Почему нельзя судить о человеке по внешнему облику? Именно на этот вопрос отвечает русский писатель Ф.М.Достоевский.

Проследим, как автор раскрывает проблему. В центре внимания Ф.М.Достоевского история о том, как внешне неприятный крестьянин Марей смог успокоить и утешить испуганного мальчика. Автор обращает внимание читателей на то, что облик человека не всегда совпадает с внутренним миром, отмечая, что даже «чужие, с грубыми лицами» крепостные могут быть прекрасными в душе.

«Материнская улыбка» и «неожиданное сочувствие» Марея искренне удивляют ребёнка. Мальчик осознаёт, что в сердце «зверски невежественного» человека таится «тонкая нежность», которую нельзя обнаружить сразу. Повествуя о крепостном крестьянине, Ф.М.Достоевский призывает читателей строить отношения с людьми на основе их поступков и внутреннего мира, а не ориентироваться только на красоту.

Душа внешне непривлекательного человека иногда чище и богаче, чем у других. Эту мысль доносит до читателей Н. Заболоцкий в стихотворении «Некрасивая девочка». Поэт отмечает внутреннюю неиспорченность ребёнка:

Ни тени зависти, ни умысла худого

Ещё не знает это существо.

Ей всё на свете так безмерно ново,

Так живо всё, что для иных мертво!

Девочка отличается от остальных искренностью и честностью, автор обращает внимание на её душевную красоту, способную творить чудеса:

Мне верить хочется, что чистый этот пламень,

Который в глубине её горит,

Всю боль свою один переболит

И перетопит самый тяжкий камень!

Так, Н.Заболоцкий хочет донести мысль о том, что нужно ценить богатый и чистый внутренний мир даже непривлекательного человека, а не обращать внимания на пустую красоту.

В свою очередь, симпатичный человек может оказаться подлым и бесчестным. Ярким примером такой личности является героиня романа-эпопеи Л.Н.Толстого «Война и мир» Элен Курагина. Её красота, сводившая с ума многих мужчин, оказывается единственным достоинством. Героиня часто обманывает дорогих ей людей, ведёт себя неподобающим образом. Элен даже способна на предательство. Так, она привлекательна только снаружи, в ней нет внутренней красоты, чистоты и честности.

Итак, судить о человеке по внешности категорически нельзя, так как богатство внутреннего мира чаще всего не связано с красотой.

Обновлено: 2018-04-29

Внимание!
Если Вы заметили ошибку или опечатку, выделите текст и нажмите Ctrl+Enter .
Тем самым окажете неоценимую пользу проекту и другим читателям.

Спасибо за внимание.

Я думаю, очень скучно читать, а потому расскажу один анекдот, впрочем, даже и не анекдот; так, одно лишь далекое воспоминание, которое мне почему-то очень хочется рассказать именно здесь и теперь, в заключение нашего трактата о народе. Мне было тогда всего лишь девять лет от роду… но нет, лучше я начну с того, когда мне было двадцать девять лет от роду.

Был второй день светлого праздника. В воздухе было тепло, небо голубое, солнце высокое, «теплое», яркое, но в душе моей было очень мрачно. Я скитался за казармами, смотрел, отсчитывая их, на пали крепкого острожного тына, но и считать мне их не хотелось, хотя было в привычку. Другой уже день по острогу «шел праздник»; каторжных на работу не выводили, пьяных было множество, ругательства, ссоры начинались поминутно во всех углах. Безобразные, гадкие песни, майданы с картежной игрой под нарами, несколько уже избитых до полусмерти каторжных, за особое буйство, собственным судом товарищей и прикрытых на нарах тулупами, пока оживут и очнутся; несколько раз уже обнажавшиеся ножи, – всё это, в два дня праздника, до болезни истерзало меня. Да и никогда не мог я вынести без отвращения пьяного народного разгула, а тут, в этом месте, особенно. В эти дни даже начальство в острог не заглядывало, не делало обысков, не искало вина, понимая, что надо же дать погулять, раз в год, даже и этим отверженцам и что иначе было бы хуже. Наконец в сердце моем загорелась злоба. Мне встретился поляк М-цкий, из политических; он мрачно посмотрел на меня, глаза его сверкнули и губы затряслись: «Je hais ces brigands!» – проскрежетал он мне вполголоса и прошел мимо. Я воротился в казарму, несмотря на то, что четверть часа тому выбежал из нее как полоумный, когда шесть человек здоровых мужиков бросились, все разом, на пьяного татарина Газина усмирять его и стали его бить; били они его нелепо, верблюда можно было убить такими побоями; но знали, что этого Геркулеса трудно убить, а потому били без опаски. Теперь, воротясь, я приметил в конце казармы, на нарах в углу, бесчувственного уже Газина почти без признаков жизни; он лежал прикрытый тулупом, и его все обходили молча: хоть и твердо надеялись, что завтра к утру очнется, «но с таких побоев, не ровен час, пожалуй, что и помрет человек». Я пробрался на свое место, против окна с железной решеткой, и лег навзничь, закинув руки за голову и закрыв глаза. Я любил так лежать: к спящему не пристанут, а меж тем можно мечтать и думать. Но мне не мечталось; сердце билось неспокойно, а в ушах звучали слова М-цкого: «Je hais ces brigands!» Впрочем, что же описывать впечатления; мне и теперь иногда снится это время по ночам, и у меня нет слов мучительнее. Может быть заметят и то, что до сегодня я почти ни разу не заговаривал печатно о моей жизни в каторге; «Записки же из Мертвого дома» написал пятнадцать лет назад, от лица вымышленного, от преступника, будто бы убившего свою жену. Кстати, прибавлю как подробность, что с тех пор про меня очень многие думают и утверждают даже и теперь, что я сослан был за убийство жены моей.

Мало-помалу я и впрямь забылся и неприметно погрузился в воспоминания. Во все мои четыре года каторги я вспоминал беспрерывно всё мое прошедшее и, кажется, в воспоминаниях пережил всю мою прежнюю жизнь снова. Эти воспоминания вставали сами, я редко вызывал их по своей воле. Начиналось с какой-нибудь точки, черты, иногда неприметной, и потом мало-помалу вырастало в цельную картину, в какое-нибудь сильное и цельное впечатление. Я анализировал эти впечатления, придавал новые черты уже давно прожитому и, главное, поправлял его, поправлял беспрерывно, в этом состояла вся забава моя. На этот раз мне вдруг припомнилось почему-то одно незаметное мгновение из моего первого детства, когда мне было всего девять лет от роду, – мгновенье, казалось бы, мною совершенно забытое; но я особенно любил тогда воспоминания из самого первого моего детства. Мне припомнился август месяц в нашей деревне: день сухой и ясный, но несколько холодный и ветреный; лето на исходе, и скоро надо ехать в Москву опять скучать всю зиму за французскими уроками, и мне так жалко покидать деревню. Я прошел за гумна и, спустившись в овраг, поднялся в Лоск – так назывался у нас густой кустарник по ту сторону оврага до самой рощи. И вот я забился гуще в кусты и слышу, как недалеко, шагах в тридцати, на поляне, одиноко пашет мужик. Я знаю, что он пашет круто в гору и лошадь идет трудно, и до меня изредка долетает его окрик: «Ну-ну!» Я почти всех наших мужиков знаю, но не знаю, который это теперь пашет, да мне и все равно, я весь погружен в мое дело, я тоже занят: я выламываю себе ореховый хлыст, чтоб стегать им лягушек; хлысты из орешника так красивы и так непрочны, куда против березовых. Занимают меня тоже букашки и жучки, я их сбираю, есть очень нарядные; люблю я тоже маленьких, проворных, красно-желтых ящериц, с черными пятнышками, но змеек боюсь. Впрочем, змейки попадаются гораздо реже ящериц. Грибов тут мало; за грибами надо идти в березняк, и я собираюсь отправиться. И ничего в жизни я так не любил, как лес с его грибами и дикими ягодами, с его букашками и птичками, ежиками и белками, с его столь любимым мною сырым запахом перетлевших листьев. И теперь даже, когда я пишу это, мне так и послышался запах нашего деревенского березняка: впечатления эти остаются на всю жизнь. Вдруг, среди глубокой тишины, я ясно и отчетливо услышал крик: «Волк бежит!» Я вскрикнул и вне себя от испуга, крича в голос, выбежал на поляну, прямо на пашущего мужика.

Это был наш мужик Марей. Не знаю, есть ли такое имя, но его все звали Мареем, – мужик лет пятидесяти, плотный, довольно рослый, с сильною проседью в темно-русой окладистой бороде. Я знал его, но до того никогда почти не случалось мне заговорить с ним. Он даже остановил кобыленку, заслышав крик мой, и когда я, разбежавшись, уцепился одной рукой за его соху, а другою за его рукав, то он разглядел мой испуг.

– Волк бежит! – прокричал я, задыхаясь.

Он вскинул голову и невольно огляделся кругом, на мгновенье почти мне поверив.

– Где волк?

– Закричал… Кто-то закричал сейчас: «Волк бежит»… – пролепетал я.

– Что ты, что ты, какой волк, померещилось; вишь! Какому тут волку быть! – бормотал он, ободряя меня. Но я весь трясся и еще крепче уцепился за его зипун, и, должно быть, был очень бледен. Он смотрел на меня с беспокойною улыбкою, видимо боясь и тревожась за меня.

– Ишь ведь испужался, ай-ай! – качал он головой. – Полно, родный. Ишь, малец, ай!

Он протянул руку и вдруг погладил меня по щеке.

– Ну, полно же, ну, Христос с тобой, окстись. – Но я не крестился; углы губ моих вздрагивали, и, кажется, это особенно его поразило. Он протянул тихонько свой толстый с черным ногтем, запачканный в земле палец и тихонько дотронулся до вспрыгивавших моих губ.

– Ишь ведь, ай, – улыбнулся он мне какою-то материнскою и длинною улыбкой, – господи, да что это, ишь ведь, ай, ай!

Я понял, наконец, что волка нет и что мне крик «Волк бежит», померещился. Крик был, впрочем, такой ясный и отчетливый, но такие крики (не об одних волках) мне уже раз или два и прежде мерещились, и я знал про то. (Потом, с детством, эти галлюцинации прошли.)

– Ну, я пойду, – сказал я, вопросительно и робко смотря на него.

– Ну и ступай, а я те вослед посмотрю. Уж я тебя волку не дам! – прибавил он, все так же матерински мне улыбаясь, – ну, Христос с тобой, ну ступай, – и он перекрестил меня рукой и сам перекрестился. Я пошел, оглядываясь назад почти каждые десять шагов. Марей, пока я шел, всё стоял с своей кобыленкой и смотрел мне вслед, каждый раз кивая мне головой, когда я оглядывался. Мне, признаться, было немножко перед ним стыдно, что я так испугался, но шел я, всё еще очень побаиваясь волка, пока не поднялся на косогор оврага, до первой риги; тут испуг соскочил совсем, и вдруг откуда ни возьмись бросилась ко мне наша дворовая собака Волчок. С Волчком-то я уж вполне ободрился и обернулся в последний раз к Марею; лица его я уже не мог разглядеть ясно, но чувствовал, что он все точно так же мне ласково улыбается и кивает головой. Я махнул ему рукой, он махнул мне тоже и тронул кобыленку.

(проблема) В предложенном отрывке Фёдор Достоевский обращается к русскому национальному характеру. При этом писателю прежде всего интересен простой крепостной. Что же таится в сердце русского мужика? На этот вопрос и пытается ответить классик.

(примеры) Герой отрывка вспоминает историю из детства. Рассказчику, гулявшему по лесу, почудилось, что за ним гонится волк. Мальчик испуганно бросился бежать и наткнулся на крестьянина, которого звали Марей.

Этот невежественный крепостной мужик улыбнулся и успокоил мальчика, сказав: "Уж я тебя волку не дам!". И эта улыбка простого пахаря поразила тогда автора до глубины души. Будучи уже взрослым человеком, рассказчик оказался на каторге в окружении точно таких же русских мужиков. И автор стал вглядываться во встречающиеся лица, пытаясь понять русскую душу. Так как же Достоевский понимает её? Глубокое, просвещённое человеческое чувство, по-настоящему христианское, пополняет простого человека. Пусть он невежественен, бессознателен, но в нём крепнут также добродетели, как любовь к ближнему, сострадание, стремление позаботиться о том, кто слабее. В этом, с точки зрения художника, и заключается основы русского национального характера.

(мнение автора и собственное) Мне кажется, Достоевский глубоко осознал основы русского мировоззрения. Остаётся только покорно согласиться с писателем и признать, что человечность - это тот самый духовный скреп, без которого невозможно представить Россию. Оттого ли, что жизнь здесь всегда была очень трудна, оттого ли, что необъятные леса и поля подали нам широкую душу - трудно сказать. С уверенностью можно утверждать одно: русский человек скорее думает о ближнем, чем о самом себе.

(аргументы) На мой взгляд, самый знаменитый образ крестьянина в русской литературе - это Платон Каратаев. Все мы помним, как герой поразил графа Безухова своей житейской мудростью и заботой. Полагаю, что благодаря Каратаеву и выжил Пьер, находясь в плену, в непривычных для дворянина условиях жизни. Каратаев испытывал к подавленному, ослабевшему Пьеру чувства, похожие на то. что испытывает мать к беззащитному ребёнку. лев Николаевич неслучайно создал этот образ: писателю хотелось изобразить духовную глубину, человечность, характерную для всего русского народа.

(аргументы) Пытаясь осознать русскую историю, причины тех или иных событий, невольно приходишь к пониманию: Российское государство - такой же русский человек. Русский народ мучительно чувствует ответственность за другие народы. Россия понимает себя в мире как спасительницу угнетённых народов, защитницу нравственности и морали. Приведу пример из истории Первой мировой войны. В конце 1914 г. немецкие войска остановились в тридцати километрах от Парижа. Французское правительство обратилось к России, и первыми словами из этого документа стали: " Умоляем, помогите!" Историки в один голос утверждают, что русские были не готовы к войне. Генерал Самсонов писал Николаю 2, что мобилизация не завершена, армия не заняла необходимые позиции. Но, несмотря на всё это, Россия начала наступление, которое было встречено народным воодушевлением. Объяснить такие шаги можно только исходя из понимания мироощущения жителей России.

(вывод) Таким образом, человечность, чувство ответственности и долга - составляющие части русской души, которые определяют не только жизнь простого человека, но и судьбу всего нашего народа. Сохранение этих качеств одновременно с воспитанием сознательности и развитием образования - главная задача нашего общества на протяжении всей его истории.

Было мне тогда восемь лет, а моему лучшему другу - девять. Сидели...