Лекция 10 РОМАН Н.Г. ЧЕРНЫШЕВСКОГО «ЧТО ДЕЛАТЬ?». ОСНОВНАЯ ПРОБЛЕМАТИКА

Крупнейшей вехой в творческой полемике «шестидесятников» с их литературными «отцами» становится роман Чернышевского (1828-1889) о «новых людях» (так они названы в его подзаговке: «Из рассказов о новых людях»), породивший целый ряд родственных произведений («Степан Рулев» Н.Ф. Бажина, «Перед рассветом» Н.Ф. Благовещенского, «Николай Негорев, или Благополучный россиянин» И.А. Кущевского и др.).

Написанный в Петропавловской крепости за четыре месяца 1862 года и опубликованный весной 1863 года, он поразил современников нетрадиционностью не только своих героев (в этом отношении его упреждали повестийная дилогия «Мещанское счастье» и «Молотов» Н. Помяловского, где действовали не дворяне, а разночинцы, и роман Тургенева «Отцы и дети» с позитивистом Базаровым в качестве главного лица), сколько новизной содержательных и литературно-беллетристических решений, вызвавших диаметрально противоположные отзывы в критике. В то время как радикальная молодежь 1860-х годов читала роман, по свидетельству критика А. Скабичевского, «чуть ли не коленопреклоненно, с таким благочестием, какое не допускает ни малейшей улыбки на устах», и видела в нем едва ли не новое Евангелие, тот же роман не менее единодушно был отвергнут всеми крупнейшими отечественными художниками слова.

И. Тургенев отказывает ему не только в «художестве и красоте», но и самой дельности. И. Гончаров именует произведением «бездарным», обнаружившим лишь «шаткость начал», на которых Чернышевский «строил и свои ученые теории и призрачное здание какого-то нового порядка в условиях и способах общественной жизни». Н.С. Лесков, называя роман «Что делать?» «явлением очень смелым, очень крупным и в известном отношении очень полезным», тем не менее заключает: «Роман г. Чернышевского со стороны искусства ниже всякой критики; он просто смешон». Лев Толстой пародирует и самого Чернышевского и его героев в комедии «Зараженное семейство» (1864), а Достоевский в «Записках из подполья» (1864) подвергает сокрушительной критике пропагандируемое «новыми людьми» нормативно-рационалистическое понимание человеческой природы.

Для самого Чернышевского его роман был позитивным ответом на неутешительные жизненные итоги героев таких произведений русской литературы, как повесть А. Писемского «Виновата ли она?» (1855), повесть Н. Помяловского «Молотов» (1861), и в особенности на трагическое миросозерцание Тургенева, отразившееся и в судьбе тургеневского «плебея» Евгения Базарова.

Отсюда, в частности, нарочитые переклички романа «Что делать?» с романом «Отцы и дети» в фамилиях его центральных героев: Дмитрий Лопухов, очевидно, «выведен» из того «лопуха», который, по словам Базарова, из него, умершего, расти будет; Александр Кирсанов именуется так же, как хозяева имения Марьино; антропонимы «Базаров» и «Рахметов» сближаются своими тюрскими корнями. Переклички есть и в биографиях персонажей Чернышевского и Тургенева: Лопухов и Кирсанов, как и Базаров, учились в петербургской Медико-хирургической академии, являются приверженцами естественно-научных знаний, экспериментаторами и врачами.

Два важнейших новых момента прежде всего бросаются в глаза при сравнении романа Чернышевского с произведениями предшествующей ему русской литературы и романами Тургенева и Гончарова. Это, во-первых, принципиальный оптимизм произведения. Все конфликты, ранее неразрешимые или разрешаемые с итогами, читателей не удовлетворяющими, в «Что делать?» разрешаются вполне. Вообще, по верному наблюдению Ю.М. Прозорова, «новые люди» Чернышевского «запрограммированы как победители», «обречены на счастье».

С оптимизмом внутренне связана другая нетрадиционная черта романа. Имеем в виду необычно большое место, которое занял в нем отвлеченно-умозрительный , собственно теоретический компонент, беллетристическому произведению вообще-то противопоказанный. Дело не ограничивается прямыми и косвенными отсылками читателя к множеству ученых (Либиху, Ньютону, Клоду Бернару, Вирхову, Маколею, Гизо, Тьеру, Гервинусу и др.) или к сочинениям социальных утопистов (В. Консидерана, Ш. Фурье, Р. Оуэна) и философов (Канта, Фихте, Гегеля, Фейербаха, Огюста Конта). Чернышевский то объясняет читателю свою «теорию эгоизма», то воспроизводит «теоретический разговор» Кирсанова и Лопухова, а в главе «Гамлетовские испытания» - Лопухова и Веры

Павловны, то рассуждает о труде как «главном элементе реальности» или о «тайне всемирной истории», о физиологическом превосходстве женского организма над мужским и т.д. и т.п.

И во всех этих и аналогичных им случаях он оставляет изобразительные и выразительные средства беллетриста для абстрактного «языка философии» настолько, что однажды даже главная героиня романа - Вера Павловна Розальская, слушая толки своих друзей об «аналогах, тожествах и антропологизмах», потребовала: «Пожалуйста, господа, что-нибудь другое, чтоб и я могла участвовать в разговоре, или лучше давайте играть».

Очень важно верно понять причину столь обширного умозрительного компонента в романе Чернышевского. Было бы ошибкой вслед за Н. Лесковым считать, что Чернышевский и в «Что делать?» остается публицистом, только использующим форму романа, чтобы таким способом шире распространить «идеи своей школы». Нет, Чернышевский - и подтверждением тому служит второй его романа «Пролог» (написан на каторге в 1867-1871 годах, впервые опубликован в 1877 году в Лондоне), - вне сомнения, обладал определенными беллетристическими способностями, хотя и не был по роду дарования и мировосприятия художником. Свои «рассказы о новых людях» сам он считал не беллетризированной публицистикой, а романом и имел на это известные основания.

Теоретический (умозрительный) компонент в «Что делать?» диктовался самим стремлением Чернышевского впервые положительно ответить на те коренные вопросы российского и общечеловеческого бытия, которые были поставлены Герценом, Тургеневым, Гончаровым, отчасти и Помяловским, но решения которых для русской публики 1860-х годов, особенно для ее радикальной молодежной части, было неприемлемым. Даже при сочувствии с ее стороны героям герценовского романа «Кто виноват?» и романов Тургенева ее кумирами не стали бы ни плохо знающие Россию Владимир Бельтов и Дмитрий Рудин, ни проповедовавший служение общественному долгу ценою личного счастья Федор Лаврецкий, ни даже «самоломанный» и трагичный Евгений Базаров.

Не больше устроил бы ее и гончаровский Андрей Штольц, семейная гармония которого все-таки отдавала некоторой декларативностью и выглядела себедовлеющей, а потому и эгостической. Не отвечал устремлениям молодых «шестидесятников» герой по- вестийной дилогии Н. Помяловского Егор Молотов, ранее «новых людей» Чернышевского задумавшийся над вопросом что делать с тем, чтобы «не старую, отцами переданную жизнь продолжать, а создать свою», однако в конечном счете примирившийся с существующей российской реальностью на основе «честной чичиковщины», т.е. индивидуалистического житейского комфорта и благополучия.

Вопрос о том, как должно действовать, чтобы устранить исконное противоречие между человеком и наличной социальной действительностью, а также человеком и мирозданием и каково то дело, которое, по словам Помяловского, позволит каждому жить «всей душой, всеми порами тела», т.е. стать полнокровной и цельной, свободной и творческой личностью, естественно сочетающей собственные интересы («счастье») с интересами «всех людей вместе» (Герцен), - оставался по-прежнему мучительно неясным.

И, очевидно, нуждался для своего решения в качественно иной, чем предшествующие ей, целостной концепции человека, его природы, поведенческих стимулов и самой земной судьбы.

Ее-то и предлагает Чернышевский в романе «Что делать?». Но в виде концепции («идеи») не собственно художественной, что нехудожнику Чернышевскому было не по силам, а как комплекс идей отвлеченно-умозрительных, соединивший в себе положения антропологического (Людвиг Фейербах) и естественно-научного (Л. Бюхнер, К. Фохт, Я. Молешотг, К. Бернар) материализма, английской утилитаристской этики (Иеремия Бентам, Дж. Стюарт Милль) и европейского утопического социализма (В. Консидеран, Роберт Оуэн, Ш. Фурье).

Обладателями названного идейного комплекса в романе «Что делать?» являются его положительные герои - Дмитрий Лопухов, Александр Кирсанов, Дмитрий Рахметов, Вера Павловна и их единомышленники. Истинное, по мысли Чернышевского, мировоззрение, которым они руководствуются, не только правильно ориентирует их в частных жизненных ситуациях, но гарантирует плодотворное разрешение и основополагающих проблем человеческого бытия.

Каких именно?

Вот первая и наиболее общая из них - отношение в жизни человека его свободы и внешней необходимости (зависимости).

Мы помним, как оно выглядит у Тургенева, например, в повести «Поездка в Полесье». Человек бессилен и беспомощен перед равнодушной к нему природой и таким же мирозданием, которым он как существо смертное, ничтожное во времени и пространстве, изначально несоразмерен. В конечном счете он не сколько-нибудь равноправный партнер, а только жертва неподвластных ему «глухих и немых законов» Вселенной, именуемых писателем то Неведомым, то Судьбой. Они тем неизбежнее исполняют над человеком свой безжалостный приговор, чем скорее он дерзнет пожелать не заурядного, а «бессмертного счастья». «История обманула» говорит, итожа свою жизнь, автор-герой «Былого и дум» Герцена; «жизнь обманула» вторят ему лучшие из действующих лиц Тургенева, горько признавая этим возгласом неодолимое превосходство над ними внешней необходимости.

А вот как названная проблема осмысливается в той главке романа «Что делать?» («Гамлетовское испытание»), где недавно познакомившиеся юная Вера Павловна и студент Дмитрий Лопухов обсуждают книгу (по-видимому, «Социальную судьбу» Виктора Консидерана), которую доставил девушке Лопухов. Заметьте: разрешение ее этими героями Чернышевского предшествует даже их признанию во взаимной симпатии, предрешившему их скорое супружество.

«Ваша книга, - слышим мы голос Веры Павловны, - говорит: человек действует по необходимости. Но ведь есть случаи, когда кажется, что от моего произвола зависит поступать так или иначе. Например: я играю и перевертываю страницы нот; я перевертываю их иногда левою рукою, иногда правою. Положим, теперь я перевернула правою: разве я не могла перевернуть левою? Не зависит ли это от моего произвола?» (курсив мой. - В.Н.). «Нет, Вера Павловна, - отвечает Лопухов, - если вы перевертываете, не думая ничего о том, какою рукою перевернуть, вы перевертываете тою рукою, которою удобнее, произвола нет; если вы подумали: «дай переверну правою рукою», - вы перевернете под влиянием этой мысли, но эта мысль явилась не от вашего произвола; она необходимо родилась от других...» (курсив мой. - В.Н.).

В статье «Антропологический принцип в философии» (1861) Чернышевский, спрашивая, от чего зависит, с какой ноги человек утром встает с постели, утверждал, что и тут дело решает не его свободное желание, а совокупность объективных причин.

Итак, в человеческой жизни господствует зависимость и необходимость, а не свобода. В качестве атеиста Чернышевский заменяет религиозно-христианскую свободу воли человека материалистическим детерминизмом , ставшим одним из постулатов и позитивизма. Согласно ему, поведение человека, самая жизненная участь - следствие прежде всего объективных условий и обстоятельств, биологических, исторических, социально-бытовых, его рождения и существования.

Однако, всецело признавая силу необходимости, герои «Что делать?» в своих поступках руководствуются только собственными желаниями и побуждениями, не признавая никакого стороннего принуждения и насилия. Пафосом полнейшей свободы поведения проникнуто, например, следующее заявление Веры Павловны в ее беседе с француженкой Жюли: «Вы называете меня фантазеркой, спрашиваете, чего же я хочу от жизни? <...> Я хочу быть независима и жить по-своему, что нужно мне самой, на то я готова; чего мне не нужно, того не хочу и не хочу». <...> «... Я знаю только то, что не хочу никому поддаваться, хочу быть свободна...» (курсив мой. - В.Н.).

Из раз навсегда принятого «правила: против воли человека не следует делать ничего для него; свобода выше всего, даже жизни» исходит, спасая от тяжелейшей депрессии Катю Полозову, и Александр Кирсанов. Только его собственным свободным желанием продиктованы решения Дмитрия Лопухова, когда он оставляет учебу в Медико-хирургической академии, чтобы освободить Веру Павловну из родительской неволи, или когда, имитировав самоубийство, покидает Россию. Ни в чем и никогда не принуждает себя профессиональный революционер Рахметов.

Как видим, признание власти необходимости ничуть не влечет за собой у героев Чернышевского отказа от их свободы. Между необходимостью и свободой в их поведении и жизни никакого неразрешимого противоречия нет. Почему же?

Чтобы ответить на этот вопрос, надо обратиться к общефилософским основам концепции человека и мира у Чернышевского. В отличие от идеалистов Тургенева и Гончарова Чернышевский в своих мировоззренческих предпосылках - активный последователь, как уже говорилось, антропологического материализма, частично разделяемого рядом французских просветителей XVIII века, утопическими социалистами века XIX, но поднятого на большую идейную высоту Людвигом Фейербахом (1804-1872) в его работах «Сущность христианства» (1841), «Сущность религии» (1853).

В трактовке человека (по-гречески человек - antropos, отсюда - антропологический) суть его такова. Человек - творение не Бога (Мирового Духа, Абсолютной Идеи), а земной природы, частью которой является и природа («организация») его собственная. Сформировавшаяся в доисторический период человеческого существования, она состоит из следующих основных начал или «элементов»: от природы каждый человек, во-первых, разумен (homo sapiens), во-вторых, существо деятельное, трудящееся (homo faber), в-третьих, существо общественное (коллективное), а не индивидуалистическое (social animal est homo или, по Аристотелю, - «zoon politicon» - «животное политическое»), в-четвертых, он - эгоист, т.е. стремится к счастью, что вполне естественно.

Все эти начала родовой человеческой природы прямо или косвенно названы в романе «Что делать?» той песенкой «да ira» («это пойдет»), которую в начале романа распевает «молодая дама» в своей даче на Каменном острове.

Различия между отдельными людьми определены неравным развитием в них этих общеродовых элементов человеческой природы: кто-то более умен, чем деятелен, другой - деятелен и неглуп, но сугубый индивидуалист, и т.д. Своего «идеала» (или природной нормы) человек достигает при наличии в нем всех названных элементов в их равно высоком развитии и взаимосвязи- взаимодополнении каждого всеми другими, как и наоборот. В этом случае складывается человек нормальный, или натуральный, по Чернышевскому, - и гениальный, ибо гений, согласно антропологическому «принципу», отличается от обычных людей лишь тем, что человеческая природа в нем ни в чем и никак не искажена.

Антропологический материализм Чернышевского логично вел его к революционному выводу: чтобы сохранить человеческую природу в ее чистоте и естественном устремлении к людскому благу, необходимо устранить противоестественный человеку общественный порядок (и тех людей, сословные группы, которыми он поддерживается). «Устраните, - говорит писатель в статье «Антропологический принцип в философии, - пагубные обстоятельства, и быстро просветлеет ум человека и облагородится его характер».

Антропологический материализм дополнен в миропонимании Чернышевского материализмом естественно-научным, основанным на выводах естествоиспытателей XIX века, в свою очередь обретавших у автора «Что делать?» глубокое оптимистическое толкование.

Чернышевский заблуждался, когда вслед за так называемым «материалистическим триумвиратом» немецких врачей и физиологов Людвига Бюхнера, Якоба Молешотта и Карла Фохта отрицал принципиальную качественную границу между простыми и сложными формами жизни, человеком и растительно-животным миром природы на том основании, что все они состоят из общих химических элементов и исполнены сходных химических процессов. И - когда ограничивал отличия между ними лишь несходной комбинацией химических элементов и разной интенсивностью химических процессов, присущих человеку" и животно-растительному миру природы.

Однако сама мысль, что человек и природа (мироздание), а также духовная и телесно-физическая стороны человека в основе своей едины и подчиняются одним и тем же законам, поддерживала оптимистическое миропонимание автора и героев «Что делать?». Ведь благодаря ей между конечным человеком и вечной природой (а заодно и между духовными и телесными устремлениями и возможностями личности) исчезала та неодолимая пропасть, которая усиливала трагическое мировосприятие И. Тургенева, непосредственно отразившееся в повестях «Поездка в Полесье» и «Довольно».

Вернемся к трактовке Чернышевским отношения свободы и необходимости и ее отражению в романе «Что делать?».

Если сущность человека определена его родовой природой, то для ее сохранения ему достаточно верно понять основные компоненты этой природы и точно исполнить все их веления: быть не просто эгоистом, но сочетать свой эгоизм с соображениями разума и трудом (деятельностью), а труд с его общественно-коллективной направленностью. Иначе говоря, человеку следует подчиниться (войти в зависимость ), однако не сторонним к нему силам (Судьбе, Богу, искусственно устроенному государству), а своим собственным.

Но что такое зависимость от самого себя, если не та же свобода? Так извечное противоречие между свободой и необходимостью у Чернышевского преображается в их фактическое тождество. Ведь, как замечает Дмитрий Лопухов, «это легко, когда обязанность - влечение собственной натуры».

«Новые люди» романа «Что делать?» прежде всего тем и отличаются от людей «старых» (они представлены отцом и матерью Веры Павловны, Михаилом Сторешниковым, Жаном Соловцовым, аристократом Сержем, француженкой Жюли, купцом Полозовым), что, умея противостоять дурному влиянию господствующего общества, отлично понимают начала и требования своей родовой природы и именно ими руководствуются в своем поведении. В этом им помогают: 1) сам природный инстинкт - голос естества (от рождения сильный, к примеру, у Веры Павловны, весьма скоро ощутившей, что ее забота о собственной независимости и счастье нераздельна для нее с заботой о свободе и счастье других женщин, людей в целом); 2) знания, почерпнутые у современных мыслителей (в первую очередь - Людвига Фейербаха), объяснивших современникам их подлинные интересы.

Вслед за отношением свободы и необходимости центральные герои «Что делать?» положительно же разрешают и противоречие интересов личных (своих) и общих (чужих), или, согласно категориям Тургенева, «счастья» и «долга». Вспомним, чем кончались попытки совместить первое со вторым в прозе Тургенева и в романной «трилогии» Гончарова.

Надо отречься от жажды личного счастья, пожертвовать им, надев на себя «железные цепи долга», - в противном случае погоня за счастьем приведет лишь к самообману (как в случае с героем «Переписки», принявшим за подлинную любовь свою страсть к чувственной итальянской танцовщице) или к драме (как в случае с героями «Аси») - таков вывод Тургенева. Отсюда сквозной мотив креста в тургеневских повестях и в романе «Отцы и дети». Гончаров, рисуя счастливую крымскую жизнь Штольцев, говорит о ее «гармонии», т.е. достигнутом единстве в ней личного с общим. Но и оно, как счастье этих героев, не лишено декларативности.

У Чернышевского никто из его «новых людей» не отрекается от личного счастья. «Человек, - писал сам автор «Что делать?» в статье «Антропологический принцип в философии», - любит прежде всего сам себя»; в основе людских поступков, даже представляющихся бескорыстными, «лежит мысль о собственной, личной пользе». Так думают и положительные герои его романа. «Я никого, кроме себя, не люблю, - без всяких оговорок заявляет Александр Кирсанов.

Все «новые люди» против жертвенности. Все, что они делают, делается ими для себя, из соображений личной пользы, личной выгоды. Вот, скажем, Дмитрий Лопухов спасает из «подвала», т.е. семейной тюрьмы, Веру Павловну, откуда ей открыт единственный путь быть проданной под видом замужества. Для успеха этого дела он должен был отказаться от своей карьеры ученого, т.е. пожертвовать ею. Но он утверждает: «И не думал жертвовать. Не был до сих пор так глуп, чтобы приносить жертвы <...>. Да их и не бывает, никто не приносит; это фальшивое понятие: жертва - сапоги всмятку. Как приятнее, так и поступаешь» (курсив мой. - В.Н.). Вот Кирсанов, в течение трех лет таивший свою любовь к жене Лопухова, объясняет, что он действовал таким образом ради самого себя. Вот и Вера Павловна, устраивая без личной корысти для себя швейную мастерскую, разъясняет молодым работницам, что отвечает этим только личному пристрастию: «...Вы знаете, что у разных людей разные пристрастия <...>, у иных пристрастия к балам, у других - к нарядам и картам, и все такие люди готовы даже разориться для своего пристрастия, и многие разоряются, и никто этому не дивится, что их пристрастия им дороже денег. А меня пристрастие вот к тому, чем заняться я с вами попробую, и я <...> рада им заниматься и без дохода для себя».

Ни один из положительных героев Чернышевского, в отличие от тургеневских или гончаровских, не считает себя что-то кому-то должным. Традиционную религиозно-этическую категорию «долга» они отвергают так же, как и христианское понятие «жертвы».

Но вот какая странность: все, что делают «новые люди» из личной выгоды-пользы, из эгоизма, оказывается в первую очередь полезно, выгодно окружающим их людям. Эгоизм, их любовь к себе не противостоят долгу, а предполагают его и естественно оборачиваются альтруизмом. Почему?

Все дело тут в новой этике героев Чернышевского. Они не просто эгоисты, а разумные эгоисты.

Понятие «разумного эгоизма» было взято Чернышевским из английской утилитаристской этики Иеремии Бентамы (упомянут Пушкиным в «Евгении Онегине» в связи с замечанием об «иной» светской даме, что «читает Сея и Бентама») и Джона Стюарта Милля. Оба мыслителя адресовали этот этический принцип господствующим классам Британии, рекомендуя им - в интересах собственного материального благополучия - делиться в форме добровольной филантропии частью своих богатств с неимущими, дабы те не пожелали устроить их насильственное (революционное) перераспределение. Разумнее отдать толику своего богатства, чем, дождавшись восстания низов, потерять его целиком. «Разумный эгоизм» был, таким образом, принципом общественной этики, регулирующей отношения внутри целого национального социума.

Чернышевский видоизменяет его, превращая в этическую норму отдельной личности и ее индивидуального поведения, и сверх того наделяет разумным эгоизмом представителей не верхов русского общества, а его разночинско-демократическую часть, к которой, за исключением Рахметова, принадлежат и «новые люди» из романа «Что делать?».

Все они - разумные эгоисты в том смысле, что их эгоизм органично сопряжен с разумом и им просветлен. Ведь это, считает Чернышевский, вполне естественно (натурально ), так как и сама человеческая природа эгоизмом вовсе не исчерпывается.

Разум подсказывает человеку: ты обретешь больше пользы, счастья для себя, если исполнишь не одно из велений своей родовой природы, а одновременные требования всех ее начал в их единстве. Тогда-то и окажется, что между желанием пользы и счастья для себя и - для других людей в сущности никакого неодолимого противоречия нет или же оно порождено «искусственно» устроенным обществом. Человек, разумно понявший свои эгоистические побуждения, т.е. научившийся удовлетворять их в процессе своего общеполезного труда, будет истинно счастлив, в меру того как осчастливит других людей.

В статье «Антропологический принцип в философии», ставшей своего рода теоретическим введением в роман «Что делать?», Чернышевский ссылался, обосновывая свою этику разумного эгоизма, на поведение матери, ради своих детей отказывающей себе во всем, а порой и идущей за них на смерть. Но, говорил он, она делает это для себя, ибо такова ее природа. И она счастлива своим альтруистическим поступком. «Я смущал ваше спокойствие. Я схожу со сцены. Не жалейте; я так люблю вас обоих, что очень счастлив своей решимостью», - напишет Вере Павловне и Александру Кирсанову Дмитрий Лопухов, добровольно дающий свободу своей супруге, убедившись, что она полюбила его друга и любима им.

Известное расхождение между их личной выгодой (счастьем) и выгодой (счастьем) других людей способно, впрочем, возникнуть и у положительных героев романа «Что делать?» В этой ситуации оказалась однажды Вера Павловна, когда, уехав после самоубийства Лопухова (на деле мнимого, о чем героиня узнает, однако, позже) из Петербурга, оставила на произвол судьбы полсотни работниц своей швейной мастерской, за что получит «внушение» от Рахметова.

По мысли романиста, подобные ситуации возможны, если кто- то из «новых людей» неверно рассчитал свою выгоду, совершил собственно интеллектуальную ошибку. Надо, говорит писатель своим героям и читателям, не забывать о том, что больше, - целое или его часть , веление всей натуры человека или только одного из ее компонентов. Исходите из требования всей натуры - природы человека, и вы всегда сможете отказаться ради большего человеческого удовлетворения от меньшего, пренебречь своим капризом во имя верности себе в целом.

Разум указывает и на необходимость в целях сохранения человеком своей природы постоянного труда. Ведь труд - следующий после разума ее основной компонент. Как сказано во втором сне Веры Павловны, труд «представляется в антропологическом анализе коренною формою движения, дающего основание всем другим формам: развлечению, отдыху, забаве, веселью; они без предшествующего труда не имеют реальности. А без движения нет жизни...».

Вера в нравственно возрождающую и в целом гуманизирующую силу труда сопутствовала не только Чернышевскому, но и всем писателям-народолюбцам. «Воля и труд человека / Дивные дивы творят», - говорит Н. Некрасов в поэме «Дедушка», в другом месте завещая своему современнику

Необузданную, дикую К угнетателям вражду И доверенность великую К бескорыстному труду («Песня Еремушке»).

Если человек трудится, его природа здорова или по крайней мере может противостоять искажающему воздействию противоестественного общественного порядка. В современном русском обществе таков народ (крестьянство), жизнь которого проходит в постоянном и к тому же общеполезном труде. По той же причине народ - та часть русской нации, в которой ее человеческая природа сохраняется в наибольшей чистоте и полноте. Убеждение это становится главным основанием не просто сочувствия и жалости к народу (ибо, по проницательному замечанию Достоевского, сама по себе жалость не исключает и презрения), а глубокого почитания народа и любви к нему со стороны Чернышевского и его «новых людей».

Возможность определенного возрождения не закрыта и для таких людей, как мать Веры Павловны Марья Алексеевна, так как и в ее жизни был труд, хотя и не искушенный разумом и в целом своекорыстный. Отсюда появление на страницах «Что делать?» «Похвального слова Марии Алексеевны» со стороны автора. Общественная среда (в романе она по цензурным соображениям именуется «грязью), представленная матерью Веры Павловы, также имеет шансы на оздоровление и поэтому именуется романистом «реальной». Сама же Марья Алексеевна - человек, по сравнению с людьми натуральными (нормальными) «дурной», но не «дрянный ». Ведь в русском языке определение дурной может означать не только «плохой», но, происходя от «дурня», и - «неразумный».

Напротив, названные ранее представители господствующих сословий России - аристократ Серж, офицер Сторешников, ищущий богатого приданого Жан Соловцов - люди, согласно автору романа, безоговорочно дрянные , ибо, выросшие и существующие в среде вечной праздности (Чернышевский именует ее «фантастической грязью»), они в своих природных началах безнадежно деградировали. Среду эту, дает понять романист, сколь бы то ни было возродить невозможно, от национального организма ее надо отсечь мечом революционного насилия.

Так в романе обосновывается правомерность народно-крестьянской революции в России в качестве средства спасения живых частей общества, нации и всей страны. «Новые люди» ждут и готовят ее, ведя, как Александр Кирсанов в частности, пропаганду и среди «мастеровых». Есть здесь и профессиональный революционер - Рахметов - «особенный человек », он же новый, однако атеистический мессия.

Дело в том, что Рахметов - потомок многих поколений родовитых и богатых бояр и дворян, словом, людей, по Чернышевскому, живших за счет не собственного, а чужого труда. Из этого следует, что Рахметов получил в наследство от них весьма нездоровую природу. Но сумел, открыв для себя современное учение о человеческой природе (он начал с работ Л. Фейербаха) и превратив свою жизнь в постоянный общеполезный (в том числе, как у народа, физический) труд, нс просто оздоровить, а преобразить унаследованную природу настолько, что фактически отождествил свои интересы (благо и счастье) с общенародными, заслужив этим огромное уважение от других положительных героев романа. Отвергая как материалист религию, он в своей преданности миссии нового просветителя и освободителя родины и всего человечества со- масштабен у Чернышевского христианским апостолам и самому Христу.

Наряду с крестьянской революцией автор «Что делать?» пропагандирует и мирный способ оздоровления («натурализации») той части городского русского общества, которая живет собственным трудом. Это организация разумного труда, т.е. труда в его единстве с другими компонентами человеческой природы: коллективизмом и разумным эгоизмом.

Таков коллективный труд на основе общей собственности на средства производства, материальной справедливости и рациональной организации, а также единства работы и быта работников. Его пример в романе - швейные мастерские Веры Павловны и Кати Полозовой, организованные по примеру трудовых ассоциаций французского социалиста Виктора Консидерана (1808- 1893). В. Консидеран не ограничился только теорией справедливого труда. В 1850-е годы он основал в Америке в штате Техас социалистическую колонию «Reunion» («Объединение»), прекратившую свое существование из-за разрушений во время гражданской войны Севера и Юга.

Мастерские Веры Павловны заслужили похвалу другого утопического социалиста, основателя знаменитой прядильной фабрики- коммуны в Нью-Ланарке (Шотландия) - Роберта Оуэна (1771- 1858).

Подробно, с детальными бухгалтерскими выкладками изображая деятельность новаторской швейной мастерской, Чернышевский особое внимание уделяет показу того, как в процессе коллективного и справедливо оплачиваемого труда нравственно выпрямляются и духовно растут его участники. Непосредственно тема спасительного воздействия такого труда на человека развита в обстоятельной истории бывшей проститутки Насти Крюковой. Это вариация на новый лад евангельской легенды о Христе и грешнице.

Швейные мастерские с коммунальной формой проживания их работниц в романе «Что делать?» - это и прообраз, в глазах Чернышевского, социалистического общества. Ведь социализм мыслился им как общежитие, устроенное в точном соответствии с «антропологической» трактовкой человеческой природы и по модели последней. И представлялся поэтому, в отличие от существующего «фантастического» российского порядка, самой естественной («натуральной») общественной системой. Мастерские это - островки очеловеченной среды в жизненном мире России. Умножая и расширяя их, можно постепенно преобразовать всю страну.

Другим образцом будущего гармонического общества стал в романе «Что делать?» знаменитый «громаднейший дом» из четвертого сна Веры Павловны - с огромными зеркалами и «металлической мебелью», а также техническими чудесами вроде большого транспортера в столовой зале. Или - «Хрустальный дворец» («Pales cristale»), как по аналогии с огромным дворцом этого названия, воздвигнутом в Лондоне к Всемирной выставке 1851 года, будет иронически именовать его Достоевский в своих «Записках из подполья» (1864). Более ранним прототипом «громаднейшего дома», однако, вне сомнения, послужил высотный дом-фаланстер из утопической системы Шарля Фурье, хотя Чернышевский модернизировал его с учетом завоеваний технического прогресса последних десятилетий.

В доме-фаланстере Чернышевского царствуют коллективный труд на базе общественной собственности и с применением выполняющих тяжелую работу машин, рационализация быта, определенная гармония с окружающей природой. Принципиально новой особенностью этого социума является отсутствие у его членов страдания, имеющего онтологический статус в христианской концепции человеческого бытия. По Чернышевскому (ранее - Л. Фейербаху), страдания нет в природе человека, следовательно, не должно быть и в обществе, устроенной по ее модели (страданием, как и злом, человека, по Чернышевскому, наделял «искусственный» социальный порядок).

И еще одна показательная примета отличает нарисованное в «Что делать?» общество будущего. Уже Герцен не без восхищения дерзостью автора отметил, что нарисованное в этом романе идеальное общежитие удивительно смахивает на бордель. Ту же мысль позднее высказал в своем романе «Дар» и Владимир Набоков. «“Хрустальный дворец” Чернышевского, - пишет современный деятель нашей церкви М. Дунаев, - не что иное, как романтизированный публичный дом».

Дело в том, что, начисто исключив в жизни будущих людей страдание, автор «Что делать?» счел ее основой, смыслом и целью счастье не в виде гармоничной семьи (дети обитателей «громаднейшего дома» воспитываются не родителями, а, как в древней Спарте, обществом), а взаимного физического наслаждения женщин и мужчин друг другом.

Мы остановились на четырех проблемных аспектах романа Чернышевского: 1) философском - это антропологический и естественно-научный материализм; 2) этическом - это «разумный эгоизм»; 3) социально-политическом - это проповедь народнокрестьянской революции и труда на коллективно-рациональных началах; 4) футурологическом - это изображение общества будущего. Но в «Что делать?» есть и пятый аспект, обусловивший его главную сюжетную линию. Это - изображение любви и семьи «новых людей» и, в частности, «женский вопрос».

В качестве главной сюжетно-композиционной скрепы романа его любовный сюжет сплетает собою все прочие проблемы произведения воедино, придавая им необходимую в беллетристике конкретность и жизненную теплоту. Что нового в нем?

Любовь, поэзия сердца были вовсе не чужды Чернышевскому, замечательному семьянину, страстно и преданно любившему свою жену Ольгу Сократовну Васильеву (в девичестве). Но в романе «Что делать?» Чернышевский - рационалист в понимании человека - лишает любовь ее тургеневской стихийности (вспомним: к героям Тургенева любовь является «как гроза», «холера или лихорадка», словом, - сила стихийная). Она перестает быть неподвластной человеку стихией и лишается неизбежного трагизма.

В романе «Что делать?» есть эпизод, скорее всего сознательно сопоставленный Чернышевским с ситуацией, в которой оказался герой тургеневской «Переписки», влюбившийся в итальянскую танцовщицу. То же самое однажды произошло и с Дмитрием Лопуховым. Но если герой Тургенева так и не смог побороть своего влечения к женщине, которую по-настоящему не уважал, то страсть Лопухова к увлекшей его заезжей танцовщице спустя некоторое время без всякой драмы разрешилась ко взаимному удовольствию эротических партнеров.

Любовь, по Чернышевскому, может и должна контролироваться разумом, идти рядом с ним. Таково, например, с самого его начала чувство Дмитрия Лопухова к Вере Павловне Розальской: оно искушено наблюдением героя за поступками девушки, их анализом. Тут нет никакой слепоты. Больше того, любовная драма и неразрешимая эротическая коллизия только тогда, считает автор «Кто виноват?», и возникают, кода разум любящих неразвит или оплошал, заснул.

Что нужно, чтобы любовь, как ее понимают «новые люди», была счастлива? Прежде всего, необходимо верно «рассчитать» свои любовные потребности («выгоды»). Для положительных героев Чернышевского цель их любви, как и высшее удовлетворение в ней, - счастье любимого человека Вот о нем-то и следует всегда заботиться.

А для этого, во-первых, надо всегда признавать право любимого человека на свободу его ответного чувства, не допускать никакого насилия над ним, доверять ему и уважать его. Так и строят свои отношения Вера Павловна и Дмитрий Лопухов; Вера Павловна и Александр Кирсанов; Лопухов («Чарльз Бьюмонт») и Катя Полозова. Во-вторых, надо подкрепить свободу своих чувств к любимым и супругам и материальным равноправием (независимостью) с ними, для чего необходим труд не одного мужчины, но и женщины. Положительные героини «Что делать?» добровольно следуют и этому этическому принципу: Вера Павловна сначала устраивает и руководит швейной мастерской, затем учится на врача.

Таков оптимистический ответ автора «Что делать?» на один из коренных общечеловеческих вопросов, которые встают перед каждым человеком. И ему нельзя отказать в немалой плодотворности как для современников писателя, так и людей последующих эпох.

Вместе с тем нельзя не видеть и рационалистической ограниченности в его решении.

Роман Чернышевского - вершина русского литературного рационализма. В этом залог его особой, почти математической, внутренней логичности и привлекательности для людей рационалистического склада, в особенности молодых. Но в том же причина и ощутимого схематизма, абстрактности (или, наоборот, эмпирической натуралистичности) его персонажей по сравнению с полнокровными героями Тургенева, Гончарова, Л. Толстого или Достоевского.

Вслед за своими учителями - западноевропейскими теоретиками (Л. Фейербахом, И. Бентамом, Дж. Ст. Миллем, В. Консидера- ном) Чернышевский априорно декларировал состав человеческой природы и «нормальные» (точнее - нормативные) ее потребности («выгоды»), безосновательно отбросив религиозно-христианскую концепцию человека, согласно которой в человеке живут начала и божеское и дьявольское, и светлое и темное, и доброе и злое, и исход борьбы между ними еще далеко не предрешен. «Человек - тайна», - скажет восемнадцатилетний Ф. Достоевский и будет прав.

Как рационалист по своему психологическому складу и мировосприятию Чернышевский неправомерно абсолютизировал роль разума, человеческого сознания (и знания) во взаимоотношениях людей и деле совершенствования личности и общества, сделав разум гарантом нравственности и самой совести. Подобно гончаровскому Петру Ивановичу Адуеву («Обыкновенная история»), он не подозревает о несостоятельности разума перед сложностью реального человека и общественной действительности. Так в первую очередь на разумно-рациональных началах строится его общество будущего. Между тем, как предсказывал Достоевский и показала практика созданного по отвлеченной теории советского общества, «одни разум, наука и реализм (т.е. позитивизм. - В.Н.) могут создать только муравейник, а не социальную гармонию, в которой можно было бы ужиться человеку». «Ясно и понятно, - скажет Достоевский в другом месте, - что зло таится в человечестве глубже, чем предполагают лекаря-социалисты, что ни в каком устройстве общества не избегнете зла, что душа человеческая останется та же, что ненормальность и грех исходят из нее самой и что, наконец, законы духа человеческого столь еще неизвестны, столь неведомы науке, столь неопределенны и столь таинственны, что нет и не может быть еще ни лекарей, ни даже судей окончательных...».

В романе «Что делать?» молодой студент Лопухов легко переигрывает житейски многоопытную Марью Алексеевну, а Александр Кирсанов берет верх над умудренным практической жизнью, волевым отцом Кати Полозовой. Однако в «Войне и мире» Л. Толстого глупый, но хитрый управляющий киевскими имениями Пьера Безухова то и дело водит за нос своего умного, но наивного и доверчивого барина.

В живой жизни все во стократ сложнее того, что и как происходит в романе Чернышевского. На это укажет в своем «Обрыве», где есть скрытая и прямая полемика с «Что делать?», Гончаров, в романе «Некуда» (1864) - Н. Лесков, в «Зараженном семействе» Л. Толстой и в особенности Достоевский - в «Записках из подполья», а затем в пяти последующих романах.

Вместе с тем в глазах оппозиционной к господствующему российскому обществу и его философским, этическим, эстетическим основам молодежи 1860-х годов роман Чернышевского стал, как говорилось в начале настоящей лекции, подлинной Благой вестью. Казалось, все противоречия были разрешены, все загадки разгаданы. Казалось, впервые в тупиках русской жизни мелькнул свет, открылся выход из ее трагизма или пошлости. Казалось, явилась возможность подлинной гуманизации («перестройки») и социальных обстоятельств и самой действительности.

Для этого современникам Чернышевского следовало: 1) обрести подлинное знание («истину») о своей человеческой природе и стать разумными эгоистами»; 2) разумно организовать труд; 3) хирургическим мечом революции отсечь «дрянных» людей, мешающих очеловечить общество; 4) на основе взаимной эмоционально-эротической свободы, доверия и материальной независимости друг от друга построить отношения полов.

В совокупности это и стало бы тем спасительным для России делом , которое предлагал россиянам Чернышевский и мотив которого проходит через весь его роман. Отсюда и феноменальный успех его, засвидетельствованный многими современниками. «О романе Чернышевского, - писал Н. Лесков, - толковали не шепотом, не тишком, а во всю глотку в залах, на подъездах, за столом госпожи Мильберт и в подвальной пивнице Штенбокова пассажа». «Для русской молодежи, - вспоминал князь П.А. Кропоткин, - повесть была своего рода откровением и превратилась в программу... Ни одна из повестей Тургенева, никакое произведение Толстого или какого-нибудь другого писателя не имели такого широкого и глубокого влияния на русскую молодежь, как эта повесть Чернышевского». А вот что говорит яростный противник романа Чернышевского профессор П. Цитович: «За 16 лет пребывания в университете мне не удавалось встретить студента, который бы не прочел знаменитого романа еще в гимназии... В этом отношении сочинения, например, Тургенева или Гончарова, не говоря уже о Гоголе и Пушкине, - далеко уступают роману “Что делать?”».

История создания

Чернышевский сам назвал этих людей типом, который «недавно народился и быстро распложается», является порождением и знамением времени.

Этим героям присуща особая революционная мораль, в основе которой просветительская теория 18 в, так называемая «теория разумного эгоизма». Эта теория состоит в том, что человек может быть счастлив, если его личные интересы совпадают с общественными.

Вера Павловна – главная героиня романа. Её прототипы – жена Чернышевского Ольга Сократовна и Марья Александровна Бокова-Сеченова, которая фиктивно вышла замуж за своего учителя, а потом стала женой физиолога Сеченова.

Вера Павловна сумела убежать от обстоятельств, которые окружали её с детства. Её характер закалился в семье, где отец был к ней равнодушен, а для матери она была просто выгодным товаром.

Вера так же предприимчива, как и мать, благодаря чему ей удаётся создать швейные мастерские, дающие хорошую прибыль. Вера Павловна умна и образованна, уравновешенна и добра и к мужу, и к девушкам. Она не ханжа, не лицемерна и умна. Чернышевский восхищается стремлением Веры Павловны ломать устаревшие моральные устои.

Чернышевский подчёркивает схожесть Лопухова и Кирсанова. Оба медики, занимаются наукой, оба из небогатых семей и добились всего тяжёлым трудом. Ради помощи малознакомой девушке Лопухов отказывается от научной карьеры. Он более рационален, чем Кирсанов. Об этом свидетельствует и замысел мнимого самоубийства. Зато Кирсанов способен на любую жертву ради дружбы и любви, избегает общения с другом и возлюбленной, чтобы забыть её. Кирсанов более чувствительный и харизматичный. Ему верит Рахметов, вступая на путь совершенствования.

Но главный герой романа (не по сюжету, но по идее) – не просто «новый человек», но «особенный человек» революционер Рахметов. Он вообще отказывается от эгоизма как такового, от счастья для себя. Революционер должен жертвовать собой, отдавать жизнь за тех, кого любит, жить так, как весь народ.

По происхождению он аристократ, но порвал с прошлым. Рахметов зарабатывал, как простой плотник, бурлак. У него было прозвище «Никитушка Ломов», как у богатыря-бурлака. Все средства Рахметов вкладывал в дело революции. Он вёл образ жизни самый аскетический. Если новые люди называются Чернышевским солью земли, то революционеры, подобные Рахметову – «цвет лучших людей, двигатели двигателей, соль соли земли». Образ Рахметова овеян ореолом таинственности и недосказанности, поскольку не всё Чернышевский мог сказать прямо.

У Рахметова было несколько прототипов. Один из них – помещик Бахметев, передавший в Лондоне Герцену почти всё своё состояние на дело русской пропаганды. Образ Рахметова собирательный.

Образ Рахметова далеко не идеальный. Чернышевский предостерегает читателей от восхищения такими героями, потому что их служение безответно.

Стилистические особенности

Чернышевский широко использует два средства художественной выразительности – аллегорию и умолчание. Сны Веры Павловны полны аллегорий. Тёмный подвал в первом сне – аллегория несвободы женщин. Невеста Лопухова – это великая любовь к людям, грязь реальная и фантастическая из второго сна – обстоятельства, в которых живут бедные и богатые. Огромный стеклянный дом в последнем сне – иносказание коммунистического счастливого будущего, которое, по мнению Чернышевского, обязательно наступит и подарит радость всем без исключения. Умолчание связано с цензурными запретами. Но некоторая таинственность образов или сюжетных линий ничуть не портит удовольствие чтения: «Я знаю о Рахметове больше, чем говорю». Смутным остаётся смысл финала романа, который трактуют по-разному, образ дамы в трауре. Все песни и тосты весёлого пикника иносказательны.

В последней крошечной главе «Перемена декораций» дама уже не в трауре, а в нарядной одежде. В юноше лет 30 угадывается освобождённый Рахметов. Эта глава изображает будущее, пусть и недалёкое.

Вопрос о «первоисточниках» произведения имеет принципиальное значение для понимания художественного метода автора «Что делать?», его жанровой и сюжетно-композиционной структуры. В каких взаимоотношениях находится действительность и творческая фантазия художника-романиста?

Каковы взаимосвязи между реальной жизнью молодого поколения разночинцев-шестидесятников и миросозерцанием героев романа, их просветительской практикой и социально-философской концепцией автора-мыслителя?

Каким путем произошла переориентировка жанровых критериев от любовно-интимного романа к роману социально-философскому?

Как использованы и пересмотрены традиционные сюжетные решения предшественников и на каких путях воздвигалась оригинальная жанровая структура нового повествования?

Чернышевский считал, что в жизни ежеминутно встречаются «поэтические события», которые «в своем развитии и развязке» нередко имеют «художественную полноту и законченность», а «первообразом для поэтического лица очень часто служит действительное лицо».

Не случайно действительные события и жизнь знакомых людей вызвали у него потребность осмыслить их в художественном дневниковом очерке (1848) и в повести «Теория и практика» 1849—1850 гг. (события, вызванные женитьбой В. П. Лободовского, товарища Чернышевского по университету), а исходным творческим началом в повести «Пониманье» (над которой Чернышевский работал также в университетские годы) послужили исторически существовавшие лица (Луиза, сестра Гете).

В научной литературе достаточно убедительно установлены прототипы многих литературных персонажей из произведении Чернышевского: В. А. Обручев — для Алферьева (из одноименной повести), Н. А. Добролюбов — для Левицкого, К. Д. Кавелин — для Рязанцева, С. И. Сераковский — для Соколовского, Н. А. Милютин — для Савелова, да и сам Н. Г. Чернышевский — для Волгина (роман «Пролог»).

Все исследователи романа «Что делать?» сходятся на том, что песни и дополнительные пояснения «дамы в трауре», особенно при исполнении шотландского романса-баллады Вальтера Скотта «Разбойник», воспроизводят в замаскированном виде сцену объяснения Чернышевского со своей невестой Ольгой Сократовной Васильевой.

«Разумеется, — уточняет он право художника на вымысел, — я должен был несколько переделать эти факты, чтобы не указывали пальцами на людей, о которых я рассказываю, что, дескать, вот она, которую он переименовал в Веру Павловну, а по-настоящему зовется вот как, и второй муж ее, которого он переместил в Медицинскую академию, — известный наш ученый такой-то, служащий по другому, именно вот по какому ведомству».

У исследователей имеются разные точки зрения на целесообразность изучения прототипов героев «Что делать?». Например, академик М. В. Нечкина считает, что «тип Рахметова уполномачивает исследователей на поиски всех прототипов и тем более указанных самим автором».

Следует при этом лишь заметить, что прототип никогда не будет идентичным художественному образу. В частности, несмотря на ряд сходных деталей в поведении Рахметова и П. А. Бахметова, о которых уже немало написано, знак равенства между ними поставить ни в коем случае нельзя.

Реальные источники в известной мере дают возможность заглянуть в творческую лабораторию писателя. В этом смысле любопытна, например, такая параллель. Интерес Рахметова к комментарию Ньютона к «Апокалипсису св. Иоанна» как «классическому источнику по вопросу о смешении безумия с умом» перекликается с работой «землевольца» Н. И. Утина над статьей об Апокалипсисе для «Энциклопедического словаря», выходившего при участии П. Л. Лаврова, и с переводом Библии, осуществленным В. И. Кельсиевым и напечатанным в Лондоне (1860).

Однако таких прозрачных намеков на связь Рахметова со своими прототипами в романе мало. Все данные о сходстве «особенного человека» с виднейшими деятелями периода революционной ситуации (Н. А. Добролюбовым, П. Д. Баллодом, братьями Н. А. и А. А. Серно-Соловьевичами и др.) носят общийхарактер. Но даже и в этом случае мы можем прийти к заключению, что при работе над образом Рахметова («я встретил до сих пор только восемь образцов этой породы (в том числе двух женщин)») писатель художественно обобщил основное в мировоззрении и психологии, в личной и общественной практике друзей по революционному подполью.

Считая, что «оригинал уже имеет общее значение в своей индивидуальности», Чернышевский задачу писателя видел в том, чтобы понять «сущность характера в действительном человеке», уяснить, «как стал бы действовать и говорить этот человек в тех обстоятельствах, среди которых он будет поставлен поэтом», «передать его таким, каким понимает его поэт».

В этом состояла художественно-преобразующая функция романиста, предупреждающая опасность иллюстративности и натурализма.

Примечательно, что писатели-демократы 60—70-х гг. XIX в., продолжая традиции Чернышевского, опирались в своей творческой практике на действительные исторические события своего времени, художественно трансформируя их. Вполне вероятно знакомство Н. Бажина во время работы над повестью «Степан Рулев» (1864) с первыми шагами революционной организации Н. А. Ишутина — И. А. Худякова (1863—1866).

Во всяком случае один из персонажей его повести, Илья Кудряков, «лучший друг и соратник» Степана Рулева, напоминает крупнейшего революционного деятеля Ивана Худякова (сходство фамилий: Худяков — Кудряков; хромота обоих как следствие увечья, понесенного от лошади в детские годы; духовное родство и сходный метод просветительской деятельности странствующих по деревням фольклориста и книгоноши).

И. Кущевский в романе «Николай Негорев, или Благополучный россиянин» (1870) откликнулся на события первой революционной ситуации, рассказал о деятельности шестидесятников, устраивавших революционные «общества» и «ветви» и решивших «не упускать благоприятного случая объявления указа об освобождении крестьян» для народного восстания.

С большой теплотой автор пишет о члене этой «ветви» Андрее Негореве, распространявшем брошюры и прокламации, ставшем впоследствии политическим эмигрантом, об Оверине, который под влиянием этих прокламаций кинулся «в бездну» и возглавил крестьянское восстание.

Кущевский намеренно сближает подвиг Оверина с революционной деятельностью Чернышевского, когда в описании гражданской казни Оверина исторически достоверно воспроизводит место, обстоятельства и детали правительственного надругательства над Николаем Гавриловичем (не забыт и букет цветов, брошенный из толпы «преступнику у позорного столба»!).

Роман В. Берви-Флеровского «На жизнь и смерть» (1877), в его первой части во многом соотносится с общественными событиями 60-х гг.; заглавный персонаж этой части Павлуша Скрипицындаже встречается с самим Чернышевским!

Вторая часть произведения Флеровского «Ученики» соответствует времени и обстоятельствам пропагандистской деятельности «чайковцев» и «долгушинцев» в рабочих кружках (начало 70-х гг.), а третья часть («Новая религия») посвящена событиям «хождения в народ» 1874—1875 гг. В этом романе скрестились все узловые проблемы, занимавшие передовое русское общество на большом отрезке времени (40—70-е гг. XIX в.).

Участник революционного подполья С. Степняк-Кравчинский запечатлел в своих произведениях («Подпольная Россия», 1881; «Андрей Кожухов», 1889, и др.) настроения и обстоятельства героической борьбы с царизмом своих товарищей из эпохи «хождения в народ» (Петр Кропоткин, Дмитрий Лизогуб, Вера Засулич, Дмитрий Клеменц) и «народовольского» периода (Софья Перовская, Степан Халтурин, Александр Михайлов).

Некоторые исследователи романа «Что делать?» считают, что Чернышевский расширил круг литературных источников, обратившись к методике мысленного эксперимента, принятой в точных науках, когда «ученый, основываясь на данных своей теории, создает модель опыта, который в действительности невозможно произвести на данном техническом уровне, и таким образом доказывает принципиальную правильность идеи».

«Метод гипотетического упрощения ситуаций и конфликтов» переносится в данном случае на структуру утопического романа, который «представляет собою как бы описание „мысленного“ внедрения идеи в жизнь.

Опыт этот „описывается“ как реальный, и роман воспринимается читателями зачастую как научное описание». Гипотетический метод исследования Чернышевского-романиста видят в первую очередь в рассказе об организации Верой Павловной швейной мастерской-коммуны и в описании социалистического общества («Четвертый сон Веры Павловны») как исторически уже возникшего и неотвратимо нарастающего процесса переустройства общества.

Эти наблюдения несомненно помогают уточнить истоки социальной психологии, мировосприятия героев романа. Они позволяют конкретно представить внутренний «механизм» художественного воплощения мечты реальных людей о светлом будущем.

Однако при решении вопроса о соотношении реальности и фантастики нет основания «переводить» весь роман Чернышевского из произведения реалистического в разряд утопических романов, сводить «первые случаи» личной и общественной активности «новых людей», имеющих «исторический интерес», лишь к «имитации опыта».

Произведение, имитирующее объективность и точность описания, добивающееся правдоподобия и увлекательности повествования во имя доказательства некоего авторскогопостулата, не будет иметь ничего общего с реалистическим искусством и в лучшем случае выполнит иллюстративную функцию.

Современники воспринимали роман «Что делать?» иначе. Видный деятель революционного движения 60-х гг. Н. И. Утин (ставший впоследствии одним из организаторов Русской секции Первого Интернационала) писал 22 февраля 1864 г. Н. П. Огареву о произведении Чернышевского: «Я никак не соглашусь, что у него цель фантастическая, потому что он и не думает говорить, что все осуществимо сию же минуту, напротив, он показывает, что нужно идти шаг за шагом, и затем говорит: вот что будет в конце ваших трудов и стремлений, вот как можно жить. И потому „работайте и работайте“».

Принципы социалистической организации трудовых ассоциаций стали уже доступными лучшей части разночинной интеллигенции 60-х гг. XIX в. Социалистический идеал в миросозерцании «шестидесятников» (пусть даже в утопическом варианте!) — это реальность, а не фантастика.

Гипотетический подсчет прибылей, которые получает каждая швея от мастерской, их выгод от совместной жизни и общего хозяйства — это операция «реальных», «живых» людей, знающих, что делать, во имя чего жить. Поэтому Чернышевский пишет о мастерских-коммунах как о реально существующих в жизни трудовых ассоциациях.

Имелись ли в действительности источники для реалистического описания швейной мастерской Веры Павловны?

Чернышевский, рассказывая о работе мастерской Веры Павловны, стремился как-то откликнуться на стремление женщин 60-х гг. улучшить условия своего труда. По статистическим данным 1860 г. известно, что в Петербурге «4713 ремесленниц довольствовались жалованьем в 2—3—5 руб. в месяц на хозяйском столе и чае. Те, которые работали дома, живя при муже или родных, вырабатывали на перчатках, аграманте 2—3 рубля в месяц, на чулках — еще меньше».

Энергичную работу по улучшению жизни нуждающихся женщин провел кружок Марии Васильевны Трубниковой. В 1859 г. им было основано «Общество дешевых квартир и других пособий нуждающимся жителям» Петербурга. Общество сперва нанимало для своих клиентов квартиры в разных частях города, но затем на деньги, вырученные от лотереи, был куплен большой дом, в который перевели всех бедняков.

«Тогда же Общество получило возможность приступить к выполнению заветного желания своего — устройства школы для детей и швейной мастерской, где жилицы могли бы получать и выполнять работы и куда также могли бы приходить посторонниешвеи и выполнять собственную работу на предоставляемых им бесплатно швейных машинах.

В мастерской особенно энергично работала Н. В. Стасова, стараниями которой был вскоре получен большой заказ от интендантства, надолго обеспечивший ее работой. В школе преподавание велось сперва членами общества, а затем приглашенными для этой цели учительницами». Однако в работе мастерской мы еще не видим воплощения социалистических принципов.

В тех же воспоминаниях утверждается, что кружок М. В. Трубниковой, начав свою общественную деятельность с филантропии, затем «эволюционировал, отражая влияние других, часто более радикальных кругов, например кружка Чернышевского (общества «Земли и воли»), с которым лично Мария Васильевна была непосредственно связана через своих друзей, братьев Николая и Александра Серно-Соловьевичей, и к которым ее влекли собственные демократические и антимонархические тенденции».

Интересно вспомнить еще одну попытку кружка М. В. Трубниковой — создать «Общество женского труда». Сведения о нем расширяют наши представления об эпохе 60-х гг. и лишний раз свидетельствуют о больших трудностях, стоявших перед энтузиастами женского движения.

Общество было задумано с широкими планами. Оно должно иметь право заводить различные мастерские: швейные, переплетные, конторы для переводов и издания детских и научных книг. В составлении его устава в 1863 г. принимал участие П. Л. Лавров.

Реализована была лишь часть этой программы. В начале 1863 г. удалось организовать женскую артель или общество переводчиц-издательниц, в которое входило 36 человек (М. В. Трубникова, Н. В. Стасова, А. Н. Энгельгардт, Н. А. Белозерская, М. А. Менжинская, А. П. Философова, В. В. Ивашева, Е. А. Штакеншнейдер и др.). Брошюровка и переплет изданных обществом книг осуществлялись женской переплетной артелью, основанной В. А. Иностранцевой. Иллюстрации и гравюры выполнялись тоже женщинами.

Таким образом, есть все основания полагать, что в рассказе о трудовой деятельности Веры Павловны Чернышевский опирался на действительные жизненные факты. Попытки найти новые формы организации труда, устройства быта и просвещения работников уже были.

Жизненную основу имеет описание революционно-просветительской работы Лопухова, Кирсанова и Мерцалова среди работниц швейной мастерской. Мы знаем о существовании воскресных школ для взрослых, организованных «землевольцами». И все-таки действительных фактов из жизни оказалось недостаточно для воплощения художественного замысла Чернышевского.

В романе мастерская Веры Павловны не походила на предприятие, организованное кружком Трубниковой. Поэтому писатель в черновом варианте романа писал: «Есть в рассказе еще одна черта, придуманная мною: это мастерская. На самом деле Вера Павловна хлопотала над устройством не мастерской; и таких мастерских, какую я описал, я не знал: их нет в нашем любезном отечестве. На самом деле она [хлопотала над] чем-то вроде воскресной школы <...> не для детей, а для взрослых».

Чернышевскому пришлось в известной мере «придумывать» мастерскую Веры Павловны. В этом смысле «гипотетический метод исследования» Чернышевского-экономиста действительно пригодился Чернышевскому-романисту как дополнительный, подсобный путь художественной мотивировки замысла Веры Павловны организовать мастерские по образцам, предложенным «добрыми и умными людьми», написавшими «много книг о том, как надобно жить на свете, чтобы всем было хорошо».

Впрочем, следует уточнить, что в этом случае метод мысленного эксперимента уже отстранен от автора, стал достоянием Веры Павловны («Вот какие мои мысли»), реальной приметой интеллектуальных достижений «новых людей».

Впоследствии читатель романа узнает, что осуществить социалистический идеал в стране самодержавного деспотизма оказалось невозможным. Как известно из романа, после визита Кирсанова к «просвещенному мужу» (представителю власти) и разговора с ним (XVII раздел четвертой главы) было «нечего уж думать о развитии предприятия, которое так и просилось идти вперед». Путь к новой жизни в социалистических трудовых ассоциациях лежит только через революцию.

У Чернышевского уже было теоретическое обоснование разницы между мечтой праздной фантазии, оторванной от действительности, и мечтой о светлом будущем, способствующей общественному прогрессу. В понятие действительности он включал «не только настоящее, но и прошедшее, насколько оно выразилось делом, и будущее, насколько оно приготовляется настоящим». Эта связь будущего с настоящим и определяет художественную «совместимость» реализма и романтизма в «Что делать?».

Судьба произведений писателей-утопистов, которые принуждены были конструировать элементы нового общества из своей головы, ибо эти элементы еще не вырисовывались ясно для всех в недрах старого общества, зависела от большой теоретической подготовки и художественного такта автора, от его уменья верно вскрыть исторические закономерности развития общества.

Опасность «произвольной регламентации подробностей, и именно тех подробностей, для предугадывания и изображения которых действительность не представляет еще достаточных данных», подстерегала,по мнению М. Е. Салтыкова-Щедрина, и автора «Что делать?». Однако Чернышевский во многом (как это подтверждается практикой осуществившегося в наше время развитого социалистического общества) избежал этой опасности.

Насколько это было для него возможно, при работе над романом он использовал достижения науки и техники своего времени, чтобы рельефнее, художественно осязательнее воссоздать картину будущего (начавшиеся уже в то время постройки каналов и оросительных систем, открытие электричества, использование алюминия в промышленности и в домашнем быту, опыт выращивания фруктов в оранжереях, достижения архитектуры).

Впрочем, все это для писателя лишь «намек», толчок для воссоздания более возвышенной картины, но без этого «намека» невозможно было добиться конкретно эмоционального восприятия картин будущего. Таким, например, «намеком» на громадный «хрустальный дворец», который видит Вера Павловна во сне, был Кристальный дворец на Сайденгамском холме в Англии. Чернышевский впервые описал «дворец Пакстона» еще в августовском номере журнала «Современник» за 1854 г.

Таким образом, утопические картины в романе Чернышевского многими своими художественными деталями восходили к действительности, и это предотвращало опасность отвлеченного схематизма. Романтическая торжественность, приподнятость в описании светлого и прекрасного будущего соответствовала законам романтического искусства и индивидуальному проявлению их в художественной форме сновидений.

Последние, в свою очередь, не позволяли читателю забывать о том, что он прикосновенен к миросозерцанию и сокровенной мечте реальной героини — своей современницы.

Так в сложном соотношении исторической действительности и утопии, реального и романтического, событий из жизни знакомых людей и «мысленных», «гипотетических» ситуаций и конфликтов воссоздается оригинальная художественная структура романа Чернышевского, в которой первое — реалистическое — звено и по своим первоисточникам и по своей художественной форме является ведущим.

«Чернышевский ставит ставку на реализм, вытекающий из знания жизни и располагающий сочными красками», — авторитетно утверждал А. В. Луначарский. Что же касается романтических тенденций в беллетристике о «новых людях», то они, проявляясь в усиленной тяге к «идеализации», возникают там, где остро ощущается «эстетически осознанная необходимость восполнить недостаток реального жизненного материала лиризмом, авторской убежденностью».

«Первые случаи» производственной деятельности героев «Что делать?», имеющие «исторический интерес», примечательны и в другом отношении. Рассказывая об организации швейной мастерской-коммуны и о просветительской деятельности Лопухова среди рабочих, Чернышевский по сути дела открыл новый сюжетоорганизующий центр для будущих романов о «новых людях».

Швейные мастерские, воскресные школы, просветительские чтения для рабочих, ссудо-сберегательные кассы были для революционеров-разночинцев опорными пунктами агитационной деятельности и, естественно, нашли отражение в литературе, заложив прочные основы новой сюжетно-композиционной структуры произведения (Н. Бажин, «Степан Рулев», «История одного товарищества»; И. Омулевский, «Шаг за шагом»; К. Станюкович, «Без исхода»; П. Засодимский, «Хроника села Смурина», и др.).

В романе Чернышевского «Что делать?» впервые в литературе осуществлен замысел художественного изображения социалистической трудовой ассоциации, показан руководитель коллективного производства из среды разночинной интеллигенции, намечены пути повышения общей культуры и политической сознательности «простолюдинов» через воскресные школы. Чернышевский предвидел необходимость изучения опыта революционного рабочего движения на Западе (поездка за границу Рахметова и Лопухова).

В повести Н. Бажина «Степан Рулев» влияние романа «Что делать?» подкрепляется впечатлениями от усилия ишутинцев по устройству завода на артельных началах. Смысл главного «предприятия» Рулева и Вальтера как раз и состоит в подготовке артельного завода на Урале.

Произведения И. Омулевского «Шаг за шагом» (1870) и К. Станюковича «Без исхода» (1873) продолжают художественно разрабатывать тему пропаганды среди рабочих через воскресные школы, знакомят с трудностями легальной деятельности этих школ. Светлову первому из «новых людей» в демократической литературе пришлось познакомиться со стихийной стачкой рабочих и оказать пока еще робкое воздействие на ее развитие в законных рамках. Г. Успенский заметил в рабочем Михаиле Ивановиче устойчивые тенденции к бунту, к протесту против «прижимки» («Разоренье», 1869).

В обстановке подъема общественного движения на рубеже 60—70-х гг., организации Русской секции Первого Интернационала и деятельности Большого общества пропаганды в рабочих кружках сами народники-пропагандисты предъявляют к писателям требование отразить контакты русских революционеров с рабочим движением Западной Европы (В. Трощанский, «Идеалы наших общественных деятелей»).

М. Ковальский приветствуетдеятельность Светлова. Л. Щеголев разрабатывает план литературного произведения из жизни рабочих, А. Ободовская пишет рассказ о судьбе вольнолюбивого деревенского паренька, прошедшего школу социального воспитания на заводе («Неустрашимко»). Однако творческое воплощение рабочей темы в литературе осложнялось неразвитостью пролетарского движения в России.

В начале 70-х гг. художественная разработка «рабочего вопроса» и связей русских «просветителей» с революционным Западом была осложнена бакунинско-нечаевской пропагандой, авантюризмом и диктаторством анархистов. В романе С. Смирновой (Сазоновой) «Соль земли» (1872) скрестились противоречивые тенденции начала 70-х гг.: с одной стороны, впервые в литературе воссоздается колоритный образ рабочего-агитатора Левки Трезвова, сочетающего силу и мастерство рабочего-молотобойца с талантом революционного пропагандиста, доходчиво разъясняющего рабочим необходимость социальной солидарности в борьбе за свои права; с другой стороны, в образе Левки отразились слабости нечаевщины (демагогия и честолюбие, «желание непременно играть роль», следование правилу: «цель оправдывает средства»).

В том же романе идея производственной ассоциации социалистического типа заменяется пропагандой лассальянского плана создания кредитного и промышленного товарищества при покровительстве властей.

Во второй половине 70-х — начале 80-х гг. в литературе проявляется заметная тенденция по-новому осмыслить работу «новых людей» с рабочими. В 1877 г. Берви-Флеровский обращается к началу 70-х гг. и деятельности агитаторов из Большого общества пропаганды в рабочих «ячейках» («На жизнь и смерть»).

Во второй части романа Берви вводится художественная характеристика разных типов рабочих, отошедших школу политического воспитания у Испоти и Анны Семеновны, обращено внимание на появление сознательных рабочих с «более глубоким и острым пониманием науки, чем большинство образованных юношей», интересующихся жизнью и борьбой рабочего класса за границей.

К событиям начала 70-х гг. обращается в романе «Два брата» (1880) К. Станюкович. Герой этого романа Мирзоев имеет связи с русской политической эмиграцией и читает лекции рабочим.

Наряду с народническим интересом к крестьянским бунтам в русской литературе периода второй революционной ситуации проявляется внимание к волнениям среди рабочих (Н. Златовратский, «Золотые сердца», 1877; А. Осипович-Новодворский,«История», 1882; О. Шапир, «Одна из многих», 1879). Подлесовщик Абрамов возглавил бунт рабочих на сахарном заводе, техник Утюжинского завода Нежинский, изучивший опыт пролетарского движения на Западе, планомерно руководит борьбой рабочих за свои права на четырех заводах.

Здесь приведены далеко не все произведения демократической литературы, воссоздающие художественную летопись рабочего движения и роли в нем разночинной интеллигенции.

Однако и приведенного материала достаточно для того, чтобы убедиться в историко-литературной перспективности художественных открытий автора «Что делать?» при описании организаторской деятельности «новых людей» в рабочих коллективах нового типа, превратившихся из «мысленного эксперимента» полуутопического характера в реальную практику пропагандистской работы демократической интеллигенции в рабочих кружках на заре пролетарского движения в России. Так происходило становление в реалистической литературе новых сюжетоорганизующих тенденций, берущих начало в первом романе Чернышевского.

(Примечательно, что и в последнем (незаконченном) романе Чернышевского «Отблески сияния», написанном в сибирской ссылке (1879—1883), вводится рассказ об организации Авророй Васильевной трудовой садоводческой ассоциации и фабрики на коллективных началах).

История русской литературы: в 4 томах / Под редакцией Н.И. Пруцкова и других - Л., 1980-1983 гг.

Создавался роман в крепости и был предназначен для друзей, для новых людей, общение с которыми искал Чернышевский. Главную задачу романа критик дал в заглавии. Роман этот был исключительно актуален для своего времени и развивает то, что сказано в художественной литературе до Чернышевского. («Кто виноват?») Важно и второе название романа: «Из рассказов о новых людях».

Произведение это многопроблемно. Проблематику романа составляет круг следующих вопросов:

1. Главной является Проблема О личном счастье и о путях к счастью общему (революция, социализм).

2. Проблема любви между мужчиной и женщиной и проблема любви к людям (как основа революционного мировоззрения).

3. О выборе профессии, о своем труде и об освобождении труда, о труде как основе развития общества, о формах труда.

4. Проблема прошлого, настоящего и будущего России. О действительности в широком смысле слова.

В романе 4 пояса и 4 типа человека.

Пошлые люди, которые должны вскоре отойти, допотопные люди. (Розальская)

Новые люди, новые обыкновенные люди. (Лопухов, Кирсанов, Вера Павловна)

Связанные со вторыми высшие люди, особенные новые люди. (Рахметов)

Люди будущего.(4-й сон Веры Павловны)

Новые люди – это не одиночки, они не чувствуют себя случайными. Новые люди – это целая группа, среда. Они даны не в чужой, а в своей среде. Чернышевский говорит о группе новых людей и показывает то, что их объединяет.

Это люди современные Чернышевскому, современные нормальные люди. В них проявилось движение времени. Они – знамение времени. Характеры этих людей создаются трудом, соединенным со знанием. Труд сделал их сильными. Чернышевский подчеркивает деятельность, трезвость, реальность в новых людях.

Чернышевский, считая, что должно прийти время, когда спутниками добра будет не слабость, а сила. Высокая мечта у Печорина, например, соединялась с непрактичностью, у Чернышевского – наоборот, добрые люди – слабые, а злые – сильные. Чернышевский не романтизирует своих героев, его новые люди деятельно-рассудительные. Чернышевский слишком доверял человеческой натуре и разуму. Поэтому его герои очень верят своему разуму. Чернышевский раскрывает историю своих героев. Они постепенно поднимаются к революционному мировоззрению. Чернышевский останавливается на нравственности своих героев. Их Этику Он называет «разумным эгоизмом». В основе этики героев Чернышевского лежат принципы:

1. Без свободы нет счастья.

2. Наслаждение – поступать честно.

3. Одинокого счастья нет.

Чернышевский объясняет, что эта теория только для развитых людей, для которых поступать честно – наслаждение. Такая мораль требует только внутреннего развития, когда личное и общее неразрывно сливаются. Чернышевский старался проиллюстрировать личные отношения. Стремление к общению заложено в самой человеческой натуре. Чернышевский хотел вывести высокую мораль из самой человеческой природы. Это не противостоит христианской трактовке.

Новаторство Чернышевского в изображении новых людей имело принципиальный характер – не только общественно-политический, но и литературно-творческий. Ведь в реальной жизни таких людей, как герои романа «Что делать?», было еще мало. Гончаров был убежден, что художественный Тип слагается из долгих и многих повторений, наслоений явлений и лиц, и что он с той поры становится типом, когда он повторился много раз и стал всем знаком. Чернышевский отстаивал право писать о тех явлениях, которые только что зарождались в жизни, хотя и не стали еще массовым явлением.

Так, в романе преимущественное внимание уделено новым людям – добрым и сильным, знающим и умеющим. (Лопухов, Кирсанов, Вера Павловна) Но кроме них есть еще и особенный человек – Рахметов.

Автор делает его своего рода эталоном, при помощи которого устанавливается действительная значимость обыкновенных порядочных людей. Что его отмечает? Он – профессиональный революционер, сознательно отдавший жизнь на дело освобождения народа.

Образ в некоторой степени автобиографичен, но это относится не к происхождению героя, а к силе духа, внутренней убежденности, самоотверженности и моральной стойкости.

Такими как Рахметов не все могут быть, а вот такими как Лопухов, Кирсанов, Вера Павловна – добрыми, порядочными реально могут быть все люди. «Жертв не требуется, лишений не спрашивается. Желайте быть счастливыми – только это желание нужно.

«Что делать?»: идеология, поэтика, проблемы художественности.

Огромная покоряющая сила романа Н.Г. Чернышевского заключалась в том, что он убеждал в истинности передового в жизни, убеждал, что светлое социалистическое будущее возможно. Он отвечал на самый главный вопрос эпохи: что делать людям, не желающим жить по-старому, стремящимся приблизить прекрасное историческое завтра своей родины и всего человечества?

Многое в "Что делать?" поражало своей неожиданностью. Необыкновенен был его сюжет. Под пером Чернышевского будничная, казалось бы, история освобождения из домашнего плена дочери мелкого петербургского чиновника вылилась в бурную, напряженную историю борьбы русской женщины за свободу своей личности, за гражданское равноправие. Вера Павловна поистине не слыханным и не виданным ранее путем достигает материальной независимости. Она руководит швейной мастерской и здесь, вырабатывает характер деятельный, целеустремленный, инициативный.

Эта сюжетная линия переплетается с другой, показывающей осуществление новой женщиной еще более значительных жизненных целей — достижения духовной, нравственной и социальной независимости. В отношениях с Лопуховым и Кирсановым героиня обретает любовь и счастье в их подлинно человеческом высоком смысле. Наконец, в повествовании появляется третья сюжетная линия — рахметовская, которая, кажется, лишь внешним образом перекрещивается с двумя первыми. На самом же деле она не побочный эпизод, не "вставка" и не ответвление от главного сюжета, а самый настоящий его остов. "Особенный человек" и появляется в напряженнейший момент повествования, когда Вера Павловна трагически переживает мнимое самоубийство Ло-пухова, казнит себя за любовь к Кирсанову и намеревается круто переменить жизнь, расставшись с мастерской, в сущности, отступить, изменить идеалам. Умным, участливым советом Рахметов помогает Вере Павловне найти верную дорогу. Да и развязка романа связана с жизненной судьбой Рахметова.

Очень важный персонаж романа, ему посвящена глава "Особенный человек". Сам он родом из знатной богатой семьи, но ведет аскетичный образ жизни. Чернышевский выводит на сцену титанического героя Рахметова, которого он сам признает необыкновенным и называет особенным человеком. Рахметов в действии романа не участвует. Таких людей, как он, очень мало: их не удовлетворяет ни наука, ни семейное счастье; они любят всех людей, страдают от любой совершающейся несправедливости, переживают в собственной душе великое горе — жалкое прозябание миллионов людей и отдаются исцелению этого недуга со всем жаром. Рахметов стал в романе подлинным образцом всесторонне развитого человека, порвавшего со своим классом и нашедшего в жизни простого народа, в борьбе за его счастье свой идеал, свою цель. Рахметов своим суровым образом жизни воспитывал физическую выносливость и духовную стойкость, необходимые для будущих испытаний. Уверенность в правоте своих политических идеалов, радость борьбы за счастье народа укрепляли в нем дух и силы борца. Рахметов понимал, что борьба за новый мир будет не на жизнь, а на смерть, и поэтому заранее готовил себя к ней. Необыкновенна и композиция "Что делать?". До романа Чернышевского в русской литературе не было произведений столь сложно построенных. Роман начинается "вырванной" из середины сценкой — кульминацией: самоубийством на мосту, таинственным исчезновением одного из основных действующих лиц произведения. Центральному же герою романа вопреки литературной традиции отведено в повествовании скромное место, всего-навсего одна глава. А сверх того, повествование то и дело прерывается посторонними эпизодами, теоретическими беседами, снами. А.В. Луначарский, написавший в советское время лучшую работу о беллетристике Чернышевского, заметил: автор "Что делать?" употребил глубоко продуманные композиционные приемы.

А завершается повествование хорошо зашифрованным эпизодом, занявшим в романе одну неполную страницу, без колебания названную автором главой, — "Перемена декораций". И не случайно здесь предсказывалась победа революции, ради чего и писался роман.