«Гнев народа поднялся великим шквалом», «Стереть с лица земли!» и другие удары по Зиновьеву и Каменеву
Подготовила Надежда Бирюкова
21 августа 1936 года в «Правде» было опубликовано открытое письмо советских писателей «Стереть с лица земли!». Написанное в рамках борьбы с группой бывших руководителей партии, главным образом оно было направлено против Григория Зиновьева и Льва Каменева. Письмо подписали 16 известных писателей: Владимир Ставский, Константин Федин, Петр Павленко, Всеволод Вишневский, Александр Афиногенов, Николай Погодин, Леонид Леонов и другие. Среди них стояло имя Бориса Пастернака.
«Пуля врагов народа метила в Сталина. Верный страж социализма — НКВД схватил покушавшихся за руку. Сегодня они — перед судом страны. <...>
Но кто же так нагло покушается на наши судьбы, на душу и мудрость наших народов — на Сталина? Агент фашистской охранки Фриц Давид. На что он способен? Из-за угла убить вождя человечества, чтобы открыть дорогу к власти диверсанту-террористу Троцкому, диверсантам-террористам, лжецам Зиновьеву, Каменеву и их подручным.
Наш суд покажет всему миру, через какие смрадные щели просовывалось жало гестапо, этого услужливого покровителя троцкизма. Троцкизм сделался понятием, однозначным подлости и низкому предательству. Троцкисты стали истинными служителями черного фашизма. <...>
История справедлива. Она отдает социализму лучшие человеческие силы, создавая гениев и народных вождей. Фашизму история оставляет самые низкие отбросы, подобных которым не знал мир. <...>
Гнев народа поднялся великим шквалом. Страна наша полна презрения к подлецам.
Старый мир собирает последние свои резервы, черпая их среди последних предателей и провокаторов мира.
Мы обращаемся с требованием к суду во имя блага человечества применить к врагам народа высшую меру социальной защиты».
Cовременников подпись Пастернака под открытым письмом поразила. Марина Цветаева писала своей чешской подруге, переводчице Анне Тесковой:
«Дорогая Анна Антоновна,
вот Вам — вместо письма — последняя элегия Рильке, которую, кроме Бориса Пастернака, никто не читал. (А Б. П. — плохо читал: разве можно после такой элегии ставить свое имя под прошением о смертной казни (Процесс шестнадцати)?!)»
Обстоятельства, при которых фамилия Пастернака появилась в газете, выясняются из дневника литературного критика Анатолия Тарасенкова:
«Затем наступили события, связанные с процессом троцкистов (Каменев — Зиновьев). По сведениям Ставского, Б. Л. вначале отказался подписать обращение Союза писателей с требованием о расстреле этих бандитов. Затем, под давлением, согласился не вычеркивать свою подпись из уже напечатанного списка. Выступая на активе „Знамени“ 31 августа 1936 года, я резко критиковал Б. Л. за это Отказ от подписи. . Очевидно, ему передал это присутствовавший на собрании Асмус Валентин Асмус, философ и литературовед. . Когда после этого я приехал к Б. Л., холод в наших взаимоотношениях усилился. И хотя
Б. Л. перед наступавшей на меня Зинаидой Николаевной Зинаида Николаевна Нейгауз, жена Пастернака. , которая целиком оправдывала поведение мужа в этом вопросе, даже несколько пытался „оправдать“ мое выступление о нем, видно было, что разрыв уже недалек».Анатолий Тарасенков
Через 20 лет Пастернак вспоминал:
«Именно в 36-м году, когда начались эти страшные процессы (вместо прекращения поры жестокости, как мне в 35-м году казалось), все сломилось во мне, и единение с временем перешло в сопротивление ему, которого я не скрывал».
Впоследствии его называли по-разному. Почитатели — великим поэтом эпохи. Соратники по цеху — кентавром и заплаканным мулатом. Недоброжелатели — литературным сорняком. А родители нарекли младенца Борисом .
В народной памяти имя поэта прочно связано с фразой: «Я Пастернака не читал, но осуждаю!»
Не читал никто?
Как правило, её употребляют, чтобы указать на невежество и ничтожность оппонента. Действительно, когда в октябре 1958 г. в советской прессе разразился скандал, связанный с присуждением «клеветническому роману Пастернака» Нобелевской премии, эта фраза стала своего рода камертоном выступлений знатных токарей, доярок и фрезеровщиков.
Но вот, например, реакция «лучшего друга СССР» Джавахарлала Неру : «Я романа не читал, однако вижу Пастернака как единственную великую литературную фигуру нашего времени».
А кто, собственно, тогда читал этот роман? В 1957 г. его издал член Итальянской компартии Джанджакомо Фельтринелли . На итальянском языке. Тираж смешной — 1200 экземпляров.
Иными словами, «Доктор Живаго» как литературное произведение имел все шансы остаться незамеченным. Помощь подоспела со стороны заокеанских спецслужб. Месяц назад были опубликованы рассекреченные документы ЦРУ, где прямо говорилось: роман Пастернака имеет большую ценность в плане антикоммунистической пропаганды в СССР и странах социалистического блока. А потому для создания международного авторитета Пастернака спецслужбам «свободного мира» следует всячески содействовать его выдвижению на Нобелевскую премию.
Слишком велик соблазн объявить и самого Пастернака этаким агентом 007 от литературы. Однако реальный Пастернак вёл себя настолько неумно и бестолково, что на роль хладнокровного агента не тянул никак. Ближе всех к истине оказалась Анна Ахматова , которая сказала: «Ну чего же вы хотите от Борисика? Этот великий поэт — сущее дитя!»
Анна Ахматова и Борис Пастернак. Фото: РИА Новости
Детские болезни
Надо добавить, что дитя это было очень благополучным, даже избалованным, а также страдало всеми детскими недостатками — завистью, трусостью, а то и жестокостью. Все привыкли считать, что Пастернак подвергался «жутчайшей травле со стороны коллег». Но вот слова той же Ахматовой: «Кто первый из нас написал революционную поэму? Борисик. Кто первый выступил на съезде писателей с преданнейшей речью? Борисик. Кто первым из нас был послан представить советскую поэзию за границей? Борисик. Так за что же ему мученический венец?»
А вот меню семьи Пастернаков на февраль 1924 г. Только что кончилась Гражданская война, в стране голод и разруха, а в дневнике писателя следующее: «Утром горячие оладьи с маслом на кислом молоке, яйца, кофе. В два часа рыба, картошка, яблочные оладьи, какао. Обед — уха, котлеты с макаронами, кисель».
Что до жестокости и трусости, то свидетелем здесь другой поэт, Марина Цветаева . Известно, что у неё с Пастернаком был платонический роман в письмах. Менее известно, что после одного события Цветаева чуть было не порвала с Пастернаком навсегда. В 1935 г. он был отправлен в Париж с делегацией. В Париже жила тогда его мать, поэт не видел её 12 лет. Пастернак несколько раз проходил по соседним улицам, но так и не зашёл к матери. Цветаева была в бешенстве. По её мнению, такой поступок нельзя было оправдать ничем.
В Пастернаке всё было — противоречия. Зависть и ревность к Мандельштаму и Гумилёву . Уверенность, что его никто не тронет. И — страх, что после скандала с Нобелевкой отнимут дачу в Переделкине.
А ещё — какое-то запредельное бесстрашие, которым отличаются дети, не понимающие, что бывает смерть. Например, ставший легендой телефонный разговор между поэтом и Сталиным . Пастернак, защищая арестованного Мандельштама, якобы предложил властителю встретиться и побеседовать о жизни и смерти. Вспоминают и его нежелание присутствовать на шельмовании Ахматовой и Зощенко — это стоило Пастернаку места в правлении Союза писателей. Ну а уж отказ подписать письмо против арестованных Якира и Тухачевского , причём в самые горячие деньки довоенных репрессий, — свидетельство настоящей самоотверженности. Думается, что и переправка романа за рубеж мотивировалась таким вот капризом балованного дитяти: «Хочу!»
Окончилось дело с романом в пользу Пастернака. Подумайте сами: нобелевских лауреатов по литературе больше ста. А отказавшихся от премии — трое. Лев Толстой, Жан Поль Сартр и Борис Пастернак . Это место в истории куда заметнее...
Считать, что Пастернак всю свою жизнь был неугодным советским властям писателем, — не совсем верно. До середины 1930-х годов большой том его стихотворений активно издаётся, а сам Пастернак участвует в деятельности Союза писателей СССР, стараясь при этом не склоняться перед власть имущими. Так, в 1934 году на первом съезде советских литераторов Борис Леонидович сказал, что потеря своего лица грозит превращением в «социалистического сановника». На том же съезде Николай Бухарин (уже потерявший былую власть, но ещё имеющий вес в партии) называет Пастернака лучшим поэтом Советского Союза. Но уже через два года, в начале 1936-го, ситуация начинает меняться: правительство СССР недовольно слишком личным и трагическим тоном произведений поэта. Советскому Союзу нужны не декаденты, а писатели-активисты. Но тогда Пастернак в полную опалу не попадает.
Говоря об отношениях писателя с советской властью, обычно вспоминают два эпизода, связанных с Иосифом Сталиным. Первый (и наиболее известный) произошёл 13 июня 1934 года. События того дня Борис Леонидович Пастернак будет вспоминать всю свою жизнь, особенно в разгар развернувшийся травли. Около половины четвёртого дня в квартире писателя раздался звонок. Молодой мужской голос сообщил Пастернаку, что сейчас с ним будет говорить Сталин, чему поэт не поверил, но продиктованный номер всё-таки набрал. Трубку действительно поднял Генеральный секретарь партии. Показания свидетелей о том, как на самом деле прошёл этот разговор, разнятся. Точно известно, что Сталин и Пастернак говорили об Осипе Мандельштаме, отправленном в ссылку из-за издевательской эпиграммы, направленной против сталинского режима и самого Иосифа Виссарионовича. «Отец народов» спросил, друг ли Мандельштам Пастернаку, хороший ли он поэт... Что именно ответил Пастернак, неизвестно, но, судя по всему, писатель пытался уйти от неудобных вопросов, пускаясь в пространные философские рассуждения. Сталин сказал, что так товарищей не защищают, и бросил трубку. Раздосадованный Пастернак попытался дозвониться до генсека снова, уговорить того отпустить Мандельштама, но трубку никто не взял. Пастернак считал, что поступил недостойно, из-за чего долгое время не мог работать.
Уже через год, осенью 1935-го поэту выпал шанс заступиться за других литераторов. Он отправил Сталину личное послание, где просто и искренне попросил отпустить мужа и сына Анны Ахматовой — Николая Пунина и Льва Гумилёва. Оба оказались на свободе ровно через два дня. Об этих эпизодах Пастернак вспомнит в начале 1959 года, когда, доведённый до отчаяния травлей и отсутствием заработков, будет вынужден написать письмо Дмитрию Поликарпову — одному из главных виновников своих бед: «Действительно страшный и жестокий Сталин считал не ниже своего достоинства исполнять мои просьбы о заключённых и по своему почину вызывать меня по этому поводу к телефону».
- Борис Пастернак с супругой Зинаидой на даче, 1958 год
Стихи — это необработанная проза
Главной причиной травли стал единственный роман писателя — «Доктор Живаго». Пастернак, до публикации этого произведения работавший с поэзией, считал прозу более совершенной формой передачи мыслей и чувств писателя. «Стихи — это необработанная, неосуществлённая проза», — говорил он. Время после Великой Отечественной войны ознаменовалось для Пастернака ожиданием перемен: «Если Богу угодно будет и я не ошибаюсь, в России скоро будет яркая жизнь, захватывающе новый век и ещё раньше, до наступленья этого благополучия в частной жизни и обиходе, — поразительное огромное, как при Толстом и Гоголе, искусство». Для такой страны он и начал писать «Доктора Живаго» — символический роман, проникнутый христианскими мотивами и повествующий о первопричинах революции. И герои его — это символы: Живаго — русское христианство, а главный женский персонаж Лара — сама Россия. За каждым героем, за каждым событием в романе стоит нечто гораздо большее, всеобъемлющее. Но первые читатели не смогли (или не захотели) этого понять: они хвалили стихотворения, которые вошли в книгу под видом творчества Юрия Живаго, говорили о прелести пейзажей, но главную задумку не оценили. Как ни странно, смысл произведения уловили на Западе. В письмах писателей о «Докторе Живаго» зачастую говорится, что этот роман позволяет западному человеку лучше понять Россию. Но эти слова поддержки до Пастернака почти не доходили из-за развёрнутой травли со стороны властей и даже литературного сообщества. Он с трудом получал весточки из других стран и был вынужден заботиться прежде всего о том, как прокормить свою семью.
Официальная и полномасштабная кампания против Бориса Леонидовича Пастернака развернулась уже после получения им Нобелевской премии в 1958 году. Руководство партии настаивало на том, что награда была дана Пастернаку за роман «Доктор Живаго», который порочит советский строй и якобы не имеет никакой художественной ценности. Но следует помнить о том, что Пастернак тогда выдвигался на премию уже не впервые: Нобелевский комитет рассматривал его кандидатуру с 1946 года, а роман тогда ещё не существовал даже в черновиках. Да и в обосновании награды сначала говорится о достижениях Пастернака как поэта, а потом уже о его успехах в прозе: «За значительные достижения в современной лирической поэзии, а также за продолжение традиций великого русского эпического романа».
Но неверно говорить и о том, что «Доктор Живаго» не оказал никакого влияния на решение Нобелевского комитета. Роман, вышедший в Италии в 1957 году, имел значительный успех. Его читали в Голландии, Великобритании и США. «Что с того, что ты в Переделкине одиноко свершаешь свой невидимый подвиг, — где-то наборщики в передниках за то получают зарплату и кормят свои семьи, что набирают твоё имя на всех языках мира. Ты способствуешь изжитию безработицы в Бельгии и в Париже», — писала Пастернаку двоюродная сестра Ольга Фрейденберг. ЦРУ, разделявшее точку зрения советского правительства об антиреволюционной направленности романа, устроило бесплатную раздачу «Доктора Живаго» русским туристам в Бельгии и планировало доставить «пропагандистскую» книгу в страны социалистического блока.
Всё это ещё до присуждения премии обеспечило Борису Леонидовичу Пастернаку опалу. Изначально писатель отдал рукопись не иностранцам, а русскому журналу «Новый мир». Ответ из редакции долго не приходил Пастернаку, поэтому он в конце концов решил передать права на публикацию романа итальянскому издателю Джанджакомо Фельтринелли. К концу 1956 года копия романа была уже в редакциях крупнейших западноевропейских государств. Советский Союз, в публикации отказавший, заставлял Пастернака отозвать книгу, но остановить процесс уже не представлялось возможным.
Пастернак прекрасно понимал, какими проблемами может обернуться для него получение Нобелевской премии, и всё же 23 октября 1958 года, в день своего триумфа, направил в Шведскую академию слова искренней признательности. Советское руководство было взбешено: СССР настаивал на том, чтобы награду получил Шолохов, но Нобелевский комитет их просьбам не внял. Кампания против Пастернака началась тут же: к нему приходили коллеги, фактически требуя отказаться от премии, но писатель был непреклонен. А 25 октября началась травля в СМИ. Московское радио сообщило, что «присуждение Нобелевской премии за единственное среднего качества произведение, каким является «Доктор Живаго», — политический акт, направленный против советского государства». В тот же день «Литературная газета» опубликовала статью, в которой назвала Пастернака «наживкой на крючке антисоветской пропаганды». Через два дня, 27 октября, на специальном заседании Союза писателей СССР было решено исключить Пастернака из организации и просить Хрущёва выслать провинившегося поэта из страны. В печати с завидным постоянством появлялись критические, если не сказать оскорбительные публикации. Основной проблемой всех этих выпадов было то, что практически никто из обвинявших роман не читал. В лучшем случае они были знакомы с несколькими кусками, вырванными из контекста. Пастернак пытался обратить на это внимание в тех редких письмах, которые он отправлял своим обвинителям, но всё было тщетно: приказ «затравить» нобелевского лауреата и заставить его отказаться от награды поступил сверху. Сам Хрущёв, не стесняясь, назвал Пастернака свиньёй, что с готовностью подхватили и другие преследователи.
Но не эти нападки заставили Пастернака отказаться от премии: писатель для сохранения здоровья перестал читать прессу. Последней каплей в чаше терпения и без того глубоко несчастного человека стали слова его музы, Ольги Ивинской. Она, опасаясь за свою свободу, обвинила писателя в эгоизме: «Тебе ничего не будет, а от меня костей не соберёшь». После этого Пастернак отправил в Швецию телеграмму о том, что принять почётную награду он не сможет.
- globallookpress.com
- Russian Look
«Исключение Пастернака — позор для цивилизованного мира»
Но расчёт советского правительства не оправдался: отказ Пастернака от премии прошёл почти незаметно, зато травля писателя получила широкий общественный резонанс во всём западном мире. Крупнейшие писатели того времени, включая Олдоса Хаксли, Альбера Камю, Андре Моруа, Эрнеста Хемингуэя, выступали в поддержку советского писателя, отправляли письма в правительство СССР с настоятельной просьбой прекратить преследование Пастернака.
«Исключение Пастернака представляет собой нечто невероятное, заставляющее вставать дыбом волосы на голове. Во-первых, потому, что присуждение Шведской академией премии обыкновенно считается за честь, во-вторых, потому, что Пастернак не может нести ответственности за то, что выбор пал на него, наконец, потому, что произвол, который допустили советские писатели, лишь увеличивает пропасть между западной культурой и русской литературой. Было время, когда великие писатели, как Толстой, Чехов, Достоевский, совершенно справедливо гордились престижем, который они имели на Западе».
Андре Моруа
«Единственное, что России надо было бы понять, — это то, что Нобелевская премия вознаградила большого русского писателя, который живёт и работает в советском обществе. К тому же гений Пастернака, его личные благородство и доброта далеки от того, чтобы оскорблять Россию. Напротив, они озаряют её и заставляют любить её больше, чем любая пропаганда. Россия пострадает от этого в глазах всего мира лишь с того момента, как будет осуждён человек, вызывающий теперь всеобщее восхищение и особенную любовь».
Альбер Камю
«Исключение Пастернака — позор для цивилизованного мира. Это означает, что он в опасности. Его надо защитить».
Лондонская газета News Chronicle
Кампания по защите Бориса Пастернака приобрела невиданные масштабы. Иностранные коллеги и читатели писали ему много писем с предложениями помощи. Поддержку писателю оказал даже премьер-министр Индии Джавахарлал Неру, который позвонил лично Хрущёву. После этого Первый секретарь СССР понял, что дела обстоят весьма серьёзно, и отправил в посольства нескольких стран письма, где официально заверял, что жизнь, свобода и имущество Пастернака находятся вне опасности.
Страшный скандал разгорелся в Швеции: здесь лауреат Ленинской премии Артур Лундквист заявил о своём отказе от награды в поддержку Пастернака. Средства массовой информации всего мира говорили о советском писателе, что иногда приводило к довольно курьёзным случаям. Например, один фермер жаловался на то, что история с Пастернаком может его разорить, потому что радиостанции, занятые обсуждением Нобелевской премии по литературе, перестали передавать информацию о ценах на зерно и прогнозы погоды.
Но жизнь Пастернака от этого не изменилась к лучшему. Сначала он опасался одного — высылки. Писатель не представлял себе жизни без России, поэтому иногда шёл на уступки власти, чтобы остаться на родине. Затем перед нобелевским триумфатором встала другая проблема — он перестал получать гонорары. Его, уже совсем не молодого и к тому же семейного человека, лишили средств к существованию. При этом гонорары за «Доктора Живаго» дожидались своего хозяина за рубежом. Получить их у писателя не было никакой возможности.
Но даже в такой атмосфере Пастернак не прекращал творить: работа помогала сохранять остатки моральных сил. Писатель задумал пьесу о крепостном актёре, который развивает свой талант, несмотря на унизительное рабское положение. Постепенно замысел становился всё более масштабным, превращаясь в пьесу обо всей России. Она называлась «Спящая красавица», но закончена так и не была: Пастернак, задумавший новое произведение летом 1959-го, ушёл из жизни 30 мая 1960 года.
Через 27 лет после смерти Пастернака, 19 февраля 1987 года, Союз писателей СССР наконец отменил свой указ об исключении Бориса Леонидовича. Все эти годы в стране шёл медленный процесс реабилитации писателя. Сначала его существование перестали полностью замалчивать, потом стали говорить о нём в нейтральном ключе. Период замалчивания и искажений закончился в конце 1980-х: сначала раскаялся Союз писателей, затем с пронзительной статьёй в память о Пастернаке выступил смертельно больной Виктор Некрасов (правда, в нью-йоркской газете) и наконец в 1988 году, с запозданием в 30 лет, журнал «Новый мир» опубликовал полный текст «Доктора Живаго». В следующем году родные Пастернака получили за него Нобелевскую премию. 10 декабря 1989 года в Стокгольме в честь великого русского писателя, лишившегося законного права быть триумфатором, звучала чарующе-трагическая мелодия из сюиты Баха d-moll для виолончели соло.
История с романом «Доктор Живаго » всем достаточно хорошо известна, подробно на этом останавливаться не буду. Хочу лишь подчеркнуть — травля поэта, приведшая его к гибели, началась не из-за романа, который лежал в редакции «Нового мира » и который обещали напечатать, а из-за присуждения Нобелевской премии. Скандал не хотели устраивать до последнего, боясь испортить новый имидж СССР в связи с приходом Хрущёва , и очень возможно, что всё сошло бы на тормозах, - без публикации романа, конечно, но и без дикой травли, развернувшейся осенью 1958-го, - если бы книга на Западе пользовалась умеренным успехом или не имела вообще никакого. Но роман стал бестселлером и получил самую престижную из литературных наград. И вот этого местные власти и литературные сановники не могли ему простить.
Травля
К несчастью, гениальность Пастернака оценили прежде не на Родине, а за рубежом («большое видится на расстояньи »). «Пророка нет в отечестве своём ». 23 октября 1958 года Шведская академия присудила ему премию по литературе «за значительный вклад как в современную лирику, так и в области великих традиций русских прозаиков ». За два года (до смерти Пастернака) им было получено до тридцати тысяч писем и поздравительных телеграмм со всего света.
Корней Чуковский поздравляет Бориса Пастернака
Зинаида Николаевна
уже предвкушала, какое платье она наденет для поездки в Стокгольм
. Но на следующее утро к Пастернаку явился Федин
- старый друг, сосед по даче, который заявил, что будет говорить с ним как официальное лицо. И потребовал, чтобы тот немедленно отказался от премии, иначе в завтрашних газетах это будет расценено как предательство. Поэт сказал, что этого не сделает.
Пастернак знал, что за поиски правды во все времена человека объявляли еретиком. Не случайно в первом варианте «Фауста
» он писал:
Немногих, проникавших в суть вещей
и раскрывавших всем души скрижали,
сжигали на кострах и распинали,
по воле черни с самых давних дней.
С этого дня и началась травля поэта чернью. Вплоть до физической. М. Светлов , живший в ту осень в Переделкино , рассказывал, что хулиганы кидали камни в окна дачи Пастернака, были угрозы разгромить её, раздавались антисемитские выкрики. Какие-то негодяи побили камнями собачку Пастернака, её боялись выпускать одну, и Лёня Губанов приезжал гулять с ней. (У меня был стих об этом, ). Поэт был как зверь в загоне. Об этом своём состоянии он поведал в стихотворении «Нобелевская премия» :
Я пропал, как зверь в загоне.
Где-то люди, воля, свет,
А за мною шум погони,
Мне наружу ходу нет.
Темный лес и берег пруда,
Ели сваленной бревно.
Путь отрезан отовсюду.
Будь что будет, все равно.
Что же сделал я за пакость,
Я, убийца и злодей?
Я весь мир заставил плакать
Над красой земли моей.
Но и так, почти у гроба,
Верю я, придет пора -
Силу подлости и злобы
Одолеет дух добра.
(Я обратила внимание на вольную или невольную перекличку с Набоковым :
Какое сделал я дурное дело,
и я ли развратитель и злодей,
я, заставляющий мечтать мир целый
о бедной девочке моей.)
А в черновом варианте у Пастернака были в конце такие строки:
Все тесней кольцо облавы,
И другому я виной:
Нет руки со мною правой,
Друга сердца нет со мной!
А с такой петлей у горла
Я хотел еще пока,
Чтобы слезы мне утерла
Правая моя рука.
Правая рука — это Ольга Ивинская . В тот момент они были в ссоре — после очередной «семейной сцены», которые она ему нередко устраивала, требуя узаконивания отношений.
Антипастернаковская кампания нарастала. Имя поэта стали поносить на всех собраниях, совещаниях, активах. Газеты пестрели кликушескими заголовками статей, которые должны были выражать так называемый «гнев народа». «Простые рабочие» писали, что хоть и не читали романа, но таким, как Пастернак, не место в литературе и на советской земле. Публиковались, например, такие «перлы»:
Твой идеал давно в кромешном мраке.
Как больно нам, как стыдно, что меж нас
ещё живут и ходят пастернаки
и выжидают свой продажный час.
Восхищены тобою не друзья,
а жёлтые продажные писаки.
Нельзя простить и оставлять нельзя
в литературе нашей пастернакипь!
Союз писателей единодушно исключил поэта из своих рядов, о чём подробно и саркастически спел Галич в своей песне «Мело мело по всей земле...» Послушайте: .
«Мы поимённо вспомним всех...»
Стенограмма того позорного собрания была опубликована тридцать лет спустя в 1988 году в «Советской культуре », где поимённо указали всех, «кто поднял руку». Поражает обилие действительно талантливых людей в списке тех, кто поспешил заклеймить Пастернака — Слуцкий, Сельвинский, Шкловский, Солоухин, Лев Ошанин, Вера Панова, Мариетта Шагинян . Не все выступавшие против Пастернака были искренни, многие просто боялись. Это был последний рецидив того великого страха, что остался в наследство от сталинской эпохи, что сидел в генах. Но были и те, кто травил Пастернака по велению души. Как писал Борис Чичибабин :
У славы век неодинаков.
Пока на радость сытым стаям
подонки травят пастернаков -
не умер Сталин.
Борис Полевой назвал Пастернака «литературным власовцем», заявив: «Генерала Власова советский суд расстрелял!
» Голос с места поправил: «Повесил!
» Председательствующий Смирнов, чувствуя, что кампания переходит всякие границы, поспешил прекратить прения и тем спас от позора следующих записавшихся. Пастернак писал о таких: «Что ж, мученики догмата, вы тоже — жертвы века
».
После публикации стенограммы В. Солоухин
стал писать в «Советской культуре», что он не чувствует своей вины, что время было такое, нельзя было иначе. Да можно было иначе, можно! И время было уже вегетарианское, арест и гибель семье уже не грозили.
Кто-то не пошёл на то собрание, как И. Эренбург , который отвечал по телефону в ответ на приглашения своим обычным голосом: «Илья Григорьевич уехал, приедет нескоро ».
Евтушенко отказался выступать, хотя был комсоргом, его вызывали в горком и требовали выступления, но он отказался, а во время голосования вышел из зала.
Белла Ахмадулина не подписала коллективное письмо студентов с требованием высылки Пастернака за границу — и её отчислили из Литературного института.
Многие удивлялись, как она, дочь партийных работников, могла встать в одном ряду с теми немногими, кто выступил против травли Пастернака. Сама Белла вспоминала позже в одном из интервью: "моя юность как раз пришлась на то время, когда травле подвергался Пастернак, и я видела, что потом происходило в душах тех людей, которые приняли в ней участие. Они медленно изнутри самоуничтожались".
Были даже такие, кто осмеливался голосовать против. Это была сестра Надежды Аллилуевой, Анна Реденс
, недавно вернувшаяся из лагеря.
Она кричала: «Не единогласно! Я против!
» Но Смирнов сделал вид, что не слышит. Но таких, конечно, было меньшинство.
В газетах под шапкой «Единодушие» шли отчёты о прошедших по всей стране писательских собраниях, где поминали ранее неизвестного им Пастернака, где не хотели «дышать с ним одним воздухом», «говорить на одном языке», «попасть в общую с ним перепись населения
».
В один из вечеров Пастернак, доведённый до отчаяния, предложил Ольге Ивинской вместе покончить самоубийством.
У него были 22 таблетки нембутала. Ивинской с трудом удалось отговорить Пастернака от гибельного шага. В том, что он отказался от премии, решающую роль сыграла Ивинская, которую эта история безмерно перепугала: «Тебе ничего не сделают, а от меня костей не соберёшь
». Стала жаловаться Пастернаку, что у неё из-за него неприятности: её лишили переводов, которые её кормили. И Пастернак после телефонного разговора с ней даёт две телеграммы: одну — в Стокгольм, другую в ЦК: «Дайте работу Ивинской. Я отказался от премии».
Этот поступок очень разочаровал Зинаиду Николаевну
— она считала, что ему нужно было уехать, причём одному: «Я желаю тебе добра и хочу, чтобы последующие годы жизни ты провёл в покое и почёте. Нам с Лёней придётся отречься от тебя, ты понимаешь, конечно, что это будет только официально».
Возможно, это и было самым разумным решением в той ситуации. Но Пастернак не представлял себе жизни вне Родины («Уходит с Запада душа, там нечего ей делать» ). «Если меня вышлют , — твердил он, — я сделаю, как Марина ».
«Злодеи народа»
Но черни мало было его отказа от премии. Она требовала публичного покаяния. К этому его подбивали друзья и родные. Пастернак огрызнулся адресованным им стихотворением:
Друзья, родные — милый хлам,
Вы времени пришлись по вкусу.
О, как я вас еще предам,
Когда-нибудь, лжецы и трусы.
Ведь в этом видно Божий перст
И нету вам другой дороги,
Как по приемным министерств
Упорно обивать пороги.
Собственно, пороги обивала Ивинская.
Именно благодаря ей вся эта кампания приобрела такой истерический и шумный характер. Ведь можно было достойно нести своё изгойство, как это уже было раньше с Ахматовой, Зощенко
. Ивинская же и сыграла главную скрипку в деле уговоров Пастернака покаяться. Это она со своим окружением написала покаянное письмо Хрущёву, и Пастернак, махнув рукой, его подписал. (Она сама признает это в своих записках в главе «Моя вина
»). Этот поступок очень уронил Пастернака в глазах Солженицына, Шаламова
, которые резко осуждали его за такое проявление недостойной его слабости. Тем более, что положения Пастернака это не изменило, только добавило позора. Травля уже набрала обороты, она продолжалась в силу инерции, невзирая на отказ от премии и покаянные письма, которые Б. Ливанов
назвал «окаянными».
Лидия Чуковская
приводит эпизод, как она ехала к Ахматовой в такси, и вдруг мальчишка-шофёр внезапно повернулся к ней:
- Читали, гражданочка? Один писатель, Пастер, кажется, фамилие, продался зарубежным врагам и написал такую книгу, что ненавидит советский народ. Миллион долларов получил. Ест наш хлеб, а нам же гадит. Вот, в газете пишут.
Лидия Чуковская вспомнила слова Герцена
: «Какие же вы все злодеи народа
». «Какие же мы все злодеи народа!
» - подумала она.
«Мы не прочитали тебе, мальчик, Пастернака, не дали вовремя его стихов, его Шопена, его статей, чтобы ты оказался в силах встретить этот номер газеты так, как он того заслуживал. Идёт настоящая охота на душу простого человека, этого ни в чём не повинного, нами обокраденного мальчика. И он — по нашей вине — беззащитен. А ведь это те самые сейчас выражают очередной гнев, о которых у него сказано:
Превозмогая обожанье,
я наблюдал, боготворя.
Здесь были бабы, слобожане,
учащиеся, слесаря
».
Он боготворил без взаимности. Слесаря писали: «Правильно поступили советские литераторы, изгнав предателя из своих рядов ». А ведь предатели на самом деле оказались они. Пастернак остался в литературе, это они её предали.
«Я кончился, а ты жива»
А потом началась болезнь. Пастернак болел несколько месяцев, но умер он, как потом оказалось, от «годовалого рака лёгких». То есть болезнь поселилась в нём именно тогда, год назад, когда началась эта широкомасштабная травля, загнавшая поэта как зверя в загон.
Для Ивинской начались страшные мучительные дни. Она по нескольку раз на день ездила в Переделкино , туда и обратно, чтобы что-то узнать о здоровье любимого, страдая от неизвестности, от невозможности помочь. О, как ощутила она в эти дни своё бесправие! Сколько б ни говорил ей Пастернак по этому поводу и верных, и лукавых слов о том, что он её любит, что в её руках главное, всё, что составляет суть и значение жизни, что «разве она хотела бы поменяться местами с несчастной стареющей женщиной, с которой они давно уже не слышат друг друга », - всё, что он столько раз говорил ей в своё оправдание, призывая к мужеству и терпению — всё-таки отказано ей было слишком во многом. У неё не было даже права знать. Она тайком присылала к Пастернаку знакомого врача и ждала, прячась у забора дачи. Сжавшись, сидела у крыльца, у закрытой двери, за которой с ним прощались «свои».
Однако, хотя Ивинская всюду говорила, что родственники Пастернака не пускают её к нему, это было не так. Он, как это ни чудовищно, сам не хотел её видеть. Об этом свидетельствуют многие очевидцы, не только Зинаида, но и Асмус, и врач, дежуривший у Пастернака, и Лидия Чуковская рассказывали, что родные при них не раз спрашивали Пастернака, не хочет ли он кого-нибудь видеть, и даже впрямую спрашивали об Ивинской, - он постоянно отказывался.
Да, он писал ей письма, но этими письмами старался удерживать на расстоянии. «Не пытайся меня видеть», «подожди, я скоро позову тебя...
» Он даже в больницу не хотел ложиться из-за того,чтобы она туда к нему не приходила.
Было ли это связано с его плохим самочувствием — не хотел, чтобы она видела его таким, или это было чувство вины перед женой — теперь уже никто не узнает. Зинаида Николаевна думала, что он не хочет её огорчать, пыталась даже устроить их свидание с Ивинской в своё отсутствие, но Пастернак и тут отказался. «Я и так за многое буду отвечать перед Богом
», - сказал он ей. И ещё сказал, что рад, что умирает, ибо не может больше выносить людскую пошлость и уходит непримирённым с жизнью.
Но это неверно, что он не вспоминал об Ольге в свои последние минуты. Медсестра, на руках которой он умер, передавала потом ей со слезами его слова: «Кому будет плохо от моей смерти, кому? Только Лелюше будет плохо, я ничего не успел устроить, главное — ей будет плохо».
Я кончился, а ты жива.
И ветер, жалуясь и плача,
Раскачивает лес и дачу.
Не каждую сосну отдельно,
А полностью все дерева
Со всею далью беспредельной,
Как парусников кузова
На глади бухты корабельной.
И это не из удальства
Или из ярости бесцельной,
А чтоб в тоске найти слова
Тебе для песни колыбельной.
Он умер 30 мая 1960 года
в 23 .20. Ольга узнала об этом в 6 утра, когда отправлялась, как всегда, на его дачу, чтобы встретить медсестру, идущую с ночного дежурства. Она всё поняла по её лицу. И побежала на дачу, громко плача и крича: «Теперь вы уже не сможете меня не пустить! Теперь меня уже нечего бояться!»
Никто не задержал её у входа. Он лежал ещё тёплый, и руки были ещё мягкие, и лицо как живое. А в ушах звучал его пророческий голос: «Я кончился, а ты жива...»
«Прощай, размах крыла расправленный...»
Да, всё сбылось. Всё самое худшее. Всё шло по вехам этого рокового романа. (Сбываются не только стихи, но и проза. Особенно, если это проза Поэта). Этот роман действительно сыграл трагическую роль в их жизни и всё в себя вобрал.
Из «Доктора Живаго
»: « И вот она стала прощаться с ним простыми, обиходными словами бодрого бесцеремонного разговора, разламывающего рамки реальности и не имеющего смысла, как не имеют смысла хоры и монологи трагедий, и стихотворная речь, и музыка и прочие условности, оправдываемые одною только условностью волнения...
Казалось, эти мокрые от слез слова сами слипались в ее ласковый и быстрый лепет, как шелестит ветер шелковистой и влажной листвой, спутанной теплым дождем.
— Вот и снова мы вместе, Юрочка. Как опять Бог привел свидеться. Какой ужас, подумай! О, я не могу! Господи, реву и реву... Вот опять что-то в нашем роде, из нашего арсенала. Твой уход, мой конец. Опять что-то крупное, неотменимое...
Прощай, большой и родной мой, прощай моя гордость, прощай моя быстрая глубокая реченька, как я любила целодневный плеск твой, как я любила бросаться в твои холодные волны...»
И в ответ слышалось: «Прощай, Лара, до свидания на том свете, прощай, краса моя, прощай, радость моя, бездонная, неисчерпаемая, вечная... Больше я тебя никогда не увижу, никогда, никогда... больше никогда не увижу тебя...
»
И вот настал этот удивительный, памятный до мельчайших подробностей день - 2 июня 1960 года
— день похорон Бориса Пастернака.
Несколько тысяч человек — все поколения московской интеллигенции — съехались с утра в Переделкино. Никто не пришёл сюда из внешнего приличия, из формального долга. Для каждого из присутствовавших этот день был огромным событием. Резко бросалось в глаза отсутствие Федина, Леонова
, друга юности Асеева
. Лидия Чуковская разглядела в толпе Марию Петровых, Любимова, Раневскую, Каверина, Паустовского...
В общем настроении не было подавленности, скорби, была даже какая-то приподнятость, торжественность. Кто-то из толпы стал тихо и неумело читать «Август
», стихотворение, написанное Пастернаком в 1953 году, поражающее своей провидческой силой. Он описал в нём своё прощание с жизнью, словно предвидел этот светлый июньский день...
Как обещало, не обманывая,
Проникло солнце утром рано
Косою полосой шафрановою
От занавеси до дивана.
Оно покрыло жаркой охрою
Соседний лес, дома посёлка,
Мою постель, подушку мокрую,
И край стены за книжной полкой.
Я вспомнил, по какому поводу
Слегка увлажнена подушка.
Мне снилось, что ко мне на проводы
Шли по лесу вы друг за дружкой.
Вы шли толпою, врозь и парами...
Вдруг кто-то вспомнил, что сегодня
Шестое августа по старому,
Преображение Господне.
Обыкновенно свет без пламени
Исходит в этот день с Фавора,
И осень, ясная, как знаменье,
К себе приковывает взоры.
И вы прошли сквозь мелкий, нищенский,
Нагой, трепещущий ольшаник
В имбирно-красный лес кладбищенский,
Горевший, как печатный пряник.
С притихшими его вершинами
Соседствовало небо важно,
И голосами петушиными
Перекликалась даль протяжно.
В лесу казённой землемершею
Стояла смерть среди погоста,
Смотря в лицо моё умершее,
Чтоб вырыть яму мне по росту.
Был всеми ощутим физически
Спокойный голос чей-то рядом.
То прежний голос мой провидческий
Звучал, не тронутый распадом:
«Прощай, лазурь преображенская
И золото второго Спаса.
Смягчи последней лаской женскою
Мне горечь рокового часа.
Прощайте, годы безвременщины,
Простимся, бездне унижений
Бросающая вызов женщина!
Я - поле твоего сраженья.
Прощай, размах крыла расправленный,
Полёта вольное упорство,
И образ мира, в слове явленный,
И творчество, и чудотворство».
Это были очень светлые похороны. Гроб несли на плечах, и было что-то очень праздничное в цветущих яблонях, безоблачном синем небе и чистом спокойном профиле поэта, плывущем над людьми над морем цветов.
И все цветы, что только есть на свете,
навстречу этой смерти расцвели.
И сразу стало тихо на планете,
носящей имя скромное земли. -
напишет потом Ахматова . Она говорила: «Это были настоящие русские похороны. Такие нужно заслужить ».
Надгробие Пастернака скульптора Сарры Лебедевой на кладбище в Переделкино принадлежит к лучшим образцам русской мемориальной пластики.
Оно представляет собой стелу строгих форм с романтичным профилем поэта в технике углублённого рельефа. Профильное изображение как бы плывёт в пространстве, как в бесконечном просторе вечности... К 40-летней годовщине смерти Пастернака памятник работы Лебедевой, к тому времени нуждавшийся в реставрации, был заменён точной копией работы скульптора Дмитрия Шаховского.
А ещё через 6 лет в 2006 году могила Пастернака на кладбище в Переделкино была осквернена неизвестными вандалами. На надгробном памятнике были сожжены кладбищенские венки, в результате чего он был залит расплавленной пластмассой и закопчен.
Прокуратура возбудила уголовное дело, но подонки так и не были найдены.
Послесловие
Несколько слов о дальнейшей судьбе близких Пастернака . Зинаида Николаевна пережила мужа на 6 лет.
Это были очень трудные для неё годы. После его смерти, как всегда, деятельная, даже в горе, она принялась приводить в порядок архив, заботиться о постановке памятника. Через год у неё случился инфаркт. Материальное положение становилось всё тяжелее. Денег к 1962-му году уже не было, а нужно было сохранить дачу, которую так любил Пастернак, и в которой, как она твёрдо верила, когда-нибудь будет музей.
В 1963 году жена поэта решилась продать оригиналы писем Пастернака к ней, предварительно перепечатав все 75 на машинке, за ничтожную сумму в 500 рублей писательнице Софье Прокофьевой, а та в 1969-ом за ту же сумму передала их на хранение в ЦГАЛИ.
Зинаида Николаевна долго бедствовала, хлопотала о пенсии, которой ей так и не дали, и умерла от той же болезни, что и Пастернак (рака лёгких) в 1966 году.
На год раньше в 65-ом умерла первая жена Пастернака Евгения.
Она очень тяжело переживала его смерть, нервно заболела и скоропостижно скончалась на 66-ом году жизни.
Евгения Владимировна Пастернак с сыном, невесткой и и внуками
О судьбе детей Пастернака . Младший сын от Зинаиды Николаевны Леонид умер в 1976 году от инфаркта в 39 лет прямо за рулем.
Его дочь Елена
сейчас вместе со своей матерью Натальей Анисимовной
, вдовой Леонида Пастернака, ведает Переделкинским музеем.
Сыну от первой жены Евгению Борисовичу
сейчас 89 лет.
Он физик (правда, после того, как в 1974 году провожал Наталью Солженицыну в аэропорт — лишился работы, его выгнали из Московского энергетического института. Тогда он ушел в Институт всемирной литературы, стал готовить публикации своего отца, разбирать архивы).
Евгений Борисович и Елена Владимировна Пастернаки за разбором архива поэта. 1969 год.
В 1989-ом Е. Пастернак выпустил большой труд (700стр.) - «Борис Пастернак. Материалы для биографии » с иллюстрациями Петра Пастернака — внука поэта. Петр — единственный из четырех внуков гениального писателя, родившийся при его жизни. Очень похож на своего деда, все стихи которого знает наизусть.
Петру Пастернаку сейчас 54 года. Окончил школу-студию МХАТ, работал театральным художником в «Современнике», в театре у Никитских ворот Марка Розовского, занимался изготовлением кукол для богемных клубов.
Прославился созданием культовых клубов в Москве: «Gogol"», «Пропаганда», «Белый таракан», «Китайский летчик Джао Да
» и других. Считается основоположником клубного движения в России. У него двое детей. (Женат он на дочери племянницы Фадеева
).
Всего у Пастернака 11 правнуков.
А вот как сложилась судьба реальной Лары — Ольги Ивинской .
Через два месяца после смерти Пастернака в августе 1960-го она была вновь арестована. Её обвинили в контрабанде: через неё приходили из-за рубежа гонорары за «Доктора Живаго ». Валюта у нас в стране тогда была запрещена. Вместе с матерью была арестована и 16-летняя дочь Ирина - «за недоносительство».
Ольге дали 8 лет лагерей, Ирине — три года.
Своё отчаянье Ивинская выплёскивала в стихах:
Всё. Вот тут обрывается пленка.
Мы куда-то летим в темноту...
Ты в могиле, и счастьем ребенка
Я плачу за шальную мечту!
В полумгле расплываются лица,
Уж никто нам не в силах помочь.
Это матери знать, что в темнице,
Где-то рядом, за стенкою — дочь.
Ну и что ж! Оправданий не надо,
Но, в "тревоге мирской суеты",
Не дано мне рыдать у ограды,
За которой скрываешься ты.
Свою книгу воспоминаний («Годы с Борисом Пастернаком ») она заканчивает такими словами: «Любимый мой! Вот я и кончаю работу, завещанную тобой. Прости меня, что написала так, я не могла и никогда не смогла бы написать на уровне, которого ты достоин... Ты был прав: нас не учат ничьи уроки, и мы всё тянемся к призрачной и гибельной суете. И сквозь все ошибки, все беды, всю тщету и суету моего одинокого существования я протягиваю к тебе руки и говорю:
И теперь, уже замирая,
я стою у своих могил,
и стучусь я в ворота рая,
раз ты всё же меня любил
».
В 2000 году в московском издательстве «Синее яблоко» вышла книжка стихов Ольги Ивинской, изданная её дочерью Ириной Емельяновой и Дмитрием Виноградовым под названием «Земли раскрытое окно ».
При жизни Ивинская никогда не публиковала своих стихов, зарабатывала журналистикой и переводами, эта публикация — посмертная.
В 1988 году Ольга Ивинская была реабилитирована за отсутствием состава преступления и в 1991-ом обратилась в центральный гос. архив литературы и искусства (ЦГАЛИ) с просьбой вернуть изъятые у неё в своё время при обыске рукопись романа Пастернака, его стихи, статьи, письма.
Но вернуть их ей отказались, ссылаясь на то, что она не является законной наследницей поэта (не жена, не родственница, нет ни завещания, ни дарственной). На этот архив заявили свои права законные наследники — вдова младшего сына Леонида Наталья Анисимовна и её дочь, внучка поэта Елена. Имущество было признано спорным, на архив был наложен арест. Судебный процесс был довольно громким, к нему подключились многие журналисты, деятели культуры. Одни утверждали, что Ивинской следует вернуть то, что у неё незаконно изъяли, что она была ограблена органами, другие считали, что наследие поэта должно принадлежать народу, России, то есть ЦГАЛИ.
В 1995 году на 83 году жизни Ольга Ивинская умерла.
Вот одна из последних её фотографий.
Теперь на этот архив стала претендовать уже её дочь Ирина Емельянова и её муж Вадим Козовой (поэт, учёный, правозащитник), живущие в Париже.
Ирина Емельянова
Кое-что им удалось отсудить и теперь некоторые письма и стихи Пастернака перекочевали за границу. А в 1996 году лондонский аукционный дом «Кристи» выставил на продажу автографы Бориса Пастернака, его письма к Ольге Ивинской по 20 и 30 тысяч фунтов стерлингов за каждое. За 58 лотов азартными родственниками Ивинской была выставлена ломовая цена в 1 миллион 303 тысячи американских долларов. Любовь поэта и Лары пошла с молотка. Вот такой печальный и циничный конец у этой трагической, бессмертной истории любви. Совсем в духе нашего времени. А так красиво всё начиналось...
Мело, мело по всей земле,
во все пределы...
Переход на ЖЖ:
Непарадные портреты - Евгений Евтушенко
Это интервью записывалось в два захода. Первый раз мы говорили с поэтом, который сейчас живет и работает в США (Евгений Александрович преподает историю кино в университете города Талса , штат Оклахома), когда он посмотрел первые две серии фильма. Начало ему весьма понравилось…
"СНАЧАЛА ЭТА КАРТИНА ТРОНУЛА МЕНЯ ДО СЛЕЗ"
Евгений Александрович, Первый канал показывает сериал, снятый по одноименному роману Василия Аксенова «Таинственная страсть». Там под вымышленными, но узнаваемыми именами выведены многие герои эпохи оттепели, в том числе, и вы под именем Яна Тушинского.
Привет! Фильм довольно симпатичный, хотя, честно я скажу - книга в общем мне не понравилась. Вася Аксенов очень хороший лирический писатель. Но это не самая лучшая его вещь. В ней слишком много гротеска, хохмачества и уж много слишком придуманного.
Режиссеры Константин Эрнст и Денис Евстигнеев правильно сделали, что освободились от давления книги. Они оставили все, что там было лучшее, но они равнялись даже не столь на это произведение, сколько на свое представление о времени. Потому что в тексте Аксенова очень много такого… как бы вам сказать… там есть элемент привкуса обиды автора на то, что он вынужден был уехать из страны. Есть такой привкус. Есть.
(Евгений Александрович не совсем точен. Режиссер этого фильма - Влад Фурман, а Денис Евстигнеев - продюсер. Продюсерами также являются Константин Эрнст и Марина Гундорина (исп.), сценарист - Елена Райская.- Авт.)
Кстати, хочу сказать - вот никто не знает - одну интересную вещь. Я тогда был очень близок к молодому театру «Современник». И Галя Волчек, в то время ведущая актриса театра, присутствовала, когда я впервые читал в Москве поэму «Бабий яр», которая стала скандальным событием тогда. Галя была на сносях, последний месяц беременности. И она родила сына. Сын ее стал режиссером Денисом Евстигнеевым. И он сделал эту картину! Как все связалось, а? Это поразительно!
"ЭПОХА ВОССТАНОВЛЕНА ГЕНИАЛЬНО"
- А как вам образы поэтов в фильме - ваших друзей? Понравились?
Слава Богу, что они оставили Окуджаву в исполнении Окуджавы. Да, это очень правильно было сделано. Мне понравился Сергей Безруков , который воплотил образ Владимира Высоцкого . И я горд за него. Актер перевоплотился в Высоцкого, хотя физически, может быть, они и не совсем похожи, но психологически - да, и он прочитал монолог Гамлета гениально просто. Восстановлена эпоха. Кстати, мало кто знает, что я был первым человеком, который снял этого актера в кино, в моем фильме «Похороны Сталина ». (Это было в 1990 году, 17-летний Безруков сыграл в эпизоде роль беспризорника. - Авт.)
- Эпоха правильно показана или нет?
Да, да, время восстановлено абсолютно правильно. Не случайно они начинают с моего стихотворения "Танки идут по Праге ". Наше поколение - за что мы боролись? Мы не были врагами Советской власти. Нас хотели сделать врагами своей страны, но не получилось. Мы были романтиками социализма, понимаете? И то, что произошло в Праге, нас очень трогало – потому что, как мы понимали, там боролись за социализм с человеческим лицом, которого и мы хотели.
И когда мне говорили, что моя позиция - это непатриотический поступок, меня это совершенно не волновало. Я знал, что делаю это во имя репутации моей собственной Родины. Кто-то должен был сказать, что это ошибка – то, что сделало наше правительство. Я тогда сказал, что я боюсь, что после этих танков трудно будет восстановить социализм в Восточной Европе . Ну, и кто же оказался прав?
- А образ Евтушенко, то есть Яна Тушинского, вам как?
Это труднее всего - оценить собственный образ. Беллу-то я сразу узнал. А самого себя трудно узнать, но мне понравилось. Филипп Янковский звонил, когда ему предложили эту роль. Мы были хорошие друзья с Олегом Янковским, его отцом. И Филипп был воспитан на моих стихах. И вот он мне сразу, когда ему дали эту роль, звонил много раз и говорил о том, как он волнуется. И я ему сказал, что мне не нравится в этом образе в книге – тот самый гротеск, понимаете? Филипп замечательно сыграл свою роль. Он сделал все, чтобы снять вот этот гротесковый, хохмаческий налет с образа Евтушенко - Яна Тушинского.
- А вы что, действительно стрелялись с Вознесенским? На пистолетах?
Никогда такого не было! Бывало, что мы ссорились, но, во-первых, никто из нас не носил револьверов. Их ни у кого не было. Это фантазия. И второе. Никогда у нас не было драк между собой. Никогда! Понимаете? Если ссорились, ну, бывает это всегда, но не до того, чтобы, так сказать, бить друг друга по морде. У нас были нежнейшие отношения. Если мы влюблялись, то мы влюблялись очень нежно. Не были мы никакими донжуанами, вот поверьте мне.
"В АХМАДУЛИНУ БЫЛИ ВЛЮБЛЕНЫ ВСЕ"
- Не верим, не верим, что вы не были донжуаном…
Ну, а вот я говорю, что не были, не были! Это не главное было в нашей жизни… Что важно, авторы фильма отделили, как говорится, сорняки от настоящих цветов нашего поколения. Оно было, может быть, наивное, но оно было нежное. Мы были нежными друг с другом. Вася Аксенов был влюблен в Беллу. И Вознесенский… В Беллу были влюблены все, понимаете или нет?
- Думаем, что понимаем!
Она настолько была очаровательна! Кстати, один из моих страхов был – это способна ли будет какая-то актриса восстановить обаяние Беллы? Вот я уж, все-таки она была моей женой, любимой женщиной, я посвятил ей свои лучшие стихи, вот. И меня с ней ссорили, но она никогда не ссорилась со мной. Никогда!
- То есть, образ ее…
И вот представьте себе, слушайте, слушайте... И вот Чулпан Хаматова - я был потрясен! Я вдруг увидел как будто воскресшую Беллу, понимаете? Актриса гениально ее показала! Это типичная, немножко высокопарная, речь Беллы, когда она говорила. Замечательно, когда она разговаривает с милиционерами, выручая нас из милиции (чего, кстати, в реальности тоже не было! - но это не имеет значения). Это могло быть. Чулпан замечательна, у нее , у Беллы, был особый какой-то взгляд... она поднимала высоко подбородок, вот куда -то у нее глаза всегда были устремлены выше облаков, понимаете, всегда! Я честно скажу – в некоторых местах я просто плакал. (Евтушенко замолкает).
Да, правильно. Я заплаканный смотрел эту картину. Она меня очень тронула.
"А ПОТОМ ОНИ ПЛЮНУЛИ В МОЮ ЛЮБОВЬ"
Евгений Александрович совершенно искренне восторгался фильмом. Но тут связь прервалась. А когда через несколько часов мы снова дозвонились в Америку , тон у Евгения Александровича был совсем другой…
Я посмотрел третью часть… Я потрясен одним эпизодом, который бросает на меня тень. Конечно, можно говорить, что в фильме действует не Евтушенко, а Ян Тушинский, но, простите меня, во-первых, расшифрованы все эти фамилии, во-вторых, этот герой читает мои стихи – "Поэт в России больше, чем поэт» и другие опусы - значит, люди проецируют этого героя на меня.
- О чем вы, Евгений Александрович?
Вдруг появляется эпизод, где утверждается, что я – в числе тех, кто выступил против Пастернака.
- Но это же не так!
Конечно, не так! Было письмо студентов литинститута с требованием вышвырнуть Пастернака как недостойного гражданина нашей страны, лишить его советского гражданства. И Белла, и я, мы с самого начала отказались его подписывать. А мне это было очень трудно, потому что я был тогда секретарем комсомольской организации. Я писал в своих мемуарах, и другие, все, кто исследовал мои работы, они знают, что меня потащил секретарь парткома…
Стихотворение "Сон"
- И что?
Меня никто не мог заставить выступить против Пастернака, Когда я пришел к секретарю горкома комсомола Мосину, он мне говорит - а почему вы не хотите присоединиться? Я его спросил – а вы читали роман "Доктор Живаго "? Он сказал – откуда же я его возьму? Достать роман было невозможно. А я говорю – а он мне дал сам, и я прочел его. Там нет ни одной строчки против страны, проникнутой ненавистью, в чем Пастернака обвиняли… И меня сейчас - в фильме - обвиняют в том, в чем я не участвовал! Это всем известно. И Пастернак мне подарил книгу, когда я навещал его во время опалы. У меня были очень большие неприятности после этого…
Что же вы делаете? Обращаюсь к авторам фильма... Я единственный живой из всей этой плеяды, из них уже никто не может заступиться за меня, но все они это знали, все знают, и можно спросить кого угодно об этом. Даже мои враги никогда этого мне не приписывали.
- В фильме Белла обвиняет Яна в трусости …
Ну, как они могли? Ну, как она могла, актриса, вот эта женщина, с нежной головой, исполнить, так сказать, это обвинение и назвать меня трусом? Просто жуть, что они сделали! Они плюнули в мою любовь! В фильме получается так, что Белла хочет защитить Пастернака и предлагает мне идти в институт и защищать его, а я отказываюсь трусливо. Но этого никогда не было! Даже в самом последнем интервью Изабеллы Ахатовны в «Аргументах и фактах» она сказала, что счастлива навсегда, что ее учителями были такие поэты, в эпоху которых она жила: как Окуджава, Вознесенский и Евтушенко. Вы понимаете, мы никогда с ней не ссорились вообще, хотя и разошлись. И Маша (супруга Евгения Евтушенко - Авт.) с ней дружила. Простите меня, но я требую, чтобы эти кадры были выкинуты, демонтированы из фильма, потому что это страшное оскорбление. Самое страшное! Если авторы не выбросят этот кусок и не извинятся, тогда я подам в международный суд на телевидение.
ЧТО ЕЩЕ СКАЗАЛ ПОЭТ
"Мне позвонил Хрущев : "Приходи с женой - вместе встретим Новый год". И "Хотят ли русские войны" споем"...
Ошибка еще есть одна в фильме.
- Какая, Евгений Александрович?
Когда перечисляли события во времена Хрущева, за которые он несет ответственность, авторы сделали одну очень большую историческую ошибку. Они даже не упомянули ХХ съезд партии, когда Хрущев осудил сталинские преступления против собственного народа. Хрущев не был одноцветным, он был сложным правителем. Потому что, когда Никита Сергеевич атаковал нас всех, то одновременно дал Эрнсту Неизвестному, например, заказ в Зеленограде . То есть, поддержал его.
А меня тогда не хотели пускать в Германию , куда я был приглашен. А Хрущев лично позвонил мне и сказал, чтобы мы с женой приходили (на правительственный банкет. - Авт.) Новый год встречать. Я, говорит, к вам подойду, обниму вас, чтобы все видели. А не то, говорит, они подумают, что если мы с вами спорили, значит, я против молодежи…
- Хрущев лично вам позвонил?
Да, он сам сказал – приходите. Я, говорит, подойду к вам ночью, после банкета, мы будем исполнять вашу песню - «Хотят ли русские войны?».
- И так и было все?
Да, он пел мою песню, потом ко мне подошел, специально остановился около моего стола, обнял меня… Это было после того, как я выступил против него - когда он напал на Эрнста Неизвестного. И, кстати, потом, когда Хрущева свергли, он мне однажды позвонил и пригласил на день рождения свой. Да. Я ездил к нему. И долго мы с ним разговаривали. И он мне сказал: «Я прошу вас передать всем писателям мои глубокие извинения за мои грубости, которые я говорил. На меня тогда стали нападать за то, что я позволяю молодым писателям раскачивать корабль". Вот. "А кораблю хорошему, - он сказал тогда, - это только придает силы".
- Евгений Александрович, это же надо все доснимать. Вы можете сказать Денису Евстигнееву…
Не надо ничего снимать. Вот я вам рассказываю – напечатайте в «Комсомолке». Никита Сергеевич мне сказал: «Давайте уж по совести. Все-таки я не позволил, чтобы даже волос с вашей головы упал." Это было правда.
