировались как крестьяне.

Зависимое население жило отдельными поселениями (они в летописях упоминаются как княжеские села), которые чаще всего располагались вблизи княжеских крепостей, и на их территории сохранялись по традиции общинные порядки». Весьма сомнительно, чтобы пленники, поселенные в специальных поселках, расположенных рядом с «княжескими крепостями» сохраняли «общинные порядки». Эти пленники - не общинники, а рабы, находившиеся под жестким контролем княжеских надсмотрщиков и жившие по установлениям своего владельца. Никоим образом нельзя говорить об их феодальной зависимости. Они состояли в рабской неволе.

Отвергая некоторые построения Б. А. Тимощука, мы, однако, считаем достаточно правдоподобным его предположение о наличии на Руси X в. поселений с пленниками, работающими в княжеском хозяйстве. Косвенно это подтверждают, как уже отмечалось нами, летописные сообщения о селах, принадлежащих киевским князьям. Надо думать, что эти села не пустовали, а населялись. По условиям же того времени населить их можно было только инородцами, или пленниками, поскольку формирование зависимого люда на внутренней, местной почве не имело под собою необходимых социально- экономических оснований. Факты, хотя и единичные, укрепляют нас в этой мысли.

В Истории В. Н. Татищева читаем о князе Святославе, который «ясы и косоги победил» и «много привел в Киев на поселение». Эта запись содержится во второй редакции татищевской Истории. В первой редакции она выглядит несколько иначе: «И ясы победи, и косоги, и приведе я многи ко Киеву». О поселении пленников здесь, как убеждаемся, ничего не говорится. Но в примечании к данной записи В. Н. Татищев замечает, что «козары и косоги по завоевании переведены были и поселены около Киева». Отсюда заключаем: в Киевской Руси середины X в. поселение пленников на землях полянской общины становится более или менее обычным делом. Местом поселений могли быть и княжеские села. По нахоженному предшественниками пути шли князья Ярослав и Мстислав, когда в 1030 г. «собраста вой мног, идоста на Ляхы, и заяста грады червеньскыя опять, и повоеваста Лядьскую землю, и многы ляхы приведоста, и разделивша я. Ярослав посади своя по Ръси, и суть до сего дне».

Итак, мы считаем вероятным, что часть приводимых с войны пленников-рабов восточные славяне поселяли на собственной племенной территории. При этом преследовались разные цели: военно-оборонительные, если пленников размещали на южном пограничье со степняками (например, по Роси), и производственные, если приведенный «полон» сажали на владельческую землю, именуемую селами.

Возвращаясь к восточнославянскому рабовладению, надо сказать, что по сравнению с «антским периодом» на протяжении VIII-Х столетий в институте рабства у восточных славян многое переменилось. Появилось бессрочное рабство, хотя сохранялось и прежнее ограничено" определенным временем рабское состояние. Но постепенно не обычай, а воля господина определяет судьбу раба, что также переходило в обычаи, давший позднее право рабовладельцу распоряжаться жизнью и смертью тех, кто находился у него в рабской зависимости.

К числу новых явлений следует отнести зачатки внутреннего рабства, впрочем, весьма слабые и маловыразительные.

Еще одна перемена состояла в том, что рабы из подвижной и неустойчивой группы, растворявшейся в свободном населении, мало-помалу соединялись в отдельную социальную категорию, послужившую основой для развития рабовладельческого уклада.

Новым было и то, что рабы приобрели меновую стоимость и мощным потоком хлынули на внешний рынок. Есть достаточно данных, чтобы говорить о значительном подъеме работорговли у восточных славян IX-Х вв. Если в прежнюю эпоху выкуп из рабства преобладал над торговлей рабами, то с этих пор превалировать начинают торговые сделки живым товаром. Причем, хотя и очень медленно, но шаг за шагом развивается внутренняя работорговля, достигшая в X в. некоторых успехов.

Несколько разнообразнее стало использование рабов: за них получали выкуп, ими торговали (преимущественно на внешнем рынке), применяли в качестве воинов и слуг, приносили в жертву языческим богам, их копили ради повышения престижа в обществе, широкое распространение получило наложничество рабынь.

В источниках вплоть до X в. не прослеживается эксплуатация рабов в производстве. Предположительно, конечно, можно думать, что пленники-рабы, приводимые домой простыми восточнославянскими воями, включались в производственную деятельность и трудились вместе и наравне с другими членами семейно-родовых коллективов в тех краях, куда забросила их судьба.

С X в. появляются первые признаки использования труда рабов-пленников в княжеских селах. Но в целом рабский труд не играл сколько-нибудь заметной роли в экономике восточнославянского общества, и потому едва ли можно говорить о наличии у восточных славян VIII-X вв. рабовладельческого хозяйственного уклада.

Необходимо еще раз подчеркнуть, что восточнославянские рабы указанного времени - в подавляющей массе бывшие пленники. Внутреннее рабство едва только прорастало, будучи практически неприметным. Войны - единственный, в сущности, источник пополнения рабов в восточнославянском обществе.

Обращение в рабство пленников являлось своеобразной формой эксплуатации одних племенных общностей другими. Это означает, что социальное неравенство у восточных славян не имело еще внутренних стимулов и было локализовано в области межплеменных отношений.

Нельзя также забывать, что в пленениях находило выражение также превосходство сверхчувственных потенций того или иного этнического образования над своими соседями. Следовательно, побудительные мотивы полонов возникали не только в материальной, но и в духовной сфере.

Раб-пленник являлся наиболее древней фигурой зависимого люда на территории, занятой восточным славянством. Естественно предположить, что в древнерусских письменных источниках он должен быть упомянут прежде, чем какой-нибудь представитель иных групп зависимого населения. И вот тут наше внимание привлекают термины «челядь», «челядин».

Древнейшее русское понятие для обозначения раба, как мы видели, – челядин во множественном числе – челядь. Термин встречается в старославянских церковных текстах и также используется в русско‑византийских договорах десятого века .

Другой древний термин – роб (иначе – раб ; в женском роде – роба, позднее – раба ),наводящийся в связи с глаголом роботати. В этом смысле раб является «рабочим» и наоборот,

В середине одиннадцатого века появляется новый термин – холоп, который можно сравнить с польским хлоп (в польском написании chlop), «крестьянин», «крепостной». Протославянской формой было холп; в транскрипции, применяемой большинством славянских филологов, – чолпы .По‑русски термин холоп обозначал мужчину‑раба. Рабыня постоянно именоваласьраба.

Рабство в Киевской Руси было двух типов: временное и постоянное. Последнее было известно как «полное рабство» (холопство обельно). Основным источником временного рабства было пленение на войне. Первоначально не только солдаты вражеской армии, но даже гражданские лица, захваченные в ходе военных действий, обращались в рабство. С течением времени стали оказывать больше милосердия гражданским лицам и, наконец, ко времени заключения договора между Россией и Польшей, подписанного в 1229 г., была признана необходимость не затрагивать гражданское население.

К финалу войны пленники освобождались за выкуп, если таковой предлагался. В русско‑византийских договорах устанавливался потолок выкупа, с тем чтобы исключить злоупотребления. Если не было возможности собрать выкуп, пленник оставался в распоряжении человека, захватившего его. Согласно «Закона судного людем», в подобных случаях работа пленника рассматривалась как уплата выкупа и после покрытия такового в полном объеме пленник должен был быть отпущен.

Правило должно было соответствующим образом соблюдаться по отношению к гражданам государств, с которыми русские заключали особые договора, как, например, с Византией. В иных случаях оно могло игнорироваться. В любом случае важно, что «Русская Правда» не упоминает пленение на войне в качестве источника полного рабства.

Согласно параграфу 110 расширенного варианта, «полное рабство имеет три вида». Человек становится рабом: 1) если он по своей воле продается в рабство; 2) если он женится на женщине, не заключив перед этим специального соглашения с ее хозяином; 3) если он нанимается на службу хозяина в должности дворецкого или домоуправителя без специального соглашения, что он должен остаться свободным . Что касается самопродажи в рабство, следовало соблюдать два условия для того, чтобы сделка стала законной: 1) минимальной цены (не меньше половины гривны) и 2) платы городскому секретарю (одна ногата). Эти формальности предписывались законом с тем, чтобы предотвратить порабощение человека против его воли. В этой части «Русской Правды» ничего не говорится о женщинах‑рабынях, но можно предположить, что женщина может продать себя в рабство, подобно мужчине. С другой стороны, женщина не была наделена привилегией сохранения своей свободы путем соглашения с господином, если она выходила замуж за мужчину‑раба. Хотя это и не упоминается в «Русской Правде», из позднейшего законодательства, равно как и из различных иных источников, мы знаем, что такой брак автоматически делал женщину рабыней. Это должен был быть древний обычай, и поэтому он не рассматривался как достойный упоминания в «Русской Правде».

В дополнение к главным упомянутым источникам рабского населения, соглашение о продаже можно охарактеризовать как производный источник. Очевидно, что те же формальности, что и в случае самопродажи, должны были соблюдаться в случае продажи раба. Таким образом устанавливалась минимальная цена на полных рабов. Не существовало минимальной цены на военнопленных. После победы новгородцев над суздальцами в 1169 г. пленные суздальцы были проданы по две ногаты за каждого. В «Слове о полку Игореве» сказано, что если бы великий князь Всеволод принял участие в кампании против половцев, последние были бы разбиты и затем женщины‑пленницы были бы проданы по одной ногате, а мужчины по одной резане.

Никакой верхней цены на рабов не устанавливалось, но общественное мнение – по крайней мере духовенства – было против спекуляции в работорговле. Считалось греховным купить раба по одной цене и затем продать за большую; это называлось «изгойством».

Раб не имел гражданских прав. Если его убивали, то компенсация должна была выплачиваться убийцей его хозяину, а не родственникам раба. В законах этого периода не существует регламентации относительно убийства раба его владельцем. Очевидно, что господин нес ответственность, если он убивал временного раба.

В случае, если раб «полный», то хозяин подвергался церковному покаянию, но это была очевидно единственная санкция в подобной ситуации. Раб не мог выдвигать обвинений в суде и не принимался как полноценный свидетель в тяжбе. По закону он не должен был владеть какой‑либо собственностью, за исключением своей одежды и иных личных принадлежностей, известных как peculium в римском праве (древнерусский вариант – старица); не мог раб и принимать какие‑либо обязательства или подписывать какой‑либо контракт. Фактически же многие рабы Киевской Руси имели собственность и принимали обязательства, но в каждом случае это делалось от имени их владельца. Если в подобном случае раб не выполнял обязательства, его владелец оплачивал убыток, если человек, с которым имел дело раб, не был осведомлен, что противоположной стороной был раб. Если он знал о факте, то действовал на свой собственный риск.

Рабы использовались их владельцами как домашние слуги различного типа и как полевые работники. Случалось, что они были мужчинами и женщинами, искушенными в ремесле, или даже педагогами. Они оценивались по их способностям и оказываемым услугам. Итак, согласно «Русской Правде», размер компенсации князю за убийство его рабов варьировался от пяти до двенадцати гривен, в зависимости от того, какого рода рабом была жертва.

Что же касается окончания рабского состояния, оставляя в стороне смерть раба, временное рабство могло закончиться после совершения достаточного объема работ. Конец полного рабства мог наступить двумя путями: или раб выкупал себя (что, конечно же, могли позволить себе немногие), или хозяин мог отпустить своего раба или рабов волевым решением. К этому его постоянно побуждала Церковь, и многие богатые люди следовали этому совету, освобождая рабов посмертно в специальном разделе завещания.

Существовал также, разумеется, незаконный путьсамоосвобождения раба – бегство. Многие рабы, как оказывается, использовали этот путь к свободе, поскольку в «Русской Правде» есть несколько параграфов, говорящих о рабах‑беглецах. Любой человек, давший приют такому рабу или каким‑либо образом оказавший ему содействие, должен был подвергнуться штрафу.

Последние полтора века работорговля является уголовным преступлением. Но в прошлом большинство людей в нашей стране, как и во всем мире, имели свою четко определенную рыночную цену. Сколько же стоил русский человек, когда был живым товаром?

«Челядиная цена»

У древних славян, как и у всех народов накануне образования государственности, существовало патриархальное рабство. Византийские хроники V-VII веков содержат немало сведений о выплате славянским племенам больших сумм за выкуп уведенных в рабство подданных Восточной Римской империи после удачных набегов славянских соседей. Так император Анастасий Дикор (430-518 годы), первый владыка Византии, который в VI веке начал масштабные войны со славянами, после одного из набегов, разоривших северную Грецию, был вынужден заплатить славянским вождям «тысячу фунтов золота на выкуп пленных» (то есть 327 килограммов золота).

Но первое дошедшее до нас сообщение об индивидуальной стоимости славянского раба появляется только в самом начале X века. В 906 году тринадцатилетний король Людовик, монарх располагавшегося на землях современной Германии и Австрии Восточно-Франкского королевства, утвердил так называемый Раффельштеттенский таможенный устав, который регулировал сбор торговых пошлин на реке Дунай.

Одна из статей этого устава гласила: «Славяне же, отправляющиеся для торговли от ругов или богемов, если расположатся для торговли где-либо на берегу Дуная и пожелают продать рабов или лошадей, то за каждую рабыню платят по одному тремиссу, столько же за жеребца, за раба - одну сайгу, столько же за кобылу».

Большинство историков идентифицируют «ругов» как руссов, а «богемов», естественно, как чехов. «Тремисс» - мелкая золотая монета поздней Римской империи, около 1,5 грамма золота. «Сайга» - это германское наименование римской золотой монеты времен императора Константина Великого, примерно 4,5 грамма золота. Пошлины на такую торговлю обычно составляли одну десятую от стоимости товара, поэтому понятна цена рабов из славянских земель: раб стоил примерно 45 граммов золота, а рабыня - 15 граммов. Здесь стоит учесть, что в прошлом, до эпохи промышленной добычи золота, этот металл ценился гораздо выше, чем в наши дни.

Первый собственно русский документ с указанием цены человека является и первым дошедшим до нас дипломатическим документом Древней Руси. Одна из статей договора с Византией, заключенного в 911 году после удачного набега славян на Константинополь, устанавливала выгодную для руссов цену на выкупаемых рабов - 20 золотых монет. Здесь речь, видимо, идет о солидах, основной золотой монете Византии, и, таким образом, цена человека составляет около 90 граммов золота - в два раза выше принятой тогда «среднерыночной» цены раба.

Поход славян на Византию 944 года был менее удачен. Поэтому новый договор наших предков с византийцами устанавливал уже вполне рыночную «челядиную цену» на рабов. «Юноша или девица добра» стоили 10 золотых монет (45 граммов золота) или «две паволоки» - два куска шелка определенной длины. «Середович», то есть как бы сейчас сказали «товар средней ценовой категории», стоил восемь золотых монет, а старик или ребенок оценивались в пять монет золотом.

В эпоху расцвета Киевской Руси, по «Русской правде», сборнику законов XI века, стоимость холопа составляет пять-шесть гривен. Большинство историков считают, что здесь идет речь о так называемых гривнах кун, которые были в четыре раза дешевле серебряных гривен. Так что в то время человек стоил около 200 граммов серебра или 750 выделанных беличьих шкурок.

В 1223 году, как раз когда русские впервые столкнулись с передовыми отрядами монголов в неудачной битве на Калке, смоленский князь Мстислав Давидович заключил первый дошедший до нас торговый договор с немецкими купцами из Риги и Готланда. По этому договору стоимость холопа оценивалась в одну гривну серебром (равную примерно четырем гривнам кун из «Русской правды»).

Серебряная гривна весила тогда 160-200 граммов серебра и примерно равнялась по стоимости 15 граммам золота. Не сложно подсчитать, что в провинциальном Смоленске человек стоил чуть дешевле, чем в столичном Киеве, и в три раза дешевле, чем в богатейшем и крупнейшем мегаполисе того времени Константинополе.

На стоимость рабов оказывала влияние и рыночная конъюнктура. Во время удачных военных походов, когда в рабстве оказывалась масса пленников, стоимость рабов заметно падала. Так в 944-945 годах русы во время набегов на побережье Каспийского моря, как сообщает византийский хронист, продавали рабов по 20 арабских дихремов. Это примерно 60-70 граммов серебра за человека.

В 1169 году новгородцы разгромили войска Суздальского княжества и захватили такое множество пленных, что «купляху суждальц по 2 ногаты». Это десятая часть гривны, примерно 20 граммов серебра. Коза или овца тогда стоили по шесть ногат, свинья - 10 ногат, а кобыла - 60 ногат. В том же 1169 году владимиро-суздальское войско впервые в истории города взяло штурмом Киев, захватив там множество пленников и перепродав их в рабство. Как пишет Ипатьевская летопись: «Христиан убивали, других вязали, жен вели в плен, разлучая силою с мужьями». Неудивительно, что тот год для Руси стал демпинговым по ценам на человека.

Девушки по 15 копеек

По примерным оценками историков монгольское нашествие обратило в рабство до 10% населения Руси и Восточной Европы вообще, породив уже в XIII веке налаженную систему работорговли. В частности, через порты Крыма и черноморские проливы поток восточноевропейских рабов пошел в северную Африку и Италию, где как раз начался расцвет богатой городской культуры, а прошедшая в 1348 году эпидемия чумы выкосила население и породила резкий рост спроса на рабочие руки. Эта средиземноморская торговля живым товаром просуществовала несколько столетий до XVIII века включительно.

Благодаря неплохо сохранившимся документальным свидетельствам из итальянских городов эпохи Раннего Ренессанса, известны цены на славянских рабов, которые тогда составляли треть всего живого товара, покупаемого и продаваемого генуэзскими и венецианскими купцами. В Венеции в 1361 году средняя цена за раба из Восточной Европы составляла 139 лир за человека, то есть примерно 70 граммов золота высокой пробы.

Большинство рабов составляли девушки от шестнадцати до тридцати лет и дети. Цены женщин на итальянском рынке были выше цены мужчин. В 1429 году семнадцатилетняя русская девушка была куплена в Венеции за 2093 лиры, это максимальная цена из всех известных историкам сделок, немного больше килограмма золота высокой пробы. Впрочем, красивые девственницы для утех всегда были особым, штучным товаром, цена которого на порядки превышала обычную цену раба.

Судя по архивным документам 1440 года, минимальная цена за русскую девушку на невольничьем рынке Венеции не опускалась ниже 1122 лир. Дешевле русских продавались черкешенки, считавшиеся самыми красивыми на Кавказе - от 842 лир до 1459 лир за человека в тот год.

Итальянские историки, изучавшие вопросы средиземноморской работорговли, заметили, что цены на рабов с каждым веком росли. Но это было связано не столько с дефицитом рабов, бесперебойно поставлявшихся Крымским ханством, сколько с падением цены на серебро и золото в XV-XVII веках.

Цены на рабов значительно отличались в зависимости от географии торговли - от высоких в богатых мегаполисах Средиземноморья до минимальных в степях и лесах Северного Кавказа и Восточной Европы. Там вооруженные отряды заготавливали живой товар самым внеэкономическим способом - прямым неприкрытым насилием.

Крымские и ногайские татары специализировались на набегах за живым товаром в землях современной Украины, Кавказа и южной России. Казаки Днепра и Дона занимались аналогичным промыслом в Поволжье, на Каспии и у тех же татар и турок. На севере Восточной Европы главными специалистами работорговли были новгородские «ушкуйники» (северный аналог южных казаков). Вооруженные отряды этих лихих людей из Великого Новгорода осваивали берега Белого моря и северный Урал, собирали пушную дань и обращали в рабство аборигенов из финно-угорских племен. Историки именуют эту деятельность торгово-разбойничьими экспедициями.

В начале XVI века на далеких северных окраинах Московии захваченный в рабство остяк или вогул (хант или манси) мог быть куплен непосредственно у ушкуйников по цене не более 10 новгородских копеек, чуть менее 10 граммов серебра. В крымской Кафе, главном центре черноморской торговли живым товаром, такой раб стоил уже в среднем 250 турецких монет-акче. Это примерно 200-250 граммов серебра - столько же, сколько пять веков ранее в среднем стоил раб, продаваемый варягами из Киева грекам в Херсонесе.

Вывезенный из Крыма раб в Османской империи или городах Италии продавался уже в пять-десять раз дороже и стоил 25-50 византийских дукатов (от 80 до 150 граммов золота 986-й пробы). Цены на красивых женщин, как уже упоминалось, могли быть на порядок выше.

Помимо внешней торговли рабами, Московская Русь знала и внутренний рынок живого товара. С XV века в стране все более распространялось холопство - социально-экономическое явление, близкое к рабовладению. Когда Великое княжество Московское окончательно освободилось от Ордынской зависимости, внутренняя цена на русского холопа колебалась от одного до трех рублей. Веком позднее, к середине XVI столетия холоп стоил уже чуть дороже - от полутора до четырех рублей. В начале царствования Бориса Годунова, накануне Смутного времени, в сытые годы цена холопа составляла четыре-пять рублей, в голодные неурожайные годы падала до двух рублей.

Войны и захват множества пленных периодически опускали цены на живой товар до минимума. Например, во время Русско-шведской войны 1554-1557 годов, армия под командованием воеводы Петра Щенятева разгромила под Выборгом шведское войско и захватила в Финляндии и Карелии множество пленников, цены на которых тут же упали до копеечных в буквальном смысле. Одна из русских летописей XVI столетия приводит эти цены: «В гривну немчин, а девка в пять алтын». Здесь гривной уже именуется гривенник, монета в 10 копеек, а алтын - московская монета в три копейки. То есть пленный финн, карел или швед продавался стрельцами боярина Щенятева за 10 копеек, а захваченные молодые девушки - по 15 копеек.

«Жонка киргизской породы»

Если торговлю пленниками, захваченными во внешних войнах, государство не контролировало, то фактическое рабовладение внутри страны государство пыталось регулировать и учитывать. Чиновники вели особые кабальные книги, в которых фиксировались сделки по обращению в холопы. Кроме того, государство взимало с приобретателей холопов особый налог, поэтому кабальные книги велись скрупулезно во всех городах Московии.

Наиболее подробные и полные кабальные книги сохранились в Новгородской земле. Историки уже в ХХ веке тщательно подсчитали, что, например, в 1594 году средняя цена холопа в Новгороде составляла 4 рубля 33 копейки, а в новгородской провинции цены на холопов были ниже, в среднем от 2 рублей 73 копеек до 3 рублей 63 копеек.

Сохранились и тексты отдельных кабальных грамот, которыми оформлялась продажа в холопы: «Купил Сенка, Васильев сын, Всеславин Фетка, Офоносова сына, новогородца, в полницу себе и своим детям, а дал на нем два рубля денег новогородских. От Юрия Захарьевича, от наместника, приходил пристав, Васюк Бородат. От великаго князя, Ивана Васильевича, всея Руси, тамгу и осмничее таможницы взяли. Полную писал чернец Гаврилов, сын Паюсова. У полной печать писана в кругу тамга Великого Новагорода».

Этот документ, именуемый «полная», свидетельствует, что некий Семен Васильевич Всеславин купил себе и своим детям новгородца Федора за 200 граммов серебра, за что заплатил 16 граммов серебра пошлины московскому великому князю Ивану III. Заметим, что в самом конце XV века холоп в Московском государстве стоит столько же, сколько стоил раб в Киевской Руси тремя веками ранее.

Интересно, что «Судебник» 1497 года, первый кодекс законов, созданный в Московском государстве, предусматривал, что в случае принятия православной веры рабами неправославных иноземцев, хозяевам давался за них выкуп в размере 15 рублей за человека. Это было заметно выше среднерыночной цены холопа и делало такое декларативное освобождение очень сложным.

Присоединение Сибири велось, прежде всего, в погоне за сверхприбылями, которые давала перепродажа в Западную Европу и Средиземноморье соболиных мехов. Но освоение земель к востоку от Урала тоже не обошлось без торговли живым товаром. Все сибирские народы уже знали патриархальное рабство, а дошедшие до нас документы московских приказов оставили свидетельства русской работорговли в Сибири.

Так в 1610 году грамота из Сургута сообщает о том, как Кирша Кунязев, «князец Парабельской волости Пегой орды» (то есть селькуп, представитель малой народности, живущей ныне в современном Ямало-Ненецком округе России), вынужден был заложить жену и двух сыновей, чтобы занять 12 соболей для уплаты «ясака», мехового налога за год. А в 1644 году сибирские казаки из Берёзовсокго острога купили у ненцев «самоядскую девку» в обмен на муку.

Сибирь считалась пограничной территорией, и с живого товара, покупаемого у иностранных продавцов, взималась таможенная пошлина, так же как со скота и других предметов торговли. Тот, кто покупал раба, платил «поголовное» в размере восемь алтын и две деньги (то есть 25 копеек) за каждого, а тот, кто продавал, платил «десятую пошлину», 10% с цены продажи. При этом средняя цена на раба в Сибири конца XVII столетия составляла два рубля с полтиной.

Цены на красивых женщин были традиционно выше. Так, «записная книга крепостей» (сибирский аналог кабальных книг, фиксировавших сделки с живым товаром) города Томска содержит запись о том, что «1702 года, генваря в 11 день» сын боярский Петр Греченин подал купчую крепость на «полонную жонку киргизские породы» (то есть пленницу из енисейских киргизов), которую продал Греченину томский казак Федор Черепанов за пять рублей. Чиновник сделал запись, что «жонкой киргизские породы» покупатель может «владеть вечно» и «на сторону продать и заложить». С этой сделки была взята пошлина: «По указу великого государя, пошлинные деньги с рубля по алтыну, итого пять алтын в казну великого государя взято сполна». Итого женщина «киргизской породы» обошлась дворянину Греченину в 5 рублей 15 копеек.

«Сибирское рабство»

На начало XVIII века документы содержат немало свидетельств о торговле сибирскими аборигенами и ценах на них. Так в Берёзовском остроге (куда после смерти Петра I сошлют князя Меншикова) хантскую девочку (остячку) в возрасте до семи лет можно было купить за 20 копеек, а мальчика того же возраста - на пять копеек дороже.

Шведский подполковник Иоганн Страленберг после разгрома под Полтавой попал в плен и оказался в Сибири. Позднее он описывал свои наблюдения, как якуты, «когда им бывает в ясаке и в долгах нужда, детей своих, примерно возраста 10 и 12 лет, продают русским людям и иноземцам по два-три рубли без жалости».

Правда царское правительство пыталось ограничить рабство в Сибири, и специальным указом Петра I от 1699 года было запрещено обращать в холопы. Сибирь тогда испытывала острую нехватку населения и рабочих рук. Поэтому в 1737 году императрица Анна Иоанновна официально разрешила на сибирских и уральских границах империи покупать рабов у иностранных племен и купцов. Для пополнения людьми Сибири и иных малозаселенных окраин рабов покупали у джунгар, казахов, калмыков и монголов. В официальных документах царское правительство пыталось морально оправдать такую «сибирскую работорговлю» тем, что Россия получает новых подданных и тем, что «купленные азиаты будут обращены в христианство».

Такая приграничная работорговля дозволялась на всей азиатской границе Российской империи, от Волги до Камчатки. 18 апреля 1740 года грузинский князь Гавриил Давидович Назаров, капитан астраханского гарнизона, сообщал в письме к коменданту города Царицына полковнику Петру Кольцову: «В бытность мою ныне в Царицыне купил на калмыцком базаре калмыцкой нации парня 20 лет, называемого Дамчю, за которого дал денег 8 рублей».