Ранчин А. М.
Об эпиграфах в пушкинском романе в стихах написано очень много. И всё же роль эпиграфов, их соотношение в текстом глав по-прежнему ясны не полностью. Попробуем, не претендуя на безусловную новизну истолкований, не торопясь перечитать роман. Ориентирами в этом перечитывании – путешествии по небольшому и бескрайнему пространству текста – будут три известных комментария: «“Евгений Онегин”. Роман А. С. Пушкина. Пособие для учителей средней школы» Н. Л. Бродского (1-е изд.: 1932), «Роман А. С. Пушкина “Евгений Онегин”. Комментарий» Ю. М. Лотмана (1-е изд.: 1980) и «Комментарий к роману А. С. Пушкина “Евгений Онегин”» В. В. Набокова (1-е изд., на английском языке: 1964).
Начнем, естественно, с начала – с французского эпиграфа ко всему тексту романа (В. В. Набоков назвал его «главным эпиграфом»). В русском переводе эти строки, якобы взятые из некоего частного письма, звучат так: «Проникнутый тщеславием, он обладал сверх того особой гордостью, которая побуждает признаваться с одинаковым равнодушием в своих как добрых, так и дурных поступках, - следствие чувства превосходства, быть может мнимого».
Не касаясь покамест содержания, задумаемся о форме этого эпиграфа, зададим себе два вопроса. Во-первых, почему эти строки представлены автором произведения как фрагмент из частного письма? Во-вторых, почему они написаны по-французски?
Указание на частное письмо как на источник эпиграфа призвано, прежде всего, придать Онегину черты реальной личности: Евгений якобы существует на самом деле, и кто-то из его знакомых даёт ему такую аттестацию в письме к ещё одному общему знакомому. На реальность Онегина Пушкин будет указывать и позже: «Онегин, добрый мой приятель» (гл. I, строфа II). Строки из частного письма придают повествованию об Онегине оттенок некоей интимности, почти светской болтовни, пересудов и «сплетен».
Подлинный источник этого эпиграфа – литературный. Как указал Ю. Семёнов, а затем, независимо от него, В. В. Набоков, это французский перевод сочинения английского социального мыслителя Э. Бёрка «Мысли и подробности о скудости» (Набоков В. В. Комментарий к роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Пер. с англ. СПб., 1998. С. 19, 86-88). Эпиграф, как, впрочем, и другие эпиграфы в романе, оказывается «с двойным дном»: его подлинный источник надёжно спрятан от пытливых глаз читателя. В.И. Арнольдом указывался другой источник – роман Ш. де Лакло «Опасные связи».
Французский язык письма свидетельствует, что лицо, о котором сообщается, несомненно, принадлежит к высшему свету, в котором в России господствовал французский, а не русский язык. И в самом деле, Онегин, хотя в восьмой главе и будет противопоставлен свету, персонифицированному в образе «N. N. прекрасного человека» (строфа Х), - молодой человек из столичного света, и принадлежность к светскому обществу – одна из его наиболее важных его характеристик. Онегин – русский европеец, «москвич в Гарольдовом плаще» (глава VII, строфа XXIV), усердный читатель современных французских романов. Французский язык письма ассоциируется с европеизмом Евгения. Татьяна, просмотрев книги из его библиотеки, даже задаётся вопросом: «Уж не пародия ли он?» (глава VII, строфа XXIV). И если от подобной мысли, высказанной собирательным читателем из высшего света в восьмой главе, Автор решительно защищает героя, то с Татьяной он спорить не осмеливается: её предположение остаётся и не подтверждённым, и не опровергнутым. Заметим, что в отношении Татьяны, вдохновенно подражающей героиням сентиментальных романов, суждение о наигранности, неискренности не высказывается даже в форме вопроса. Она «выше» таких подозрений.
Теперь о содержании «главного эпиграфа». Главное в нём - противоречивость характеристики лица, о котором говорится в «частном письме». С тщеславием соединена некая особенная гордость, вроде бы проявляющаяся в безразличии к мнению людей (потому и признаётся «он» с равнодушием как в добрых, так и в злых поступках). Но не мнимое ли это безразличие, не стоит ли за ним сильное желание снискать, пусть неблагосклонное, внимание толпы, явить свою оригинальность. А выше ли «он» окружающих? И да («чувство превосходства»), и нет («быть может мнимого»). Так начиная с «главного эпиграфа», задано сложное отношение Автора к герою, указано, что читатель не должен ожидать однозначной оценки Евгения его создателем и «приятелем». Слова «И да и нет» - этот ответ на вопрос об Онегине «Знаком он вам?» (глава 8, строфа VIII) принадлежит, кажется, не только голосу света, но и самому творцу Евгения.
Первая глава открывается строкой из знаменитой элегии пушкинского друга князя П. А. Вяземского «Первый снег»: «И жить торопится и чувствовать спешит». В стихотворении Вяземского эта строка выражает упоение, наслаждение жизнью и её главным даром – любовью. Герой и его возлюбленная несутся в санях по первому снегу; природа объята оцепенением смерти под белой пеленой; он и она пылают страстью:
Кто может выразить счастливцев упоенье?
Как вьюга лёгкая, их окрилённый бег
Браздами ровными прорезывает снег
И, ярким облаком с земли его взвевая,
Сребристой пылию окидывает их.
Стеснилось время им в один крылатый миг.
По жизни так скользит горячность молодая,
И жить торопится, и чувствовать спешит.
Вяземский пишет о радостном упоении страстью, Пушкин в первой главе своего романа – о горьких плодах этого упоения. О пресыщении. О преждевременной старости души. А в начале первой главы Онегин летит «в пыли на почтовых», поспешая в деревню к больному и горячо нелюбимому ляде, а не катается в санях с прелестницей. В деревне Евгения встречает не оцепеневшая зимняя природа, а цветущие поля, но ему, живому мертвецу, в том нет отрады. Мотив из «Первого снега» «перевёрнут», обращён в свою противоположность. Как заметил Ю. М. Лотман, гедонизм «Первого снега» был открыто оспорен автором «Евгения Онегина» в IX строфе первой главы, изъятой из окончательного текста романа (Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий // Пушкин А. С. Евгений Онегин: Роман в стихах. М., 1991. С. 326).
Эпиграф из римского поэта Горация «O rus!…» («О деревня», лат.) с псведопереводом «О Русь!», построенным на созвучии латинских и русских слов, - на первый взгляд, не более чем пример каламбура, языковой игры. По мысли Ю. М. Лотмана, «двойной эпиграф создаёт каламбурное противоречие между традицией условно-литературного образа деревни и представлением о реальной русской деревне» (Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». С. 388). Вероятно, одна из функций этой «двойчатки» именно такова. Но она не единственная и, может быть, не самая главная. Диктуемое каламбурным созвучием отождествление «деревни» и «России» в конечном итоге вполне серьёзно: именно русская деревня предстаёт в пушкинском романе квинтэссенцией русской национальной жизни. А кроме того, этот эпиграф – своего рода модель поэтического механизма всего пушкинского произведения, строящегося на переключении из серьёзного плана в шутливый и наоборот, демонстрирующего вездесущесть и ограниченность переводимых смыслов. (Вспомним хотя бы иронический перевод исполненных бесцветных метафор преддуэльных стихов Ленского: «Всё это значило, друзья: // С приятелем стреляюсь я» [глава V, строфы XV, XVI, XVII]).
Французский эпиграф из поэмы «Нарцисс, или Остров Венеры» Ш. Л. К. Мальфилатра, переводимый на русский как: «Она была девушка, она была влюблена», открывает главу третью. У Мальфилатра говорится о безответной любви нимфы Эхо к Нарциссу. Смысл эпиграфа достаточно прозрачен. Вот как его описывает В. В. Набоков, приводящий более пространную, чем Пушкин, цитату, из поэмы: «“Она [нимфа Эхо] была девушка [и следовательно – любопытна, как это свойственно им всем]; [более того], она была влюблена… Я её прощаю, [как это должно быть прощено моей Татьяне]; любовь её сделала виновной <…>. О если бы судьба её извинила также!”
Согласно греческой мифологии, нимфа Эхо, зачахнувшая от любви к Нарциссу (который, в свою очередь, изнемог от безответной страсти к собственному отражению), превратилась в лесной голос, подобно Татьяне в гл. 7, XXVIII, когда образ Онегина проступает перед ней на полях читанной им книги (гл. 7, XXII-XXIV)» (Набоков В. В. Комментарий к роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин». С. 282).
Однако соотношение эпиграфа и текста третьей главы всё же более сложно. Пробуждение в Татьяне любви к Онегину истолковывается в тексте романа и как следствие природного закона («Пришла пора, она влюбилась. / Так в землю падшее зерно / Весны огнём оживлено» [глава III, строфа VII]), и как воплощение фантазий, игры воображения, навеянной прочитанными чувствительными романами («Счастливой силою мечтанья / Одушевлённые созданья, / Любовник Юлии Вольмар, / Малек-Адель и де Линар, / И Вертер, мученик мятежный, / И бесподобный Грандисон, <…> Все для мечтательницы нежной / В единый образ облеклись, / В одном Онегине слились» [глава III, строфа IX]).
Эпиграф из Мальфилатра, казалось бы, говорит только о всевластии природного закона – закона любви. Но на самом деле об этом говорят процитированные Пушкиным строки в самой поэме Мальфилатра. В соотношении с пушкинским текстом их смысл несколько меняется. О власти любви над сердцем юной девы сказано строками из литературного произведения, причем созданного в ту же самую эпоху (в XVIII столетии), что и питавшие воображение Татьяны романы. Так любовное пробуждение Татьяны превращается из явления «природного» в «литературное», становится свидетельством магнетического воздействия словесности на мир чувств провинциальной барышни.
С нарциссизмом Евгения всё тоже не так просто. Конечно, мифологический образ Нарцисса простится на роль «зеркала» для Онегина: самовлюблённый красавец отверг несчастную нимфу, Онегин отвернулся от влюблённой Татьяны. В четвёртой главе, отвечая на тронувшее его признание Татьяны, Евгений признаётся в собственном эгоизме. Но самовлюблённость Нарцисса ему всё-таки чужда, он не полюбил Татьяну не оттого, что любил лишь себя самого.
Эпиграф к четвёртой главе, «Нравственность в природе вещей», изречение французского политика и финансиста Ж. Неккера, Ю. М. Лотман истолковывает как иронический: «В сопоставлении с содержанием главы эпиграф получает ироническое звучание. Неккер говорит о том, что нравственность – основа поведение человека и общества. Однако в русском контексте слово “мораль” могло звучать и как нравоучение, проповедь нравственности <...>. Показательна ошибка Бродского, который перевёл эпиграф: “Нравоучение в природе вещей” <…>. Возможность двусмысленности, при которой нравственность, управляющая миром, путается с нравоучением, которое читает в саду молодой героине “сверкающий взорами” герой, создавала ситуацию скрытого комизма» (Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий. С. 453).
Но этот эпиграф имеет, несомненно, и иной смысл. Отвечая на признание Татьяны, Онегин и вправду несколько неожиданно надевает маску «моралиста» («Так проповедовал Евгений» [глава IV, строфа XVII]). И позднее, в свой черед отвечая на признание Евгения, Татьяна с обидой вспомнит его менторский тон. Но она отметит и оценит и другое: «Вы поступили благородно» (глава VIII, строфа XLIII). Не будучи Грандисоном, Евгений не поступил и как Ловлас, отвергнув амплуа циничного соблазнителя. Поступил, в этом отношении, нравственно. Ответ героя на признание неопытной девушки оказывается неоднозначным. Поэтому перевод Н. Л. Бродского, несмотря на фактическую неточность, не лишён смысла. Нравоучение Евгения в чём-то нравственно.
Эпиграф к пятой главе из баллады В. А. Жуковского «Светлана», «О, не знай сих страшных снов, / Ты, моя Светлана!», Ю. М. Лотман объясняет так: «<…> Заданное эпиграфом “двойничество” Светланы Жуковского и Татьяны Лариной раскрывало не только параллелизм их народности, но и глубокое отличие в трактовке образа одного, ориентированного на романтическую фантастику и игру, другого – на бытовую и психологическую реальность» (Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий. С. 478).
В реальности пушкинского текста соотнесённость Светланы и Татьяны более сложная. Ещё в начале третьей главы со Светланой сравнивает Татьяну Ленский: «- Да та, которая грустна / И молчалива, как Светлана» (строфа V). Сон пушкинской героини в отличие от сна Светланы оказывается пророческим и, в этом смысле, «более романтическим», чем сновидение героини баллады. Онегин, спешащий на свидание с Татьяной – петербургской княгиней, «идёт, на мертвеца похожий» (глава VIII, строфа XL), словно жених-мертвец в балладе Жуковского. Влюблённый Онегин пребывает в «странном сне» (глава VIII, строфа XXI). А Татьяна теперь «теперь окружена / Крещенским холодом» (глава VIII, строфа XXXIII). Крещенский холод – метафора, напоминающая о гаданиях Светланы, происходивших на святках, в дни от Рождества до Крещения.
Пушкин то отклоняется от романтического балладного сюжета, то превращает события «Светланы» в метафоры, то оживляет балладную фантастику и мистику.
Эпиграф к шестой главе, взятый из канцоны Ф. Петрарки, в русском переводе звучащий «Там, где дни облачны и кратки, / Родится племя, которому умирать не больно», глубоко проанализирован Ю. М. Лотманом: «П<ушкин>, цитируя, опустил средний стих, отчего смысл цитаты изменился: У Петрарки: “Там, где дни туманны и кратки – прирождённый враг мира – родится народ, которому не больно умирать”. Причина отсутствия страха смерти – во врождённой свирепости этого племени. С пропуском среднего стиха возникла возможность истолковать причину небоязни смерти иначе, как следствие разочарованности и “преждевременной старости души”» (Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий. С. 510).
Безусловно, изъятие одной строки разительно меняет смысл строк Петрарки, и к эпиграфу легко подбирается элегический ключ. Мотивы разочарования, преждевременной старости души традиционны для жанра элегии, а Ленский, о смерти которого повествуется в шестой главе, отдал этому жанру щедрую дань: «Он пел поблёклый жизни цвет, / Без малого в осьмнадцать лет» (глава II, строфа Х). Но на дуэль Владимир вышел с желанием не умереть, а убить. Отомстить обидчику. Он был убит наповал, но проститься с жизнью ему было больно.
Так петрарковский текст, элегический код и реалии созданного Пушкиным художественного мира благодаря взаимному наложению создают мерцание смыслов.
На этом остановимся. Роль эпиграфов к седьмой главе ёмко и полно описана Ю. М. Лотманом, различные, взаимодополняющие, толкования эпиграфа из Байрона к восьмой главе даны в комментариях Н. Л. Броского и Ю. М. Лотмана.
Пожалуй, стоило бы напомнить лишь об одном. Роман Пушкина – «многоязычен», в нём сведены вместе разные стили и даже разные языки – в буквальном значении слова. (Стилевая многомерность «Евгения Онегина» замечательно прослежена в книге С. Г. Бочарова «Поэтика Пушкина» [М., 1974].) Внешний, самый заметный признак этого «многоязычия» - эпиграфы к роману: французские, русские, латинский, итальянский, английский.
Эпиграфы к пушкинскому роману в стихах подобны тому «магическому кристаллу», с которым сравнил своё творение сам поэт. Увиденные сквозь их причудливое стекло, главы пушкинского текста обретают новые очертания, оборачиваются новыми гранями.
В романе в стихах «Евгений Онегин» предпослано 9 эпиграфов – во вступлении и в каждой из 8-и глав. У Пушкина даже язык, на котором написан эпиграф, играет роль.
Проникнутый тщеславием, он обладал еще той особенной гордостью, которая побуждает признаваться с одинаковым равнодушием как в своих добрых, так и дурных поступках, - следствие чувства превосходства, быть может, мнимого.
Из частного письма (франц.).
К вступлению были предпосланы строки из французского письма. Эти строки Пушкин применил по отношении к себе. Сам Пушкин в юности лучше знал французский. Даже в Лицее сверстники называли его французом. Русский язык он знал хуже, и первые его отроческие стихи были написаны на французском языке. Своему знанию русского языка он должен быть обязан няне Арине Родионовне и конечно преподавателю словесности в лицее Александру Ивановичу Галичу, русскому поэту и философу.
Эпиграф перекликается с его словами из вступления:
«Прими собранье пестрых глав,
Полусмешных, полупечальных,
Простонародных, идеальных,
Небрежный плод моих забав,
Бессонниц, легких вдохновений,
Незрелых и увядших лет,
Ума холодных наблюдений
И сердца горестных замет.»
Пушкин, таким образом, признается в своем поступке, что написал произведение, и предпосланным эпиграфом говорит, что он тоже не лишен тщеславия, и надеется на благосклонность читателя.
В первой главе предпосланы слова:
И жить торопится, и чувствовать спешит
Князь Вяземский
Это он уже о своем герое – Евгении Онегине. Пока Онегин скакал на почтовых к своей деревне, полученной им по наследству, Пушкин успел рассказать, какой образ жизни, зачастую беспорядочный, зачастую излишне активный, он вел, живя в Петербурге. Он никого не любил, зато умел лицемерить, ревновать. Наставляя рога мужьям, был с ними в прекрасных отношениях. В течение одного дня успевал попасть на светский раут, выпить с друзьями, вскружить голову какой- нибудь барышне, заехать попутно в театр. Его ни что не радовало, ни возбуждало. Жизнь успела приесться.
Очень короткий, и довольно оригинальный эпиграф предпослан ко второй главе:
O rus!…
Hor.
О, Русь!
Здесь Пушкин использовал игру слов. Слова Горация «O rus» переводятся с латыни, как: «о, деревня!» Эта фраза предпослана образованности Ленского, которого Пушкин вводит в этой главе.
В ней Пушкин описывает деревню, «где скучал Евгений», знакомит с главными героями, а рассказывая о них, показывает быт провинциальной России.
Третья глава посвящена Татьяне.
Она была девушка, она была влюблена.
Мальфилатр
Эпиграф на французском. Татьяна была увлечена французскими романами. И любовь ее тоже находилась под влиянием этих романов.
Эпиграф 4-й главы – Высказывание Неккера:
Нравственность в природе вещей.
Глава посвящена объяснению Онегина и Татьяны в саду. Обстановка в духе французских романов, но не того ожидала бедная Таня от Онегина.
5-я глава посвящена русской зиме, началу святок, и вещему сну Татьяны. Здесь конечно русский эпиграф – строки из поэмы Жуковского:
О, не знай сих страшных снов,
Ты, моя Светлана!
6-я глава повествует о дуэли и гибели Ленского. Для эпиграфа к этой главе Пушкин взял строки из Петрарки: «Там, где дни туманны и кратки - прирождённый враг мира - родится народ, которому не больно умирать». Но он выбросил среднюю строку и таким образом, смысл в эпиграфе изменился.
Там, где дни облачны и кратки, родится народ, которому умирать не больно.
С пропущенным средним стихом цитата истолковывается иначе. Отсутствие страха смерти заключается в разочарованности и преждевременной душевной старости. Это истолкование больше подходит к Онегину, поскольку Ленский любил жизнь, и хотел жить. И сюда он пришел, чтобы отомстить за себя и за свою любимую.
С другой стороны, разочарование, дряхлость души, «блеклый жизни цвет» характерны для жанра элегии, в котором творил Ленский. Таким образом, данный эпиграф многозначителен.
В седьмой главе отъезду Лариных в Москву посвящены всего несколько строф, Но зато в эпиграф Пушкин поставил 3 цитаты, вероятно, желая этим подчеркнуть значимость этого события в жизни Татьяны.
Москва, России дочь любима,
Где равную тебе сыскать?Дмитриев
Как не любить родной Москвы?
Баратынский
Гоненье на Москву! что значит видеть свет!
Где ж лучше? Где нас нет.Грибоедов
Конечно, цитаты о Москве могли быть только на русском, родном для Москвы, языке.
И, наконец, последняя 8-я глава. И эпиграф в ней прощальный – строки Байрона:
Прощай, и если навсегда,
То навсегда прощай.
Здесь тоже наблюдается многозначительность. Есть выражение: уйти по-английски. Так, не прощаясь, ушла из комнаты Татьяна. Примерно также оставил Пушкин своего героя, оставив читателей домысливать, что же было потом.
ВИКТОРИЯ ТРУБКА
(Полтава)
Ключевые слова: интертекстуалънистъ, роман в стихах, эпиграф, цитата.
Современное состояние исследования художественных произведений отмечено повышенным интересом к проблеме интертекстуальности. Однако на сегодняшний день границы и содержание понятия «интертекстуальность» в литературоведении НЕ выяснены окончательно, о чем Свидетельствуют бессчетные дискуссии и разнообразные толкования термина. Прояснит вопрос, по нашему думку, могут Не только теоретические разработки, но и сравнительно-исторические исследования, в Которых можно было бы Проследить конкретные формы интертекстуальности, специфику ее проявления в разных родах и жанрах, своеобразие развития в творчестве ОТДЕЛЬНЫХ писателей. Углубленное изучение теории интертекстуальности неотъемле от анализа этого явления в художественном творчестве. В связи с этим изучение творчества А.С.Пушкина с точки зрения интертекстуальности является необычайно важным.
На наш взгляд, при исследовании конкретно-исторических проявлений интертекстуальности в литературе, в том числе и при анализе творчества А.С.Пушкина, именно понятие «интертекстуальность» целесообразно использовать в узком понимании - как использование компонентов какого-нибудь текста (или текстов) в структуре художественного произведения и возникающие на этой основе межтекстовые отношения, Которые способствуют реализации авторского замысла и активизируют читательское восприятие. Можно вполне согласиться с мнением Э.Я.Фесенко, которая понимает под интертекстуальностью «выраженную с помощью РАЗЛИчНЫХ приемов связь с другими произведениями» . К числу таких приемов относятся, например, эпиграф, пародия, перифраз, цитирование, упоминание знакомых читателям сочинений других авторов, использование крылатых слов и выражении, известных из литературных образцов. Перед исследованием форм интертекстуальности стоит задача определить Не только следы (цитаты, образы, мотивы, знаки и т.п.) тех или Иных произведении, Которые предшествуют изучаемому произведению, но и то, как они повлиявшим на идеИно-эстетическую структуру произведения. Важным также является установление художественных способов (приемов) усвоения писателем других текстов и может насколько «чужое слово» способствует выражению «своего слова» в литературе. Это помогает выявить своеобразие творчества художника, особенности его индивидуального стиля и место в литературном процессе.
Роман в стихах «Евгения Онегина» А.С.Пушкина - один из самых значительных явлении Не только русскои, но и европеискоы литературы, поэтому его эстетическое восприятие Не будет полным без изучения романа в контексте европеиского литературного процесса и европеИскоЫ культуры.
эпиграфы играют Значительную роль в композиции романа в стихах «Евгении Онегин». Следует отметить, что А.С.Пушкин придал эпиграф огромное значение, взял за основу баИроновскую систему эпиграфов. Главам поэмы «Паломничество ЧаИльд-Гарольда» Дж.Г.БаИрона предшествовали эпиграфы, Которые выполняли разнообразные функции: раскрывалы авторскую точку зрения, способствовали созданию образа лирического героя, помогали воссоздание художественного времени и пространства и др. А.С.Пушкин к каждой главе своего романа также подобрал эпиграф, Который служил своеобразным ключом.
В авторских рукописях первой главы «Евгения Онегина», как известно, было несколько эпиграфов. Впоследствии все они были отброшены А.С.Пушкиным, кроме одного («ПроникнутыЫ тщеславием, он обладал сверх того еще особенной гордостью, которая побуждает признаваться с одинаковым равнодушием как в своих добрых, так и дурных поступках, - следствие чувства превосходства, быть может мнимого »), заменившего все остальные и оставшегося перед текстом первой главы, вышедшее в Петербурге Отдельным изданием около 20 февраля 1825 года . Вопрос о том, почему эти эпиграфы тщательно подбирались поэтом, чередовались друг с другом, а затем постепенно исключались из текста его романа в стихах, Почти не привлекала к себе внимания исследователеЫ. Однако мы хорошо знаем, какую важную роль играли эпиграфы в творчестве А.Пушкина во все периоды его жизни и деятельности. Как род цитаты, заимствованноЫ из чужого литературного произведения, Который должен подготовить читателя к восприятию и пониманию того текста, которому он предпослан, эпиграф стал для А.С.Пушкина одним из любимых приемов творческого мышления. Поэтика эпиграфа в А.С.Пушкина как тончаИшего искусства словесного сопоставления, выбора и применения чужих слов для лучшего понимания давно заслуживает специального исследования.
Впервые этому вопросу уделил внимание С.Д.КржижановскиЫ, Который в статье «Искусство эпиграфа: Пушкин» Выделил проблему изучения эпиграфов в романе А.С.Пушкина «Евгения Онегина». Это был первый опыт системного анализа эпиграфов к Пушкинский произведению. В.В. Виноградов в труде «Стиль Пушкина» осуществившего интерпретационный анализ ОТДЕЛЬНЫХ эпиграфов к роману. Особо следует отметить «Комментарии к роману А.С.Пушкина« Евгения Онегина »В.В.Набокова , в котором литературовед Обратился к источникам эпиграфов, что дало возможность нового толкования эпиграфов и их функций в романе писателя. В последующие годы проблемой эпиграфов в романе А.С.Пушкина занимались Ю.М.Лотман , С.Г.Бочаров , Н.Л.Бродский , Г.П.Макогоненко и др. тем не менее, проблема эпиграфов к роману А.С.Пушкина «Евгений Онегин» с точки зрения интертекст?? Альных отношений еще еще не решена окончательно, что обусловило актуальность нашего исследования.
Эпиграф к первой главе взят из стихотворения П.Вяземского «Первый снег» (1819), в содержании которого А.С.Пушкин разглядел черты своего героя. В своем произведении П.Вяземский Рассказывает о молодых людях своего времени, Которые радостно мчатся на тройке по первому снегу:
Кто может выразитъ Счастливцево упоенъе
Как въюга легкая, их окрыленный бег бразды ровными прорезывает снег И, ярким облаком с земли его взвевая
Сребристой пыли окидывает их.
По жизни так сколъзит горячностъ молодая
Ижитъ торопится, и чувствоватъ спешит! .
Как отмечает Ю.М.Лотман, реминисценция из этого отрывка была включена поэтом в выпущенную в дальнейшем IX строфу первой главы, посвященную связи между ранним развитием и «преждевременной старостью души»:
Природы глас предупреждая Мы толъко счастию вреда И поздно, поздно вслед за ним Летит горячностъ молодая .
Так же, по думку исследователя, описания зимы в «Евгении Онегине» влекут за собой реминисценции из стихотворения «Первый снег» (в П.Вяземского: «сребристой пыли», в А.Пушкина - «морозной пылью серебрится» ).
Выбирая для эпиграфа стихи П.Вяземского, А.Пушкин побуждал читателей внимательнее присмотреться к своему герою и выяснить, как же жил Евгений Онегин в молодые годы, какие душевные утраты испытал, во что верил, что любил, и что, в конце концов, его ожидали в будущем.
Второй главе предшествует эпиграф из Горация: «О rus! ...», в котором воссоздан условный образ деревни: «О, когда я увижу поля! И когда же смогу я то над Писанья древних, то в сладкой дремоте и лени наслаждаться вновь блаженным забвенья жизни тревожной! »[Цит. по: 2, с.587]. Читатель пушкинской поры, хорошо знакомый с произведениями Горация, надеялся, что он увидит изображение деревни в восторженном романтическом плане, что А.С.Пушкин будет воспевать все прелести свободной, природной деревенской жизни. Однако содержание второй главы, как и последующих, противоречит этим надеждам. А.С.Пушкин виступив тут как реалист, показал истинное состояние деревни и реальный трагизм жизни человека того времени. Поэт заставил читателей увидеть всю правду действительности, которая прямо противоречит романтическому образу. А.С.Пушкин виступив здесь как философ, как исследователь человеческих отношениях и всего общества. Он воспроизвел противоречия между традициеЫ условно-литературного образа деревни и реальной провинциеЫ, в которой господствовали пошлость, лицемерие и падение нравов.
Эпиграф к третьему главе взят из поэмы Мальфилатра «Нарцисс, или Остров Венеры»: «Она была девушка, она была влюблена» . В ЭТИХ строчках Подчеркивается романтическая натура, влюбленность Татьяны, но в этом же эпиграф содержится скрытый намек на эгоизм, самовлюбленность Евгения Онегина (он опосредственно сравнивается с мифического Нарцисса, Который пренебрегать любовью нимфы Эхо, за что был наказан богинеЫ любви АфродитоЫ).
К четвертой главе выбран эпиграф из книги Ж.Сталь «Размышление о француз-скоЫ революции» (1818): «Нравственность - в природе вещей» , в которой автор говорит о том, что мораль - основа жизни человека и общества. С помощью данного эпиграфа А.С.Пушкин призывает Поразмыслим над моралью своего времени и общества. И здесь вновь наблюдаем столкновение романтического и реалистического начал в интертексте. В романе «Евгения Онегина» показаны процессы разрушения нравственности, духовные трансформации человека и общества.
Эпиграф к пятой главе взят из баллады В.Жуковского «Светлана»: «О, не знаите сих страшных снов Ты, моя Светлана!» . Этот эпиграф создает дополнительную характеристику Татьяны, Подчеркивая романтическую натуру героини. Вместе с тем эпиграф содержит намек на последующие страшные события, Которые произоИдут в романе - дуэль и смерть Ленского. Кроме того, эпиграф имеет и сатирические оттенок. Перед приездом гостеЫ Татьяне приснился страшный сон с разными химерами, фантастический чудовищами, а во время именин в доме Лариных эти гротескный персонажи реально воплощаютсЯ в образе деревенских обывателеЫ:
В гостинной встреча новых лиц,
Лаи мосек, чмоканье девиц,
Шум, хохот, давка у порога,
Поклоны, шарканье гостей,
кормилица крик и плач детей .
А.С.Пушкин подчеркивает, что бездуховныЫ мир является страшным сном для героини, в котором она вынуждена жить всю свою жизнь.
Эпиграф к шестой главе взят из книги Ф. Петрарка «На жизнь мадонны Лауры»: «Там, где дни облачны и кратки, родится племя, которому умирать НЕ больно» . Он приобретает глубокое философское звучание, заставляя читателеЫ задуматься над проблемой смерти. А.С.Пушкин разрабатывает тему жизни и смерти в этои главе, показывает смерть Ленского не в романтическом виде, а в реальном, трагическом плане (с точки зрения Онегина и автора).
Москва, России дочь любима,
Где равную тебе сыскать
И.Дмитриева
Как бы ни Любитъ родной Москвы
Е.Баратынский
Гоненъе на Москву! Что значит видетъ свет!
Где же лучше? Где нас нет.
А.Грибоедов .
Тройной эпиграф еще более подчеркивает неоднозначность и сложность жизни в изображении А.С.Пушкина, а также выражает его собственный взгляд, Который не похоже ни на одну из предыдущих литературных традиций.
Восьмой главе «Евгения Онегина» прет?? Шествует Эпиграф, Взятый автором из начала стихотворения Дж.Байрона «Fare Thee Well» («В добрый путь»):
Fare thee well! and if for ever
Still for ever, fare thee well ... .
Л.Бродский Считает, что данный Эпиграф может быть понят трояко. Поэт говорит «прости» Онегину и Татьяне. Также Этими словами Онегин шлет последний прощальный привет Татьяне . Ю.М.Лотман предлагает Обратиться непосредственно к тексту произведения «Евгения Онегина», Чтобы понятий смысл эпиграфа и того, что этим хотел сказать поэт:
Кто бы ни Был ты, о мой читателъ
Друг, недруг, я хочу с тобой Расстатъся нынче как приятелъ.
Прости...
Прости и ты, мой спутник Странный
И ты, мой верный идеал,
И ты, живой и постоянный .
Итак, мы видим, что таким образом А.С.Пушкин прощается со своими читателями, героями и с романом «Евгений Онегин» в целом.
Таким образом, эпиграфы к главам романа в стихах «Евгений Онегин» выражают иронической отношение поэта к романтическим образам и ситуациям, а содержание каждой главы убеждает читателей в том, что А.С.Пушкин пытался исследовать сущность реалий жизни, а не их романтическую окраску. Движение Пушкинский романа в стихах сквозь русскую и мировую культуру совершалось в широком спектре интерпретаций.
ЛИТЕРАТУРА
Бочаров С. Г. Поэтика Пушкина: Очерки /С. Г. Бочаров. - М.: Наука, 1974. - 207 с.
Бродский Н. Л. Комментарии к роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин» /Н. Л. Бродский. - М.: Мир, 1932. - 352 с.
Виноградов В. В. Стиль Пушкина /В. В. Виноградов. - М.: Гослитиздат, 1941. - 618 с.
Кржижановский С. Д. Искусство эпиграфа: Пушкин /С. Д. Кржижановский //Лит. учеба. - 1989. - № 3. - С. 102-112.
Лотман Ю. М. Пушкин. Биография писателя. Статьи и заметки. «Евгений Онегин». Комментарий /Ю. М. Лотман. - СПб. : «Искусство - СПб», 2003. - 848 с.
Макогоненко Г. П. Роман Пушкина «Евгений Онегин» /Г. П. Макогоненко. - М.: Худож. лит., 1963. - 146 с.
Набоков В. В. Комментарий к «Евгению Онегину» Александра Пушкина /В. В. Набоков. - М.: НПК «Интелвак», 1999. - 1007 с.
Пушкин А. С. Избранные произведения: в 2 т. /А. С. Пушкин. - М.: Худож. лит., 1970. Т. 2: Романы. Повести. - 479 с.
Смирнов-Соколъский И. Первая глава «Евгения Онегина» /И. Смирнов-Сокольский //Рассказы о прижизненных изданиях Пушкина /И. Смирнов-Сокольский. - М.: Всесоюзная книжная палата, 1962. - С. 95-112.
Фесенко Э.. Я. Теория литературы: учебн. пособ. [Для вузов] /Э.. Я. Фесенко. - [Изд. 3-е, доп. и испр.]. - М.: Академический проект, Фонд «Мир», 2008. - 780 с.
Роль эпиграфов в «Евгении Онегине»
Эпиграфы играют Значительную роль в композиции романа в стихах «Евгении Онегин». Следует отметить, что А.С.Пушкин взял за основу байроновскую систему эпиграфов.Эпиграф к первой главе взят из стихотворения П.Вяземского «Первый снег», в содержании которого А.С.Пушкин разглядел черты своего героя. Выбирая для эпиграфа стихи П.Вяземского, А.Пушкин побуждалчитателей внимательнее присмотреться к своему герою и выяснить, как же жил Евгений Онегин в молодые годы, какие душевные утраты испытал, во что верил, что любил, и что, в конце концов, его ожидали вбудущем. Второй главе предшествует эпиграф из Горация: «О rus! ...», в котором воссоздан условный образ деревни. Поэт заставил читателей увидеть всю правду действительности, которая прямо противоречитромантическому образу деревни. Он воспроизвел противоречия между традицией условно-литературного образа деревни и реальной провинцией, в которой господствовали пошлость, лицемерие и падение нравов. Эпиграф к третьему главевзят из поэмы Мальфилатра «Нарцисс, или Остров Венеры. В ЭТИХ строчках подчеркивается романтическая натура, влюбленность Татьяны, но в этом же эпиграф содержится скрытый намек на эгоизм,самовлюбленность Евгения Онегина (он непосредственно сравнивается с мифическим Нарциссом). К четвертой главе выбран эпиграф из книги Ж.Сталь «Размышление о французской революции», в которой автор говорит о том, что мораль -основа жизни человека и общества. И здесь вновь наблюдаем столкновение романтического и реалистического начал в интертексте. В романе «Евгения Онегина» показаны процессы разрушения нравственности, духовныетрансформации человека и общества. Эпиграф к пятой главе взят из баллады В.Жуковского «Светлана. Этот эпиграф создает дополнительную характеристику Татьяны, Подчеркивая романтическую натуру героини.Вместе с тем эпиграф содержит намек на последующие страшные события, Которые произойдут в романе - дуэль и смерть Ленского. Кроме того, эпиграф имеет и...
Об эпиграфах в пушкинском романе в стихах написано очень много. И всё же роль эпиграфов, их соотношение с текстом глав по-прежнему ясны не полностью. Попробуем, не претендуя на безусловную новизну истолкований, не торопясь перечитать роман. Ориентирами в этом перечитывании - путешествии по небольшому и бескрайнему пространству текста - будут три известных комментария: «“Евгений Онегин”. Роман (бессмертное произведение) А. С. Пушкина. Пособие для учителей средней школы» Н. Л. Бродского (1-е изд., 1932), «Роман (бессмертное произведение) А. С. Пушкина “Евгений Онегин”. Комментарий» Ю. М. Лотмана (1-е изд., 1980) и «Комментарий к роману А. С. Пушкина “Евгений Онегин”» В. В. Набокова (1-е изд., на английском языке, 1964).
Начнём, естественно, с начала - с французского эпиграфа ко всему тексту романа (В. В. Набоков назвал его “главным эпиграфом”). В русском переводе эти строки, якобы взятые из некоего частного письма, звучат так: “Проникнутый тщеславием, он обладал сверх того особой гордостью, которая побуждает признаваться с одинаковым равнодушием в своих как добрых, так и дурных поступках, - следствие чувства превосходства, быть может, мнимого”.
Не касаясь покамест содержания, задумаемся о форме этого эпиграфа, зададим себе два вопроса. Во-первых, почему эти строки представлены автором произведения как фрагмент из частного письма? Во-вторых, почему они написаны по-французски?
Указание на частное письмо как на источник эпиграфа призвано, прежде всего, придать Онегину черты реальной личности: Евгений якобы существует на самом деле, и кто-то из его знакомых даёт ему такую аттестацию в письме к ещё одному общему знакомому. На реальность Онегина Пушкин будет указывать и позже: “Онегин, добрый мой приятель” (гл. первая, строфа II). Строки из частного письма придают повествованию об Онегине оттенок некоей интимности, почти светской болтовни, пересудов и “сплетен”.
Подлинный источник этого эпиграфа - литературный. Как указал Ю. Семёнов, а затем, независимо от него, В. В. Набоков, это французский перевод сочинения английского социального мыслителя Э. Бёрка «Мысли и подробности о скудости» (Набоков В. В. Комментарий к роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин» / Пер. с англ. СПб., 1998. С. 19, 86–88). Эпиграф, как, впрочем, и другие эпиграфы в романе, оказывается “с двойным дном”: его подлинный источник надёжно спрятан от пытливых глаз читателя.
Французский язык письма свидетельствует, что лицо, о котором сообщается, несомненно, принадлежит к высшему свету, в котором в России господствовал французский, а не русский язык. И в самом деле, Онегин, хотя в восьмой главе и будет противопоставлен свету, персонифицированному в образе “N. N. прекрасного человека” (строфа Х), - молодой человек из столичного света, и принадлежность к светскому обществу - одна из наиболее важных его характеристик. Онегин - русский европеец, “москвич в Гарольдовом плаще” (глава седьмая, строфа XXIV), усердный читатель современных французских романов. Французский язык письма ассоциируется с европеизмом Евгения. Татьяна, просмотрев книги из его библиотеки, даже задаётся вопросом: “Уж не пародия ли он?” (глава седьмая, строфа XXIV). И если от подобной мысли, высказанной собирательным читателем из высшего света в восьмой главе, автор решительно защищает героя, то с Татьяной он спорить не осмеливается: её предположение остаётся и не подтверждённым, и не опровергнутым. Заметим, что в отношении Татьяны, вдохновенно подражающей героиням сентиментальных романов, суждение о наигранности, неискренности не высказывается даже в форме вопроса. Она “выше” таких подозрений.
Теперь о содержании “главного эпиграфа”. Главное в нём - противоречивость характеристики лица, о котором говорится в “частном письме”. С тщеславием соединена некая особенная гордость, вроде бы проявляющаяся в безразличии к мнению людей (потому и признаётся “он” с равнодушием как в добрых, так и в злых поступках). Но не мнимое ли это безразличие, не стоит ли за ним сильное желание снискать, пусть неблагосклонное, внимание толпы, явить свою оригинальность? А выше ли “он” окружающих? И да (“чувство превосходства”), и нет (“быть может, мнимого”). Так начиная с “главного эпиграфа” задано сложное отношение автора к герою, указано, что читатель не должен ожидать однозначной оценки Евгения его создателем и “приятелем”. Слова “И да и нет” - этот ответ на вопрос об Онегине “Знаком он вам?” (глава восьмая, строфа VIII) принадлежит, кажется, не только голосу света, но и самому творцу Евгения.
Первая глава открывается строкой из знаменитой элегии пушкинского друга князя П. А. Вяземского «Первый снег»: “И жить торопится и чувствовать спешит”. В стихотворении Вяземского эта строка выражает упоение, наслаждение жизнью и её главным даром - любовью. Герой и его возлюбленная несутся в санях по первому снегу; природа объята оцепенением смерти под белой пеленой; он и она пылают страстью.
Кто может выразить счастливцев упоенье?
Как вьюга лёгкая, их окрилённый бег
Браздами ровными прорезывает снег
И, ярким облаком с земли его взвевая,
Сребристой пылию окидывает их.
Стеснилось время им в один крылатый миг.
По жизни так скользит горячность молодая,
И жить торопится, и чувствовать спешит.
Вяземский пишет о радостном упоении страстью, Пушкин в первой главе своего романа - о горьких плодах этого упоения. О пресыщении. О преждевременной старости души. А в начале первой главы Онегин летит “в пыли на почтовых”, поспешая в деревню к больному и горячо нелюбимому дяде, а не катается в санях с прелестницей. В деревне Евгения встречает не оцепеневшая зимняя природа, а цветущие поля, но ему, живому мертвецу, в том нет отрады. Мотив из «Первого снега» “перевёрнут”, обращён в свою противоположность. Как заметил Ю. М. Лотман, гедонизм «Первого снега» был открыто оспорен автором «Евгения Онегина» в IX строфе первой главы, изъятой из окончательного текста романа (Лотман Ю. М. Роман (бессмертное произведение) А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий // Пушкин А. С. Евгений Онегин: Роман (бессмертное произведение) в стихах. М., 1991. С. 326).
Эпиграф из римского поэта Горация “O rus!” (“О деревня” - лат.) с псевдопереводом “О Русь!”, построенным на созвучии латинских и русских слов, - на первый взгляд не более чем пример каламбура, языковой игры. По мысли Ю. М. Лотмана, “двойной эпиграф создаёт каламбурное противоречие между традицией условно-литературного образа деревни и представлением о реальной русской деревне” (Лотман Ю. М. Роман (бессмертное произведение) А. С. Пушкина «Евгений Онегин». С. 388). Вероятно, одна из функций этой “двойчатки” именно такова. Но она не единственная и, может быть, не самая главная. Диктуемое каламбурным созвучием отождествление “деревни” и “России” в конечном итоге вполне серьёзно: именно русская деревня предстаёт в пушкинском романе квинтэссенцией русской национальной жизни. А кроме того, этот эпиграф - своего рода модель поэтического механизма всего пушкинского произведения, строящегося на переключении из серьёзного плана в шутливый и наоборот, демонстрирующего вездесущесть и ограниченность переводимых смыслов. (Вспомним хотя бы иронический перевод исполненных бесцветных метафор преддуэльных стихов Ленского: “Всё это значило, друзья: // С приятелем стреляюсь я” - глава пятая, строфы XV, XVI, XVII.
Французский эпиграф из поэмы «Нарцисс, или Остров Венеры» Ш. Л.К. Мальфилатра, переводимый на русский как: «Она была девушка, она была влюблена», открывает главу третью. У Мальфилатра говорится о безответной любви нимфы Эхо к Нарциссу. Смысл эпиграфа достаточно прозрачен. Вот как его описывает В. В. Набоков, приводящий более пространную, чем Пушкин, цитату, из поэмы: “«Она [нимфа Эхо] была девушка [и следовательно - любопытна, как это свойственно им всем]; [более того], она была влюблена… Я её прощаю [как это должно быть прощено моей Татьяне]; любовь её сделала виновной <…>. О если бы судьба её извинила также!»
Согласно греческой мифологии, нимфа Эхо, зачахнувшая от любви к Нарциссу (который, в свою очередь, изнемог от безответной страсти к собственному отражению), превратилась в лесной голос, подобно Татьяне в гл. 7, XXVIII, когда образ Онегина проступает перед ней на полях читанной им книги (гл. 7, XXII–XXIV)” (Набоков В. В. Комментарий к роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин». С. 282).
Однако соотношение эпиграфа и текста третьей главы всё же более сложно. Пробуждение в Татьяне любви к Онегину истолковывается в тексте романа и как следствие природного закона (“Пришла пора, она влюбилась. // Так в землю падшее зерно // Весны огнём оживлено” - глава третья, строфа VII), и как воплощение фантазий, игры воображения, навеянной прочитанными чувствительными романами (“Счастливой силою мечтанья // Одушевлённые созданья, // Любовник Юлии Вольмар, // Малек-Адель и де Линар, // И Вертер, мученик мятежный, // И бесподобный Грандисон <…> Все для мечтательницы нежной // В единый образ облеклись, // В одном Онегине слились” - глава третья, строфа IX).
Эпиграф из Мальфилатра, казалось бы, говорит только о всевластии природного закона - закона любви. Но на самом деле об этом говорят процитированные Пушкиным строки в самой поэме Мальфилатра. В соотношении с пушкинским текстом их смысл несколько меняется. О власти любви над сердцем юной девы сказано строками из литературного произведения, причём созданного в ту же самую эпоху (в XVIII столетии), что и питавшие воображение Татьяны романы. Так любовное пробуждение Татьяны превращается из явления “природного” в “литературное”, становится свидетельством магнетического воздействия словесности на мир чувств провинциальной барышни.
С нарциссизмом Евгения всё тоже не так просто. Конечно, мифологический образ Нарцисса просится на роль “зеркала” для Онегина: самовлюблённый красавец отверг несчастную нимфу, Онегин отвернулся от влюблённой Татьяны. В четвёртой главе, отвечая на тронувшее его признание Татьяны, Евгений признаётся в собственном эгоизме. Но самовлюблённость Нарцисса ему всё-таки чужда, он не полюбил Татьяну не оттого, что любил лишь себя самого.
Эпиграф к четвёртой главе - “Нравственность в природе вещей”, изречение французского политика и финансиста Ж. Неккера, Ю. М. Лотман истолковывает как иронический: “В сопоставлении с содержанием главы эпиграф получает ироническое звучание. Неккер говорит о том, что нравственность - основа поведения человека и общества. Однако в русском контексте слово «мораль» могло звучать и как нравоучение, проповедь нравственности <...> Показательна ошибка Бродского, который перевёл эпиграф: «Нравоучение в природе вещей» <…> Возможность двусмысленности, при которой нравственность, управляющая миром, путается с нравоучением, которое читает в саду молодой героине «сверкающий взорами» герой, создавала ситуацию скрытого комизма” (Лотман Ю. М. Роман (бессмертное произведение) А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий. С. 453).
Но этот эпиграф имеет, несомненно, и иной смысл. Отвечая на признание Татьяны, Онегин и вправду несколько неожиданно надевает маску “моралиста” (“Так проповедовал Евгений” - глава четвёртая, строфа XVII). И позднее, в свой черёд отвечая на признание Евгения, Татьяна с обидой вспомнит его менторский тон. Но она отметит и оценит и другое: “Вы поступили благородно” (глава восьмая, строфа XLIII). Не будучи Грандисоном, Евгений не поступил и как Ловлас, отвергнув амплуа циничного соблазнителя. Поступил, в этом отношении, нравственно. Ответ героя на признание неопытной девушки оказывается неоднозначным. Поэтому перевод Н. Л. Бродского, несмотря на фактическую неточность, не лишён смысла. Нравоучение Евгения в чём-то нравственно.
Эпиграф к пятой главе из баллады В. А. Жуковского «Светлана»: “О, не знай сих страшных снов, // Ты, моя Светлана!” - Ю. М. Лотман объясняет так: “…Заданное эпиграфом «двойничество» Светланы Жуковского и Татьяны Лариной раскрывало не только параллелизм их народности, но и глубокое отличие в трактовке образа одного, ориентированного на романтическую фантастику и игру, другого - на бытовую и психологическую реальность” (Лотман Ю. М. Роман (бессмертное произведение) А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий. С. 478).
В реальности пушкинского текста соотнесённость Светланы и Татьяны более сложная. Ещё в начале третьей главы со Светланой сравнивает Татьяну Ленский: “Да та, которая грустна // И молчалива, как Светлана” (строфа V). Сон пушкинской героини в отличие от сна Светланы оказывается пророческим и в этом смысле “более романтическим”, чем сновидение героини баллады. Онегин, спешащий на свидание с Татьяной - петербургской княгиней, “идёт, на мертвеца похожий” (глава восьмая, строфа XL), словно жених-мертвец в балладе Жуковского. Влюблённый Онегин пребывает в “странном сне” (глава восьмая, строфа XXI). А Татьяна теперь “теперь окружена // Крещенским холодом” (глава восьмая, строфа XXXIII). Крещенский холод - метафора, напоминающая о гаданиях Светланы, происходивших на святках, в дни от Рождества до Крещения.
Пушкин то отклоняется от романтического балладного сюжета, то превращает события «Светланы» в метафоры, то оживляет балладную фантастику и мистику.
Эпиграф к шестой главе, взятый из канцоны Ф. Петрарки, в русском переводе звучащий “Там, где дни облачны и кратки, // Родится племя, которому умирать не больно”, глубоко проанализирован Ю. М. Лотманом: “П<ушкин>, цитируя, опустил средний стих, отчего смысл цитаты изменился: У Петрарки: «Там, где дни туманны и кратки - прирождённый враг мира - родится народ, которому не больно умирать». Причина отсутствия страха смерти - во врождённой свирепости этого племени. С пропуском среднего стиха возникла возможность истолковать причину небоязни смерти иначе, как следствие разочарованности и «преждевременной старости души»” (Лотман Ю. М. Роман (бессмертное произведение) А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий. С. 510).
Безусловно, изъятие одной строки разительно меняет смысл строк Петрарки, и к эпиграфу легко подбирается элегический ключ. Мотивы разочарования, преждевременной старости души традиционны для жанра элегии, а Ленский, о смерти которого рассказывается в шестой главе, отдал этому жанру щедрую дань: “Он пел поблёклый жизни цвет, // Без малого в осьмнадцать лет” (глава вторая, строфа Х). Но на дуэль Владимир вышел с желанием не умереть, а убить. Отомстить обидчику. Он был убит наповал, но проститься с жизнью ему было больно.
Так петрарковский текст, элегический код и реалии созданного Пушкиным художественного мира благодаря взаимному наложению создают мерцание смыслов.
На этом остановимся. Роль эпиграфов к седьмой главе ёмко и полно описана Ю. М. Лотманом, различные, взаимодополняющие толкования эпиграфа из Байрона к восьмой главе даны в комментариях Н. Л. Бродского и Ю. М. Лотмана.
Пожалуй, стоило бы напомнить лишь об одном. Роман (бессмертное произведение) Пушкина - “многоязычен”, в нём сведены вместе разные стили и даже разные языки - в буквальном значении слова. (Стилевая многомерность «Евгения Онегина» замечательно прослежена в книге С. Г. Бочарова «Поэтика Пушкина». М., 1974.) Внешний, самый заметный признак этого “многоязычия” - эпиграфы к роману: французские, русские, латинский, итальянский, английский.
Эпиграфы к пушкинскому роману в стихах подобны тому “магическому кристаллу”, с которым сравнил своё творение сам поэт. Увиденные сквозь их причудливое стекло, главы пушкинского текста обретают неожиданные очертания, оборачиваются новыми гранями.
