Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)
Лидия Чарская
Записки маленькой гимназистки
Глава 1
В чужой город, к чужим людям
Тук-тук! Тук-тук! Тук-тук! – стучат колеса, и поезд быстро мчится все вперед и вперед.
Мне слышатся в этом однообразном шуме одни и те же слова, повторяемые десятки, сотни, тысячи раз. Я чутко прислушиваюсь, и мне кажется, что колеса выстукивают одно и то же, без счета, без конца: вот так-так! вот так-так! вот так-так!
Колеса стучат, а поезд мчится и мчится без оглядки, как вихрь, как стрела…
В окне навстречу нам бегут кусты, деревья, станционные домики и телеграфные столбы, наставленные по откосу полотна железной дороги…
Или это поезд наш бежит, а они спокойно стоят на одном месте? Не знаю, не понимаю.
Впрочем, я многого не понимаю, что случилось со мною за эти последние дни.
Господи, как все странно делается на свете! Могла ли я думать несколько недель тому назад, что мне придется покинуть наш маленький, уютный домик на берегу Волги и ехать одной-одинешеньке за тысячи верст к каким-то дальним, совершенно неизвестным родственникам?.. Да, мне все еще кажется, что это только сон, но – увы! – это не сон!..
Этого кондуктора звали Никифором Матвеевичем. Он всю дорогу заботился обо мне, поил меня чаем, постлал мне постель на лавке и, как только у него было время, всячески развлекал меня. У него, оказывается, была моих лет дочурка, которую звали Нюрой и которая с матерью и братом Сережей жила в Петербурге. Он мне и адрес даже свой в карман сунул – «на всякий случай», если бы я захотела навестить его и познакомиться с Нюрочкой.
– Очень уж я вас жалею, барышня, – говорил мне не раз во время моего недолгого пути Никифор Матвеевич, – потому сиротка вы, а Бог сироток велит любить. И опять, одна вы, как есть одна на свете; петербургского дяденьки своего не знаете, семьи его также… Нелегко ведь… А только, если уж очень невмоготу станет, вы к нам приходите. Меня дома редко застанете, потому в разъездах я все больше, а жена с Нюркой вам рады будут. Они у меня добрые…
Я поблагодарила ласкового кондуктора и обещала ему побывать у него…
И правда, в вагоне поднялась страшная суматоха. Пассажиры и пассажирки суетились и толкались, укладывая и увязывая вещи. Какая-то старушка, ехавшая напротив меня всю дорогу, потеряла кошелек с деньгами и кричала, что ее обокрали. Чей-то ребенок плакал в углу. У двери стоял шарманщик и наигрывал тоскливую песенку на своем разбитом инструменте.
Я выглянула в окно. Господи! Сколько труб я увидала! Трубы, трубы и трубы! Целый лес труб! Из каждой вился серый дымок и, поднимаясь вверх, расплывался в небе. Моросил мелкий осенний дождик, и вся природа, казалось, хмурилась, плакала и жаловалась на что-то.
Поезд пошел медленнее. Колеса уже не выкрикивали свое неугомонное «вот так-так!». Они стучали теперь значительно протяжнее и тоже точно жаловались на то, что машина насильно задерживает их бойкий, веселый ход.
И вот поезд остановился.
– Пожалуйте, приехали, – произнес Никифор Матвеевич.
И, взяв в одну руку мой теплый платок, подушку и чемоданчик, а другою крепко сжав мою руку, повел меня из вагона, с трудом протискиваясь через толпу.
Глава 2
Моя мамочка
Была у меня мамочка, ласковая, добрая, милая. Жили мы с мамочкой в маленьком домике на берегу Волги. Домик был такой чистый и светленький, а из окон нашей квартиры видно было и широкую, красивую Волгу, и огромные двухэтажные пароходы, и барки, и пристань на берегу, и толпы гуляющих, выходивших в определенные часы на эту пристань встречать приходящие пароходы… И мы с мамочкой ходили туда, только редко, очень редко: мамочка давала уроки в нашем городе, и ей нельзя было гулять со мною так часто, как бы мне хотелось. Мамочка говорила:
– Подожди, Ленуша, накоплю денег и прокачу тебя по Волге от нашего Рыбинска вплоть до самой Астрахани! Вот тогда-то нагуляемся вдоволь.
Я радовалась и ждала весны.
К весне мамочка прикопила немножко денег, и мы решили с первыми же теплыми днями исполнить нашу затею.
– Вот как только Волга очистится от льда, мы с тобой и покатим! – говорила мамочка, ласково поглаживая меня по голове.
Но когда лед тронулся, она простудилась и стала кашлять. Лед прошел, Волга очистилась, а мамочка все кашляла и кашляла без конца. Она стала как-то разом худенькая и прозрачная, как воск, и все сидела у окна, смотрела на Волгу и твердила:
– Вот пройдет кашель, поправлюсь немного, и покатим мы с тобою до Астрахани, Ленуша!
Но кашель и простуда не проходили; лето было сырое и холодное в этом году, и мамочка с каждым днем становилась все худее, бледнее и прозрачнее.
Наступила осень. Подошел сентябрь. Над Волгой потянулись длинные вереницы журавлей, улетающих в теплые страны. Мамочка уже не сидела больше у окна в гостиной, а лежала на кровати и все время дрожала от холода, в то время как сама была горячая как огонь.
Раз она подозвала меня к себе и сказала:
– Слушай, Ленуша. Твоя мама скоро уйдет от тебя навсегда… Но ты не горюй, милушка. Я всегда буду смотреть на тебя с неба и буду радоваться на добрые поступки моей девочки, а…
Я не дала ей договорить и горько заплакала. И мамочка заплакала также, а глаза у нее стали грустные-грустные, такие же точно, как у того ангела, которого я видела на большом образе в нашей церкви.
Успокоившись немного, мамочка снова заговорила:
– Я чувствую, Господь скоро возьмет меня к Себе, и да будет Его святая воля! Будь умницей без мамы, молись Богу и помни меня… Ты поедешь жить к твоему дяде, моему родному брату, который живет в Петербурге… Я писала ему о тебе и просила приютить сиротку…
Что-то больно-больно при слове «сиротка» сдавило мне горло…
Я зарыдала, заплакала и забилась у маминой постели. Пришла Марьюшка (кухарка, жившая у нас целые девять лет, с самого года моего рождения, и любившая мамочку и меня без памяти) и увела меня к себе, говоря, что «мамаше нужен покой».
Вся в слезах уснула я в эту ночь на Марьюшкиной постели, а утром… Ах, что было утром!..
Я проснулась очень рано, кажется, часов в шесть, и хотела прямо побежать к мамочке.
В эту минуту вошла Марьюшка и сказала:
– Молись Богу, Леночка: Боженька взял твою мамашу к себе. Умерла твоя мамочка.
– Умерла мамочка! – как эхо повторила я.
И вдруг мне стало так холодно-холодно! Потом в голове у меня зашумело, и вся комната, и Марьюшка, и потолок, и стол, и стулья – все перевернулось и закружилось в моих глазах, и я уже не помню, что сталось со мною вслед за этим. Кажется, я упала на пол без чувств…
Очнулась я тогда, когда уже мамочка лежала в большом белом ящике, в белом платье, с белым веночком на голове. Старенький седенький священник читал молитвы, певчие пели, а Марьюшка молилась у порога спальни. Приходили какие-то старушки и тоже молились, потом глядели на меня с сожалением, качали головами и шамкали что-то беззубыми ртами…
– Сиротка! Круглая сиротка! – тоже покачивая головой и глядя на меня жалостливо, говорила Марьюшка и плакала. Плакали и старушки…
На третий день Марьюшка подвела меня к белому ящику, в котором лежала мамочка, и велела поцеловать мне мамочкину руку. Потом священник благословил мамочку, певчие запели что-то очень печальное; подошли какие-то мужчины, закрыли белый ящик и понесли его вон из нашего домика…
Я громко заплакала. Но тут подоспели знакомые мне уже старушки, говоря, что мамочку несут хоронить и что плакать не надо, а надо молиться.
Белый ящик принесли в церковь, мы отстояли обедню, а потом снова подошли какие-то люди, подняли ящик и понесли его на кладбище. Там уже была вырыта глубокая черная яма, куда и опустили мамочкин гроб. Потом яму забросали землею, поставили над нею белый крестик, и Марьюшка повела меня домой.
По дороге она говорила мне, что вечером повезет меня на вокзал, посадит в поезд и отправит в Петербург к дяде.
– Я не хочу к дяде, – проговорила я угрюмо, – не знаю никакого дяди и боюсь ехать к нему!
Но Марьюшка сказала, что стыдно так говорить большой девочке, что мамочка слышит это и что ей больно от моих слов.
Тогда я притихла и стала припоминать лицо дяди.
Я никогда не видела моего петербургского дяди, но в мамочкином альбоме был его портрет. Он был изображен на нем в золотом шитом мундире, со множеством орденов и со звездою на груди. У него был очень важный вид, и я его невольно боялась.
После обеда, к которому я едва притронулась, Марьюшка уложила в старый чемоданчик все мои платья и белье, напоила меня чаем и повезла на вокзал.
Глава 3
Клетчатая дама
Когда подъехал поезд, Марьюшка отыскала знакомого кондуктора и просила его довезти меня до Петербурга и смотреть за мною дорогою. Затем она дала мне бумажку, на которой записано было, где живет в Петербурге мой дядя, перекрестила меня и, сказав: «Ну, будь умницей!» – простилась со мною…
Всю дорогу я провела точно во сне. Напрасно сидевшие в вагоне старались развлечь меня, напрасно добрый Никифор Матвеевич обращал мое внимание на попадавшиеся нам по дороге разные деревни, строения, стада… Я ничего не видела, ничего не замечала…
Так доехала я до Петербурга…
Выйдя с моим спутником из вагона, я была сразу оглушена шумом, криками и сутолокой, царившими на вокзале. Люди бежали куда-то, сталкивались друг с другом и снова бежали с озабоченным видом, с руками, занятыми узлами, свертками и пакетами.
У меня даже голова закружилась от всего этого шума, грохота, крика. Я не привыкла к нему. В нашем приволжском городе не было так шумно.
– А кто же вас встречать будет, барышня? – вывел меня из задумчивости голос моего спутника.
Я невольно смутилась его вопросом.
Кто меня будет встречать? Не знаю!
Провожая меня, Марьюшка успела сообщить мне, что ею послана телеграмма в Петербург дяде, извещающая его о дне и часе моего приезда, но выедет ли он меня встретить или нет – этого я положительно не знала.
И потом, если дядя даже и будет на вокзале, как я узнаю его? Ведь я его только и видела на портрете в мамочкином альбоме!
Размышляя таким образом, я в сопровождении моего покровителя Никифора Матвеевича бегала по вокзалу, внимательно вглядываясь в лица тех господ, которые имели хоть самое отдаленное сходство с дядиным портретом. Но положительно никого похожего не оказывалось на вокзале.
Я уже порядочно таки устала, но все еще не теряла надежды увидеть дядю.
Крепко схватившись за руки, мы с Никифором Матвеевичем метались по платформе, поминутно натыкаясь на встречную публику, расталкивая толпу и останавливаясь перед каждым мало-мальски важного вида господином.
– Вот, вот еще один похожий, кажется, на дядю! – вскричала я с новой надеждой, увлекая моего спутника вслед за высоким седым господином в черной шляпе и широком модном пальто.
Мы прибавили шагу и теперь чуть не бегом бежали за высоким господином.
Но в ту минуту, когда мы уже почти настигли его, высокий господин повернул к дверям зала первого класса и исчез из виду. Я бросилась за ним следом, Никифор Матвеевич за мною…
Но тут случилось нечто неожиданное: я нечаянно запнулась за ногу проходившей мимо дамы в клетчатом платье, в клетчатой накидке и с клетчатым же бантом на шляпе. Дама взвизгнула не своим голосом и, выронив из рук огромный клетчатый зонтик, растянулась во всю свою длину на дощатом полу платформы.
Я бросилась к ней с извинениями, как и подобает хорошо воспитанной девочке, но она даже не удостоила меня хотя бы единым взглядом.
– Невежи! Олухи! Неучи! – кричала на весь вокзал клетчатая дама. – Несутся как угорелые и сбивают с ног порядочную публику! Невежи, неучи! Вот я пожалуюсь на вас начальнику станции! Директору дороги! Градоначальнику! Помогите хоть подняться-то, невежи!
И она барахталась, делая усилия встать, но ей это никак не удавалось.
Никифор Матвеевич и я подняли наконец клетчатую даму, подали ей отброшенный во время ее падения огромный зонтик и стали расспрашивать, не ушиблась ли она.
– Ушиблась, понятно! – все тем же сердитым голосом кричала дама. – Понятно, ушиблась. Что за вопрос! Тут насмерть убить, не только ушибить можно. А все ты! Все ты! – внезапно накинулась она на меня. – Скачешь, как дикая лошадь, противная девчонка! Вот подожди ты у меня, городовому скажу, в полицию отправлю! – И она сердито застучала зонтиком по доскам платформы. – Полицейский! Где полицейский? Позовите мне его! – снова завопила она.
Я обомлела. Страх охватил меня. Не знаю, что бы сталось со мною, если бы Никифор Матвеевич не вмешался в это дело и не заступился за меня.
– Полноте, сударыня, не пугайте ребенка! Видите, девочка сама не своя от страха, – проговорил своим добрым голосом мой защитник, – и то сказать – не виновата она. Сама в расстройстве. Наскочила нечаянно, уронила вас, потому что за дядей спешила. Показалось ей, что дядя идет. Сиротка она. Вчера в Рыбинске мне ее передали с рук на руки, чтобы к дяденьке доставить в Петербург. Генерал у нее дяденька… Генерал Иконин… Фамилии этой не слыхали ли?
Едва только мой новый друг и защитник успел произнести последние слова, как с клетчатой дамой произошло что-то необычайное. Голова ее с клетчатым бантом, туловище в клетчатой накидке, длинный крючковатый нос, рыжеватые кудельки на висках и большой рот с тонкими синеватыми губами – все это запрыгало, заметалось и заплясало какой-то странный танец, а из-за тонких губ стали вырываться хриплые, шипящие и свистящие звуки. Клетчатая дама хохотала, отчаянно хохотала во весь голос, выронив свой огромный зонтик и схватившись за бока, точно у нее сделались колики.
– Ха-ха-ха! – выкрикивала она. – Вот что еще выдумали! Сам дяденька! Сам, видите ли, генерал Иконин, его превосходительство, должен явиться на вокзал встретить эту принцессу! Знатная барышня какая, скажите на милость! Ха-ха-ха! Нечего сказать, разодолжила! Ну, не прогневись, матушка, на этот раз дядя не выехал к тебе навстречу, а послал меня. Не думал он, что ты за птица… Ха-ха-ха!!!
Не знаю, долго ли еще смеялась бы клетчатая дама, если бы, снова придя мне на помощь, Никифор Матвеевич не остановил ее.
– Полно, сударыня, над дитятей неразумным потешаться, – произнес он строго. – Грех! Сиротка барышня-то… круглая сирота. А сирот Бог…
– Не ваше дело. Молчать! – неожиданно вскричала, прервав его, клетчатая дама, и смех ее разом пресекся. – Несите за мною барышнины вещи, – добавила она несколько мягче и, обернувшись ко мне, бросила вскользь: – Идем. Нет у меня времени лишнего возиться с тобою. Ну, поворачивайся! Живо! Марш!
И, грубо схватив меня за руку, она потащила меня к выходу.
Я едва-едва поспевала за ней.
У крыльца вокзала стояла хорошенькая щегольская пролетка, запряженная красивою вороной лошадью. Седой, важного вида кучер восседал на козлах.
Кучер дернул вожжами, и нарядная пролетка подъехала вплотную к самым ступеням вокзального подъезда.
Никифор Матвеевич поставил на дно ее мой чемоданчик, потом помог взобраться в экипаж клетчатой даме, которая заняла при этом все сиденье, оставив для меня ровно столько места, сколько потребовалось бы, чтобы поместить на нем куклу, а не живую девятилетнюю девочку.
– Ну, прощайте, милая барышня, – ласково зашептал мне Никифор Матвеевич, – дай вам Бог счастливо устроиться у дяденьки. А ежели что – к нам милости просим. Адресок у вас есть. На самой окраине мы живем, на шоссе у Митрофаниевского кладбища, за заставой… Запомните? А уж Нюрка рада-то будет! Она сироток любит. Добрая она у меня.
Еще долго бы говорил со мною мой приятель, если бы голос клетчатой дамы не прозвучал с высоты сиденья:
– Ну, долго ли ты еще заставишь ждать себя, несносная девчонка! Что у тебя за разговоры с мужиком! Сейчас же на место, слышишь!
Я вздрогнула, как под ударом хлыста, от этого едва знакомого мне, но успевшего стать уже неприятным голоса и поспешила занять свое место, наскоро пожав руку и поблагодарив моего недавнего покровителя.
Кучер дернул вожжами, лошадь снялась с места, и, мягко подпрыгивая и обдавая прохожих комками грязи и брызгами из луж, пролетка быстро понеслась по шумным городским улицам.
Крепко ухватившись за край экипажа, чтобы не вылететь на мостовую, я с удивлением смотрела на большие пятиэтажные здания, на нарядные магазины, на конки и омнибусы, с оглушительным звоном катившие по улице, и невольно сердце мое сжималось от страха при мысли о том, что ждет меня в этом большом, чужом мне городе, в чужой семье, у чужих людей, про которых я так мало слышала и знала.
Глава 4
Семейство Икониных. – Первые невзгоды
– Матильда Францевна привезла девочку!
– Твою кузину, а не просто девочку…
– И твою тоже!
– Врешь! Я не хочу никакой кузины! Она нищая.
– И я не хочу!
– И я! И я!
– Звонят! Ты оглох, Федор?
– Привезла! Привезла! Ура!
Все это я слышала, стоя перед обитой темно-зеленой клеенкой дверью. На прибитой к двери медной дощечке было выведено крупными красивыми буквами: ДЕЙСТВИТЕЛЬНЫЙ СТАТСКИЙ СОВЕТНИК МИХАИЛ ВАСИЛЬЕВИЧ ИКОНИН.
За дверью послышались торопливые шаги, и лакей в черном фраке и белом галстуке, такой, какого я видела только на картинках, широко распахнул дверь.
Едва только я перешагнула порог ее, как кто-то быстро схватил меня за руку, кто-то тронул за плечи, кто-то закрыл мне рукою глаза, в то время как уши мои наполнились шумом, звоном и хохотом, от которого у меня разом закружилась голова.
Когда я очнулась немного и глаза мои снова могли смотреть, я увидела, что стою посреди роскошно убранной гостиной с пушистыми коврами на полу, с нарядной позолоченной мебелью, с огромными зеркалами от потолка до пола. Такой роскоши мне никогда еще не доводилось видеть, и потому немудрено, если все это показалось мне сном.
Вокруг меня толпились трое детей: одна девочка и два мальчика. Девочка была ровесница мне. Белокурая, нежная, с длинными вьющимися локонами, перевязанными розовыми бантиками у висков, с капризно вздернутой верхней губой, она казалась хорошенькой фарфоровой куколкой. На ней было надето очень нарядное белое платьице с кружевным воланом и розовым же кушаком. Один из мальчиков, тот, который был значительно старше, одетый в форменный гимназический мундирчик, очень походил на сестру; другой, маленький, кудрявый, казался не старше шести лет. Худенькое, живое, но бледное его личико казалось болезненным на вид, но пара карих и быстрых глазенок так и впились в меня с самым живым любопытством.
Это были дети моего дяди – Жоржик, Нина и Толя, – о которых мне не раз рассказывала покойная мамочка.
Дети молча смотрели на меня. Я – на детей.
Минут пять длилось молчание.
И вдруг младший мальчуган, которому наскучило, должно быть, стоять так, неожиданно поднял руку и, ткнув в меня указательным пальцем, произнес:
– Вот так фигура!
– Фигура! Фигура! – вторила ему белокурая девочка. – И правда: фи-гу-ра! Толька верно сказал!
И она запрыгала на одном месте, хлопая в ладоши.
– Очень остроумно, – произнес в нос гимназист, – есть чему смеяться. Просто она мокрица какая-то!
– Как мокрица? Отчего мокрица? – так и всколыхнулись младшие дети.
– Да вон, разве не видите, как она пол намочила. В калошах ввалилась в гостиную. Остроумно! Нечего сказать! Вон наследила как! Лужа. Мокрица и есть.
– А что это такое – мокрица? – полюбопытствовал Толя, с явным почтением глядя на старшего брата.
– М-м… м-м… м-м… – смешался гимназист, – м-м… это цветок такой: когда к нему прикоснешься пальцем, он сейчас и закроется… Вот…
– Нет, вы ошибаетесь, – вырвалось у меня против воли. (Мне покойная мама читала и про растения, и про животных, и я очень много знала для своих лет). – Цветок, который закрывает свои лепестки при прикосновении, – это мимоза, а мокрица – это водяное животное вроде улитки.
– М-м-м… – мычал гимназист, – не все ли равно, цветок или животное. У нас еще этого не проходили в классе. А вы чего с носом суетесь, когда вас не спрашивают? Ишь какая умница выискалась!.. – внезапно накинулся он на меня.
– Ужасная выскочка! – вторила ему девочка и прищурила свои голубые глазки. – Вы лучше бы за собой следили, чем Жоржа поправлять, – капризно протянула она, – Жорж умнее вас, а вы вот в калошах в гостиную влезли. Очень красиво!
– Остроумно! – снова процедил гимназист.
– А ты все-таки мокрица! – пропищал его братишка и захихикал. – Мокрица и нищая!
Я вспыхнула. Никто еще не называл меня так. Прозвище нищей обидело меня больше всего остального. Я видела нищих у паперти церквей и не раз сама подавала им деньги по приказанию мамочки. Они просили «ради Христа» и протягивали за милостыней руку. Я руки за милостыней не протягивала и ничего ни у кого не просила. Значит, он не смеет называть меня так. Гнев, горечь, озлобление – все это разом закипело во мне, и, не помня себя, я схватила моего обидчика за плечи и стала трясти его изо всей силы, задыхаясь от волнения и гнева.
– Не смей говорить так. Я не нищая! Не смей называть меня нищей! Не смей! Не смей!
– Нет, нищая! Нет, нищая! Ты у нас из милости жить будешь. Твоя мама умерла и денег тебе не оставила. И обе вы нищие, да! – как заученный урок повторял мальчик. И, не зная, еще чем досадить мне, он высунул язык и стал делать перед моим лицом самые невозможные гримасы. Его брат и сестра хохотали от души, потешаясь этой сценой.
Никогда не была я злючкой, но когда Толя обидел мою мамочку, я вынести этого не могла. Страшный порыв злобы охватил меня, и с громким криком, не задумываясь и сама не помня, что делаю, я изо всей силы толкнула моего двоюродного братца.
Он сильно пошатнулся сначала в одну сторону, потом в другую и, чтобы удержать равновесие, схватился за стол, на котором стояла ваза. Она была очень красивая, вся расписанная цветами, аистами и какими-то смешными черноволосыми девочками в цветных длинных халатах, в высоких прическах и с раскрытыми веерами у груди.
Стол закачался не меньше Толи. С ним закачалась и ваза с цветами и черненькими девочками. Потом ваза скользнула на пол… Раздался оглушительный треск.
И черненькие девочки, и цветы, и аисты – все смешалось и исчезло в одной общей груде черепков и осколков.
Лидия Чарская
ЗАПИСКИ МАЛЕНЬКОЙ ГИМНАЗИСТКИ
1. В чужой город, к чужим людям
Тук-тук! Тук-тук! Тук-тук! - стучат колеса, и поезд быстро мчится все вперед и вперед.
Мне слышатся в этом однообразном шуме одни и те же слова, повторяемые десятки, сотни, тысячи раз. Я чутко прислушиваюсь, и мне кажется, что колеса выстукивают одно и то же, без счета, без конца: вот так-так! вот так-так! вот так-так!
Колеса стучат, а поезд мчится и мчится без оглядки, как вихрь, как стрела...
В окне навстречу нам бегут кусты, деревья, станционные домики и телеграфные столбы, наставленные по откосу полотна железной дороги...
Или это поезд наш бежит, а они спокойно стоят на одном месте? Не знаю, не понимаю.
Впрочем, я многого не понимаю, что случилось со мною за эти последние дни.
Господи, как все странно делается на свете! Могла ли я думать несколько недель тому назад, что мне придется покинуть наш маленький, уютный домик на берегу Волги и ехать одной-одинешеньке за тысячи верст к каким-то дальним, совершенно неизвестным родственникам?.. Да, мне все еще кажется, что это только сон, но - увы! - это не сон!..
Этого кондуктора звали Никифором Матвеевичем. Он всю дорогу заботился обо мне, поил меня чаем, постлал мне постель на лавке и, как только у него было время, всячески развлекал меня. У него, оказывается, была моих лет дочурка, которую звали Нюрой и которая с матерью и братом Сережей жила в Петербурге. Он мне и адрес даже свой в карман сунул - "на всякий случай", если бы я захотела навестить его и познакомиться с Нюрочкой.
Очень уж я вас жалею, барышня, - говорил мне не раз во время моего недолгого пути Никифор Матвеевич, - потому сиротка вы, а Бог сироток велит любить. И опять, одна вы, как есть одна на свете; петербургского дяденьки своего не знаете, семьи его также... Нелегко ведь... А только, если уж очень невмоготу станет, вы к нам приходите. Меня дома редко застанете, потому в разъездах я все больше, а жена с Нюркой вам рады будут. Они у меня добрые...
Я поблагодарила ласкового кондуктора и обещала ему побывать у него...
И правда, в вагоне поднялась страшная суматоха. Пассажиры и пассажирки суетились и толкались, укладывая и увязывая вещи. Какая-то старушка, ехавшая напротив меня всю дорогу, потеряла кошелек с деньгами и кричала, что ее обокрали. Чей-то ребенок плакал в углу. У двери стоял шарманщик и наигрывал тоскливую песенку на своем разбитом инструменте.
Я выглянула в окно. Господи! Сколько труб я увидала! Трубы, трубы и трубы! Целый лес труб! Из каждой вился серый дымок и, поднимаясь вверх, расплывался в небе. Моросил мелкий осенний дождик, и вся природа, казалось, хмурилась, плакала и жаловалась на что-то.
Поезд пошел медленнее. Колеса уже не выкрикивали свое неугомонное "вот так-так!". Они стучали теперь значительно протяжнее и тоже точно жаловались на то, что машина насильно задерживает их бойкий, веселый ход.
И вот поезд остановился.
Пожалуйте, приехали, - произнес Никифор Матвеевич.
И, взяв в одну руку мой теплый платок, подушку и чемоданчик, а другою крепко сжав мою руку, повел меня из вагона, с трудом протискиваясь через толпу.
2. Моя мамочка
Была у меня мамочка, ласковая, добрая, милая. Жили мы с мамочкой в маленьком домике на берегу Волги. Домик был такой чистый и светленький, а из окон нашей квартиры видно было и широкую, красивую Волгу, и огромные двухэтажные пароходы, и барки, и пристань на берегу, и толпы гуляющих, выходивших в определенные часы на эту пристань встречать приходящие пароходы... И мы с мамочкой ходили туда, только редко, очень редко: мамочка давала уроки в нашем городе, и ей нельзя было гулять со мною так часто, как бы мне хотелось. Мамочка говорила:
Подожди, Ленуша, накоплю денег и прокачу тебя по Волге от нашего Рыбинска вплоть до самой Астрахани! Вот тогда-то нагуляемся вдоволь.
Я радовалась и ждала весны.
К весне мамочка прикопила немножко денег, и мы решили с первыми же теплыми днями исполнить нашу затею.
Вот как только Волга очистится от льда, мы с тобой и покатим! - говорила мамочка, ласково поглаживая меня по голове.
Но когда лед тронулся, она простудилась и стала кашлять. Лед прошел, Волга очистилась, а мамочка все кашляла и кашляла без конца. Она стала как-то разом худенькая и прозрачная, как воск, и все сидела у окна, смотрела на Волгу и твердила:
Вот пройдет кашель, поправлюсь немного, и покатим мы с тобою до Астрахани, Ленуша!
Но кашель и простуда не проходили; лето было сырое и холодное в этом году, и мамочка с каждым днем становилась все худее, бледнее и прозрачнее.
Наступила осень. Подошел сентябрь. Над Волгой потянулись длинные вереницы журавлей, улетающих в теплые страны. Мамочка уже не сидела больше у окна в гостиной, а лежала на кровати и все время дрожала от холода, в то время как сама была горячая как огонь.
Раз она подозвала меня к себе и сказала:
Слушай, Ленуша. Твоя мама скоро уйдет от тебя навсегда... Но ты не горюй, милушка. Я всегда буду смотреть на тебя с неба и буду радоваться на добрые поступки моей девочки, а...
Я не дала ей договорить и горько заплакала. И мамочка заплакала также, а глаза у нее стали грустные-грустные, такие же точно, как у того ангела, которого я видела на большом образе в нашей церкви.
Успокоившись немного, мамочка снова заговорила:
Я чувствую, Господь скоро возьмет меня к Себе, и да будет Его святая воля! Будь умницей без мамы, молись Богу и помни меня... Ты поедешь жить к твоему дяде, моему родному брату, который живет в Петербурге... Я писала ему о тебе и просила приютить сиротку...
Что-то больно-больно при слове "сиротка" сдавило мне горло...
Я зарыдала, заплакала и забилась у маминой постели. Пришла Марьюшка (кухарка, жившая у нас целые девять лет, с самого года моего рождения, и любившая мамочку и меня без памяти) и увела меня к себе, говоря, что "мамаше нужен покой".
Вся в слезах уснула я в эту ночь на Марьюшкиной постели, а утром... Ах, что было утром!..
Я проснулась очень рано, кажется, часов в шесть, и хотела прямо побежать к мамочке.
Лидия Алексеевна Чарская, словно настоящий инженер человеческих душ, вводит в канву своего повествования девочку, обладающую талантом доброты и самопожертвования. Много поколений русских девушек считало своей настольной книгой «Записки маленькой гимназистки». Краткое содержание ее показывает, как обладающий не показными, а настоящими добродетелями человек способен изменить окружающий его мир к лучшему. Главная героиня повести - девятилетняя девочка. Она светлая и добрая (по-гречески имя Елена означает «свет»).
Осиротевшая Леночка
Читатель знакомится с ней, когда она мчится в поезде из ее родного приволжского Рыбинска к Петербургу. Печальная это поездка, не по своей воле она мчится. Девочка осиротела. Ее любимая «самая милая, добрая» матушка с глазами, похожими на глаза ангела, изображенного в церкви, простудилась, «когда лед тронулся», и, исхудав, став «словно восковой», умерла в сентябре.
Трагически начинаются «Записки маленькой гимназистки». Краткое содержание вступительной части заключается в воспитании чистой и нежной натуры ребенка.
Мама, чувствуя приближение своей кончины, обратилась с просьбой к двоюродному брату Иконину Михаилу Васильевичу, проживающему в Петербурге и имеющему чин генерала (статского советника), воспитать девочку.
Марьюшка купила девочке железнодорожный билет до Петербурга, отослала телеграмму дяде - встретить девочку - и поручила присмотреть за Леночкой в дороге знакомому проводнику - Никифору Матвеевичу.
В доме у дядюшки
Красочно сцену, происходящую в доме у статского советника, описывает «Записки маленькой гимназистки» содержат изображение неприветливой унизительной встречи ее сестрой и двумя братьями. Леночка зашла в калошах в гостиную, и это не осталось незамеченным, сразу же обратилось в упрек ей. Напротив нее, ухмыляясь, с явным чувством превосходства, стояли белокурая, похожая на со вздернутой капризно верхней губкой Нина; мальчик постарше, с чертами, подобными ей, - Жоржик, и худощавый, кривляющийся младший сын статского советника Толя.
Как они восприняли приехавшую из провинции кузину? Повесть «Записки маленькой гимназистки» отвечает на этот вопрос: с отвращением, с чувством своего превосходства, со специфической детской жестокостью («нищая», «мокрица», «не нужна нам она», взятая «из жалости»). Леночка стойко переносила издевательства, но когда Толик, дразнясь и кривляясь, в разговоре упомянул покойную матушку девочки, она толкнула его, и мальчик разбил дорогую японскую
Разбитая ваза
Тут же эти маленькие Иконины побежали жаловаться Баварии Ивановне (так они про себя называли гувернантку Матильду Францевну), по-своему переврав ситуацию и обвинив Леночку.
Трогательно описывает сцену восприятия содеянного нежной и неозлобившейся девочкой Лидия Чарская. «Записки маленькой гимназистки» содержат очевидный контраст: Леночка не думает о братьях и сестре со злостью, не обзывает их в мыслях, как это постоянно делают они. «Ну как мне быть с этими задирами?» - спрашивает она, смотря на серое петербуржское небо и представляя свою покойную матушку. Она разговаривала с ней своим «сильнобьющимся сердцем».
Очень скоро приехал «дядя Мишель» (как представился дядя своей племяннице) с женой, тетей Нелли. Тетя, как было видно, не собиралась относиться к племяннице, как к родной, а хотела попросту отдать ее в гимназию, где ее «вымуштруют». Дядя, узнав о разбитой вазе, помрачнел. Затем все пошли обедать.
Старшая дочь Икониных - Юлия (Жюли)
Во время обеда Леночка познакомилась еще с одной обитательницей этого дома, горбатой Жюли, старшей дочкой тети Нелли. «Записки маленькой гимназистки» описывают ее обезображенной недугом, узколицей, плоскогрудой, горбатой, ранимой и озлобленной девочкой. Ее не понимали в семье Икониных, она была изгоем. Леночка оказалась единственной, кто от души жалел бедную обезображенную природой девочку, у которой прекрасными были лишь глаза, похожие на «два бриллианта».
Однако Жюли возненавидела вновь прибывшую родственницу за то, что ту вселили в комнатку, ранее принадлежащую ей.
Месть Жюли
Новость о том, что ей завтра следует идти в гимназию, обрадовала Леночку. И когда Матильда Францевна в своем стиле приказала девочке идти "разбирать свои вещи" перед школой, та побежала в гостиную. Однако вещи уже перенесли в крохотную комнатушку с одним окном, узкой кроваткой, рукомойником и комодом (бывшую комнату Жюли). Контрастно с детской и гостиной изображает этот скучный уголок Лидия Чарская. Книги ее часто словно описывают непростое детство и юность самой писательницы. Она, подобно главной героине повести, рано лишилась матери. Мачеху же Лидия ненавидела, поэтому пару раз сбегала из дому. С 15 лет она вела дневник.
Однако вернемся к сюжету повести «Записки маленькой гимназистки». Краткое содержание дальнейших событий заключается в злобной шалости Жюли и Ниночки. Вначале первая, а затем вторая разбрасывали по комнате вещи из чемодана Леночки, затем сломали стол. А потом Жюли обвинила несчастную сироту, что та ударила Ниночку.
Незаслуженное наказание
Со знанием дела (очевиден личный опыт) описывает последовавшее наказание главной героини Лидия Чарская. «Записки маленькой гимназистки» содержат гнетущую сцену насилия над сиротой и вопиющей несправедливости. Рассердившаяся грубая и немилосердная гувернантка втолкнула девочку в какую-то пыльную, темную, холодную нежилую комнату и закрыла за ней задвижку с внешней стороны двери. Внезапно в темноте возникла пара огромных желтых глаз, летящих прямо к Леночке. Та упала наземь и потеряла сознание.
Гувернантка, обнаружив обмякшее тело Лены, сама испугалась. И выпустила девочку из заточения. Ее не предупредили, что там живет ручной филин.
Иконина-первая и Иконина-вторая
На следующий день гувернантка привела девочку к директору гимназии - Чириковой Анне Владимировне, даме высокой и статной с седыми волосами и молодым лицом. Матильда Францевна охарактеризовала Леночку, взвалив на нее всю вину за проделки сестер и братьев, но начальница не поверила ей. Анна Владимировна тепло отнеслась к девочке, которая по уходу гувернантки разразилась слезами. Она направила Леночку в класс, сказав, что учащаяся в нем же Жюли (Юлия Иконина) познакомит девочку с остальными.
Диктант. Травля
«Рекомендация» Жюли была своеобразна: она оболгала Леночку перед всем классом, заявив, что не считает ее сестрой, обвинив в драчливости и лживости. Клевета сделала свое дело. В классе, где первую скрипку играли две-три эгоистичных, физически крепких наглых девочки, скорых на расправу и травлю, была создана атмосфера нетерпимости вокруг Леночки.
Учитель Василий Васильевич удивился таким неродственным отношениям. Он усадил Леночку возле Жебелевой, а затем начался диктант. Леночка (Иконина-вторая, как ее назвал учитель) написала его каллиграфически и без помарок, а Жюли (Иконина-первая) допустила двадцать ошибок. Дальнейшие события в классе, где все боялись перечить обнаглевшей Ивиной, мы опишем кратко.
«Записки маленькой гимназистки» содержат сцену жестокой травли новой ученицы всем классом. Ее окружили, со всех сторон толкали, дергали. Злословила в ее адрес завистливая Жебелева и Жюли. Однако этим двум было далеко до известных в гимназии шалуний и сорвиголов Ивиной и Жени Рош.
Зачем же Ивина и другие инициировали Чтобы «сломать» новенькую, лишить воли, заставить быть послушной. Получилось ли это у юных хулиганок? Нет.
Лена страдает за поступок Жюли. Первое чудо
На пятый день пребывания в доме у дяди на Леночку обрушилось еще одно несчастье. Жюли, обозленная на Жоржа за то, что тот доложил папе о полученной ею единице на уроке закона Божьего, закрыла его бедную сову в ящике.
Жорж был привязан к птице, которую дрессировал и кормил. Жюли, не удержавшись от ликования, выдала себя в присутствии Леночки. Однако Матильда Францевна уже нашла тельце бедного Фильки и по-своему определила его убийцу.
Ее поддержала жена генерала, и Леночку должны были высечь. Жестокие нравы в этом доме показывают «Записки маленькой гимназистки». Главные герои зачастую не только немилосердны, но и несправедливы.
Однако здесь и произошло первое чудо, открылась Добру первая душа. Когда Бавария Ивановна занесла над бедной девочкой розгу, экзекуцию прервал истошный крик: "Не смейте сечь!" Его издал ворвавшийся в комнату бледный, трясущийся, с крупными слезами на лице младший брат Толя "Она сирота, она не виновата! Ее жалеть надо". С этого момента он и Лена стали дружны.
Белая ворона
Однажды черненькая Ивина и полненькая Женя Рош решили "затравить" учителя литературы Василия Васильевича. Как обычно, остальной класс их поддержал. Одна лишь Леночка, вызванная учителем, без издевок ответила домашнее задание.
Такой вспышки ненависти к себе Леночка еще никогда не видела… Ее поволокли по коридору, втолкнули в пустующее помещение и закрыли. Девочка плакала, ей было очень тяжело. Она звала мамочку, она даже была готова вернуться в Рыбинск.
И тут произошло второе чудо в ее жизни… К ней подошла любимица всей гимназии, ученица старшего курса, графиня Анна Симолинь. Она, будучи сама кроткой и доброй, поняла, каким сокровищем является душа Леночки, утерла ей слезы, успокоила и искренне предложила несчастной девочке свою дружбу. Иконина-вторая после этого буквально «восстала из пепла», она была готова учиться дальше в этой гимназии.
Маленькая победа
Вскоре дядюшка девочки объявил детям, что в доме будет бал, и предложил им написать приглашение своим друзьям. Как сказал генерал, будет всего лишь одна гостья от него - дочь начальника. О том, как Жорж и Ниночка пригласили школьных друзей, а Леночка же - Нюрочку (дочь кондуктора Никифора Матвеевича), писательница Лидия Чарская ведет свой дальнейший рассказ. «Записки маленькой гимназистки» представляют для Леночки и Нюрочки первую часть бала провальной: они оказались объектом насмешек со стороны детей, воспитанных в презрении к «мужикам». Однако ситуация диаметрально изменилась, когда приехала гостья от дядюшки.
Каково же было удивление Леночки, когда ею оказалась Анна Симолинь! К «дочери министра» пытались льнуть маленькие великосветские снобы, но Анна провела весь вечер лишь с Леной и Нюрочкой.
А когда она сплясала с Нюрой вальс, все замерли. Девушки плясали столь пластично и выразительно, что даже Матильда Францевна, танцующая, как автомат, засмотревшись, сделала две ошибки. Зато потом мальчики-дворяне наперебой приглашали «простолюдинку» Нюру на танец. Это была маленькая победа.
Новое страдание за проступок Жюли. Чудо № 4
Впрочем, вскоре судьба готовила Лене настоящее испытание. Произошло это в гимназии. Жюли сожгла красную книжицу преподавательницы немецкого языка с диктантами. Это сразу же из ее слов узнала Лена. Она взяла вину сестры на себя, обратившись к учительнице со словами сожаления. «Ах, подарок моей покойной сестры Софии!» - вскричала учительница… Она не была великодушной, она не умела прощать… Как видим, действительно жизненных персонажей оживляют «Записки маленькой гимназистки».
Краткое содержание последующих событий - это новые испытания, выпавшие на долю этой мужественной девочки. Лену публично обвинили в воровстве перед всей гимназией. Она стояла в коридоре с приколотым булавкой к одежде листом бумаги с надписью «Воровка». Она, взявшая на себя вину другого человека. Эту записку сорвала с нее Анна Симолинь, объявив всем, что не верит в вину Лены.
О случившемся рассказали Баварии Ивановне, а та - тете Нелли. Елену ждали еще более тяжелые испытания… Генеральша в открытую называла Елену воровкой, позором семьи. И тут произошло четвертое чудо. К ней пришла ночью вся в слезах раскаявшаяся Жюли. Она действительно раскаивалась. Воистину христианское смирение сестры разбудило и ее душу!
Пятое чудо. Согласие в семье Икониных
Вскоре газеты запестрели известием о трагедии. Поезд Никифора Матвеевича Рыбинск - Петербург попал в аварию. Елена просила тетю Нелли отпустить ее, чтобы проведать его, помочь. Однако черствая генеральша не разрешила. Тогда Елена в гимназии сделала вид, что не выучила урок закона Божьего (на уроке присутствовала начальница гимназии и все учителя) и была наказана - оставлена на три часа после уроков. Теперь проще простого было сбежать, чтобы проведать Никифора Матвеевича.
Девочка пошла в стужу и метель на окраину города, сбилась с дороги, обессилела и присела в сугроб, ей стало хорошо, тепло... Ее спасли. Случайно по этой местности возвращался с охоты папа Анны Симолинь. Он расслышал стон, а охотничья собака разыскала в сугробе почти занесенную снегом девочку.
Когда Лена пришла в себя, ее успокоили, известие о крушении поезда оказалось газетной опечаткой. В доме Анны, под присмотром врачей, Лена выздоровела. Анну же потрясла самоотверженность подруги, и она предложила ей остаться, став названной сестрой (отец был согласен).
Благодарная Лена не могла и мечтать о таком счастье. Анна и Елена пошли в дом к дяде, объявить об этом решении. Анна сказала, что Елена будет жить у нее. Но тут Толик и Жюли упали на колени и стали горячо просить сестру не уходить из дома. Толик говорил, что, как Пятница, он не сможет жить без Робинзона (т. е. Елены), а Жюли просила ее, потому что без нее она не сможет действительно исправиться.
И тут случилось пятое чудо: наконец прозрела душа тети Нелли. Она только сейчас поняла, как великодушна Лена, что воистину бесценное она сделала для ее детей. Мать семейства наконец приняла ее, как родную дочь. Жорж, индифферентный ко всему, также, расчувствовавшись, заплакал, его извечный нейтралитет между добром и злом был отброшен в пользу первого.
Вывод
И Елена, и Анна поняли, что Лена в этой семье нужней. Ведь эта девочка-сирота, изначально не встретившая доброты на своем пути, своим горячим сердечком сумела растопить лед вокруг себя. Ей удалось внести в высокомерный, уродующий, жестокий дом лучи любви и настоящего христианского смирения высокой пробы.
Сегодня (почти через сто лет после написания) опять на пике популярности «Записки маленькой гимназистки». Отзывы читателей утверждают, что повесть жизненна.
Как часто наши современники живут, отвечая ударом на удар, мстят, ненавидят. Становится ли от этого мир вокруг них лучше? Вряд ли.
Книга Чарской нам дает понять, что реально изменить мир к лучшему может лишь доброта и жертвенность.
Вряд ли большинство читателей знает, кто такая Лидия Чарская. Но до революции это имя было весьма популярным и даже модным. Она была детской писательницей, и ее сказками зачитывалось не одно поколение маленьких читателей.
Точных данных о биографии Лидии практически не сохранилось, однако, существуют версия, что она родилась на Кавказе. Некоторые биографы утверждают, что Лидия Чарская 1876 года рождения. О ее семье совсем мало информации: отец – военный инженер, мать якобы скончалась при рождении дочери. По крайней мере, если верить повести «За что?», являющейся у Лидии Чарской автобиографической. Так что девочка, в основном, воспитывалась своими тетками.
Несколько позже у отца случился второй брак, поскольку в некоторых своих историях Лидия Чарская упоминает сводных сестер и братьев. Основной материал для своих будущих книг писательница брала из опыта семилетней жизни в Петербургском Павловском женском институте. Там она проучилась с 1886-го года по 1893-й.
Писательский дар проявился у Лидии Чарской рано: будучи десятилетней девочкой, она уже писала стихи. Вела дневник, начиная с пятнадцати лет, а в восемнадцать – окончила институт с отличием и вышла замуж за некоего офицера Б.
Теперь более подробно о книге «Записки маленькой гимназистки». Многие критики и читатели считают эту повесть лучшей у Чарской или одной из лучших. Это история о маленькой девочке, проживающей в приемной семье. Книга привлекает детей лиричностью повествования, а также искренностью героини и чистосердечностью.
Рассказ «Записки маленькой гимназистки» вполне правдив в вопросе демонстрации атмосферы и быта учащихся гимназий конца 19 и начала 20 века. Если вы желаете ознакомиться с этой историей, то просим вас читать книгу «Записки маленькой гимназистки» самостоятельно.
Попробуем приоткрыть преамбулу книги «Записки маленькой гимназистки». Все начинается с того, что молодая девушка совершает поступок, на который долго не решалась: она приезжает в Петербург (который в 19-120 веках был столицей), чтобы продолжить свое обучение в одной из местных гимназий. Разумеется, ей чрезвычайно трудно осваиваться в новой обстановке, поскольку вокруг – большой и чужой город. Но героиня книги Лидии Чарской обладает несокрушимой душевной добротой, так что уже вскоре находит с одноклассниками общий язык и теперь ей остается лишь решить вопрос с родственниками. Между ней и ими явно сильные разногласия.
На нашем литературном сайте сайт вы можете скачать книгу Лидия Чарская «Записки маленькой гимназистки» бесплатно в подходящих для разных устройств форматах — epub, fb2, txt, rtf. Вы любите читать книги и всегда следите за выходом новинок? У нас большой выбор книг самых разных жанров: классика, современная фантастика, литература по психологии и детские издания. К тому же мы предлагаем интересные и познавательные статьи для начинающих писателей и всех тех, кто хочет научиться красиво писать. Каждый наш посетитель сможет найти для себя что-то полезное и увлекательное.
Лидия Чарская
ЗАПИСКИ МАЛЕНЬКОЙ ГИМНАЗИСТКИ
1. В чужой город, к чужим людям
Тук-тук! Тук-тук! Тук-тук! - стучат колеса, и поезд быстро мчится все вперед и вперед.
Мне слышатся в этом однообразном шуме одни и те же слова, повторяемые десятки, сотни, тысячи раз. Я чутко прислушиваюсь, и мне кажется, что колеса выстукивают одно и то же, без счета, без конца: вот так-так! вот так-так! вот так-так!
Колеса стучат, а поезд мчится и мчится без оглядки, как вихрь, как стрела...
В окне навстречу нам бегут кусты, деревья, станционные домики и телеграфные столбы, наставленные по откосу полотна железной дороги...
Или это поезд наш бежит, а они спокойно стоят на одном месте? Не знаю, не понимаю.
Впрочем, я многого не понимаю, что случилось со мною за эти последние дни.
Господи, как все странно делается на свете! Могла ли я думать несколько недель тому назад, что мне придется покинуть наш маленький, уютный домик на берегу Волги и ехать одной-одинешеньке за тысячи верст к каким-то дальним, совершенно неизвестным родственникам?.. Да, мне все еще кажется, что это только сон, но - увы! - это не сон!..
Этого кондуктора звали Никифором Матвеевичем. Он всю дорогу заботился обо мне, поил меня чаем, постлал мне постель на лавке и, как только у него было время, всячески развлекал меня. У него, оказывается, была моих лет дочурка, которую звали Нюрой и которая с матерью и братом Сережей жила в Петербурге. Он мне и адрес даже свой в карман сунул - "на всякий случай", если бы я захотела навестить его и познакомиться с Нюрочкой.
Очень уж я вас жалею, барышня, - говорил мне не раз во время моего недолгого пути Никифор Матвеевич, - потому сиротка вы, а Бог сироток велит любить. И опять, одна вы, как есть одна на свете; петербургского дяденьки своего не знаете, семьи его также... Нелегко ведь... А только, если уж очень невмоготу станет, вы к нам приходите. Меня дома редко застанете, потому в разъездах я все больше, а жена с Нюркой вам рады будут. Они у меня добрые...
Я поблагодарила ласкового кондуктора и обещала ему побывать у него...
И правда, в вагоне поднялась страшная суматоха. Пассажиры и пассажирки суетились и толкались, укладывая и увязывая вещи. Какая-то старушка, ехавшая напротив меня всю дорогу, потеряла кошелек с деньгами и кричала, что ее обокрали. Чей-то ребенок плакал в углу. У двери стоял шарманщик и наигрывал тоскливую песенку на своем разбитом инструменте.
Я выглянула в окно. Господи! Сколько труб я увидала! Трубы, трубы и трубы! Целый лес труб! Из каждой вился серый дымок и, поднимаясь вверх, расплывался в небе. Моросил мелкий осенний дождик, и вся природа, казалось, хмурилась, плакала и жаловалась на что-то.
Поезд пошел медленнее. Колеса уже не выкрикивали свое неугомонное "вот так-так!". Они стучали теперь значительно протяжнее и тоже точно жаловались на то, что машина насильно задерживает их бойкий, веселый ход.
И вот поезд остановился.
Пожалуйте, приехали, - произнес Никифор Матвеевич.
И, взяв в одну руку мой теплый платок, подушку и чемоданчик, а другою крепко сжав мою руку, повел меня из вагона, с трудом протискиваясь через толпу.
2. Моя мамочка
Была у меня мамочка, ласковая, добрая, милая. Жили мы с мамочкой в маленьком домике на берегу Волги. Домик был такой чистый и светленький, а из окон нашей квартиры видно было и широкую, красивую Волгу, и огромные двухэтажные пароходы, и барки, и пристань на берегу, и толпы гуляющих, выходивших в определенные часы на эту пристань встречать приходящие пароходы... И мы с мамочкой ходили туда, только редко, очень редко: мамочка давала уроки в нашем городе, и ей нельзя было гулять со мною так часто, как бы мне хотелось. Мамочка говорила:
Подожди, Ленуша, накоплю денег и прокачу тебя по Волге от нашего Рыбинска вплоть до самой Астрахани! Вот тогда-то нагуляемся вдоволь.
Я радовалась и ждала весны.
К весне мамочка прикопила немножко денег, и мы решили с первыми же теплыми днями исполнить нашу затею.
Вот как только Волга очистится от льда, мы с тобой и покатим! - говорила мамочка, ласково поглаживая меня по голове.
