По такому случаю музыканты отправляются в мировой тур, а в издательстве «Эксмо» выходит книга Максима Семеляка «Ленинград. Невероятная и правдивая история».
Предлагаем вашему вниманию ее фрагмент.
Иллюстрация предоставлена издательством
Был 99 год. Время, зажатое Сергеем Шнуровым за яйца, было не то чтобы захватывающим - скорее податливым. В равной и ни к чему не обязывающей степени оно располагало и к неимоверному кайфу, и к маленьким чудесам. Время само по себе ничего не предлагало, оно велось. Никакого очевидного драйва в воздухе не витало, но его можно было изобрести и навязать. Публика, не имевшая тесных экономических связей с окружающей реальностью, оправилась от кризиса быстро.
Уже к лету 99 года вышеуказанной публике в Москве стало более-менее ясно: нового андеграунда не предвидится, а будут, напротив, и клубы, и журналы, и рестораны, а также некоторые деньги; следовательно, опять надо приниматься за работу, которая, к вящему восторгу многих, едва не отменилась вовсе в кризисном августе. Впрочем, память о том, что решительно все может рухнуть в любой момент, была жива, и мозг покалывало ощущение торопливого наплевательского праздника. Под него не хватало нужной музыки, однако ждать ее было неоткуда. Группа «Аукцыон» плавно и надолго входила в стадию «Волков-трио».
В «мате» с его ходовой лирикой и ходячими присказками, конечно же, клокотали низость, глупость и где-то даже мерзость
«Мумий Тролль» кокетливо и оглушительно объявил о своих последних концертах. Вообще, в тот год все так или иначе воспевали бесперспективность в разных ее проявлениях. Федоров пел, что не будет зимы, Лагутенко щегловито постулировал отсутствие карнавала, только-только появившаяся Земфира огорошивала рассудительным: «А у тебя СПИД, и значит, мы умрем». Летов вообще ничего не записывал и только изредка наезжал с полуопальными концертами в окраинные московские кинотеатры и питерские клубы типа «Полигона». За приблизительно бодрые и относительно свежие группы могли сойти разве что «Нож для фрау Мюллер» и «Дочь Монро и Кеннеди», но им от рождения не хватало размаха.
Были еще попытки мелкомасштабных и обтекаемых прорывов вроде «Михея и Джуманджи» или группы «Маша и Медведи», им даже платили какие-то резонные деньги (приблизительно 3000 долларов за выступление), но все это было очень временно, к тому же главный хит «М и М» про Любочку с ходу обвинили в плагиате, расслышав в нем какую-то тему из Radiohead. Весь город был завешан транспарантами, на которых белым по красному печатались воззвания вроде «Чай, кофе, потанцуем?» - рекламировали новый журнал с неброским названием «Афиша».
Однако даже и в этом журнале, вроде бы взявшем моду формировать события, с музыкой творилось что-то невообразимое: печатались панегирики группе «Тайм-аут» и «Ва-банку», на обложку ставили Паштета и Максима Покровского, в общем, как пела совсем потерявшаяся к тому времени группа «Аквариум», - «того ли ты ждал, о-ё?». Пелевин в тот год сочинил «Generation П» - книгу, состоящую, казалось, из одних лишь острот. В «Ролане» демонстрировали очередного Кустурицу - беспечную комедию «Черная кошка, белый кот», после которой все вокруг окончательно зациклились на цыганах и их подозрительной музыке. Водка «Гжелка» стремительно утрачивала свою популярность - вслед за главным своим пропагандистом, президентом Ельциным.
Песни были не то вопли отчаяния, не то следствия одичания; любовный экстаз мартовского кота пополам с сумасшедшинкой мартовского зайца
Прощальным фортелем ельцинской эпохи стал фестиваль разнообразных и небесспорных искусств «Неофициальная Москва» (питерская версия называлась «Неофициальная столица»). Эта безобидная антилужковская кампания на некоторое время создала довольно убедительную иллюзию какой-то объединенной жизни. Тут и свердловский акционист Александр Шабуров, впоследствии прославившийся с проектом «Синие носы»; и жовиальный тюменский верзила по прозванию Ник Рок-н-ролл; и четверка столичных лодырей «ПГ», чья идеология ограничивалась пропагандой безделья, регги и легких наркотиков; и газета «Отечество не выбирают», и еще бог весть что, включая группу «Ленинград», которая уже подготовила ту самую роковую программу под странным названием «Мат без электричества».
С нее-то все и началось.
Эта буря в стакане водки служила одновременно и отповедью, и проповедью - в интонациях певца уживались как забавник, так и «еще один вселенский отказник». Уличный говор неплохо сочетался с кубинской осанкой песенок, а клиническая срамота - с трогательным самоедством. Песни были не то вопли отчаяния, не то следствия одичания; любовный экстаз мартовского кота пополам с сумасшедшинкой мартовского зайца. Ликование мешалось с терзаниями: «Я так устал, я так измучен, в моей душе десяток ран, я плачу, как м***к последний, целую батареи кран».
Дудки «Французской помады», самой первой песни, напоминали потревоженную в ночи сигнализацию малобюджетного транспортного средства, от их тревожного воя было не укрыться. Пластинка в целом походила на тост - болезненно бравый, столь же патетический, сколь и самоуничижительный. Тост был свинский, но не жлобский. В потенциальном переводе на столовый жаргон он звучал бы скорее так: чтоб х** стоял, а денег не было. Редко когда самые основы жизни понимались столь превратно. И редко когда подобная превратность приводила в столь отчетливый восторг. Виктор Шкловский где-то заметил, что одни художники в искусстве имеют обыкновение проливать кровь, другие - семя, а третьи - просто мочиться.
«Ленинград» был заточен под три занятия одновременно, вероятно, поэтому в отечественном рок-н-ролльном кагале так и не появилось группы проще и натуральнее. «Мат без электричества» был достаточно странно, не сказать скверно, записан, что только добавляло ему лишней прыти. По замыслу Жана Кокто, дилетантизм уже сам по себе преступление перед обществом, а оно в данном случае как раз и было необходимо. Шнур пел не слишком уверенно, и этот обыденный конфуз неумехи действовал как наркоз. На записи хорошо слышно, как человек сам удивляется тому, что несет в микрофон. При этом в песнях чувствовалась такая упоительная гортанная гордость («ЭТО ПРО МЕНЯ!» - вот, конечно же, главная строчка пластинки), что не возникало ни малейших сомнений: тип, их записавший, точно поет по утрам в клозете. Как-то в гостях мы оказались у магнитофона, бесперебойно транслировавшего искомый «Мат без электричества», в компании Александра Тимофеевского. Шуре пришлось прослушать пару песен, после чего он задумчиво произнес: «Знаете, я понял, в чем тут дело, ему же ведь просто нравится произносить эти слова: х** и п***а, х** и п***а, х** и п***а». Так оно, в сущности, и было. Тем не менее something stupid1 за считанные секунды превращалось в something else2. Шнур, разумеется, мог бы повторить вслед за Челентано: «Инстинкт - вот моя поэтика».
А с другой стороны, мог бы этого и не делать, поскольку рациональной жесткости ему тоже было явно не занимать. При всех засвеченных на альбоме глупостях эффекта «дурной славянской башки» совершенно не возникало. В этой пластинке была смешная, но железная логика - в том числе и музыкальная. «Мат без электричества» был напрочь лишен этой паскудной заливистости духовых инструментов, которая была столь характерна для местных групп, укомплектованных схожим образом.
С этим человеком хотелось - совершенно по-сэллинджеровски - познакомиться, причем желательно быстрее
Дудки не петляли попусту, они выполняли чужую и вполне черную работу (были вместо гитар), оттого звучали сдержанно и правдиво. Пение тоже обошлось без унизительной задушевности, поскольку душа этого автора-исполнителя слишком явно была не на месте. С пластинки «Мат без электричества» началась подлинная история Сергея Шнурова. (Само название альбома невзначай соответствовало кличке солиста: шнур, электричество etc. И жизнь из этой записи выплывала сама собой, на простых и необсуждаемых основаниях, словно электричество из бытовой розетки.)
Дело было вовсе не в соперничестве с Игорем Вдовиным, не в том, кто как пел - лучше, хуже, ярче, глуше. Дело в том, что, когда люди впервые слышали альбом «Пуля», они, как правило, спрашивали: «Что это играет?» Когда люди впервые слышали альбом «Мат без электричества», они обыкновенно интересовались: «Кто это поет?» С этим человеком хотелось - совершенно по-сэллинджеровски - познакомиться, причем желательно быстрее.
Мне тоже этого хотелось. Даже несмотря на то, что мы уже, в общем-то, были знакомы - встречались зимой 98 года в первом «ОГИ», потом еще где-то, потом еще что-то. В те разы у меня совершенно не укладывалось в голове, что невысокий круглоголовый парень в псевдовоенном свитере и с нелепой, похожей на запятую бородкой, фактически мой ровесник (Шнур старше на год и пять месяцев, он родился 13 апреля 73 года), окажется способен на такие слова и вещи. Здесь был с ходу заманифестирован основной принцип «Ленинграда» - не важно, как петь, не важно, что петь, не принципиальна музыка и не в словах дело.
По-настоящему важна только одна, точнее, две вещи: абсолютная точность фантазии и языка. Никакой специальной «правды жизни» там, разумеется, не было. «Мат без электричества» со всеми своими словесными и ритмическими ненормативами был подчеркнуто художественным произведением (бесчисленные цитаты только усиливали условность спетого), настоящим спектаклем, а не реалити-шоу. В определенном смысле «Ленинград» был иллюзией еще почище того же «Аквариума», потому что из нее вообще не хотелось выкарабкиваться.
Пока все кругом деликатно цитировали, Шнур просто присваивал. Индульгенцией ему служила собственная неподражаемая интонация - точно так же, как в свое время Аркадию Северному. Наиболее обезоруживающим плагиатом был, разумеется, «Дикий мужчина» - проигрыш вчистую снят с песни The Tiger Lillies. Впрочем, имелись и несколько более засекреченные цитаты - Шнур только недавно признался мне, что свой коронный номер «Шоу-бизнес» он написал под влиянием арии старухи Шапокляк («хорошими делами прославиться нельзя»).
Под его музыку вполне можно было, согласно расхожей установке, «все прое**ть»
Шнуров производил подобные транзакции непринужденно - и музыка поддавалась ему с благодарной легкостью. Впрочем, этого следовало ожидать от человека, который одно время профессионально копировал картины Брейгеля. С возникновением «Мата без электричества» у «Ленинграда» стала складываться вполне осмысленная аудитория. При всей матерщине «Ленинград» совершенно не нуждался в возрастном цензе - дети и юношество к этой музыке не слишком тянулись. Никто не писал слово «Ленинград» на стенах, это была музыка для старших. В Шнуре, которого мало кто тогда знал, все чаяли видеть как минимум сорокалетнего. Под его музыку вполне можно было, согласно расхожей установке, «все прое**ть».
Однако сама конструкция фразы уже предполагала наличие этого «всего», то есть определенную зрелость. «Мат без электричества» обладал той редкой силой по-настоящему простой музыки, в которой нельзя услышать что-то «свое». Слышно было ровно то, что в ней заложено, не более. Она не оставляла простора для размышлений и интерпретаций. В довершение всего, в «Ленинграде» напрочь отсутствовали юродство и «метафизика», всегда бывшие отличительной чертой местной алкогольной письменности и звукописи - от «Москвы - Петушков» до «Звуков Му».
Шнур никак этот аспект не эксплуатировал. Ничего в духе «ангелы Господни, слышите ли вы меня» на альбоме не было, слава тем же ангелам. Все было просто, пусто и складно: «Я люблю пиво, я люблю водку, я люблю баб и жирную селедку, я не люблю твоих французских булок, я алкоголик, е****й придурок». Лирика Шнурова была одновременно и физикой. В «Мате» с его ходовой лирикой и ходячими присказками, конечно же, клокотали низость, глупость и где-то даже мерзость. Зато энергия, которая выделялась от трения со всем вышеуказанным, шла строго снизу вверх. Причем достаточно высоко вверх. Если верить Честертону, то беззастенчивость - признак прогресса. В нашем случае он был налицо.
В свет вышла книга Максима Семеляка «Ленинград. Невероятная и правдивая история группы». Публикуем самые
Фото: Александр ГЛУЗ
Изменить размер текста: A A
Творение журналиста Максима Семеляка под названием «Ленинград . Невероятная и правдивая история группы» таковым и является. Автор, кажется, сделал невозможное - опросил множество людей, которые были рядом или в группе «Ленинград» с момента ее зарождения, и их воспоминания сложились в причудливый, и при этом весьма занимательный пазл. Мы видим, как шаг за шагом группа шла к всероссийской славе, как менялось ее окружение, цели, Россия , в конце концов. Но угар, как основная движущая сила, остался. «Комсомолка» выбрала отрывки из книги про самую популярную сегодня группу.
История от Олега Гитаркина (музыканта)
«Как Шнур принял друга за любовника Акиньшиной»
При встрече он мне часто говорил: «Гитаркин, сделай-ка мне ремикс». ... Мы записали три или четыре песни. Потом он пришел с каким-то приятелем ко мне в гости, я поставил ему оригиналы, мы послушали, выпили бутылку вина, потом вторую, потом пошли к нему в гости, он жил рядом. По дороге мы купили две большие бутылки какой-то бормотухи, что-то вроде крепленого мартини. Дома Акиньшиной не оказалось, и мы стали ее ждать в парадном и пить прямо там. Я с утра ничего не ел. Потом, я помню, мы сидим с ним на кухне и слушаем его новый альбом «Х...» (можно заметить на слово «Ерунда» - ред.) Пили, пили, пили. А потом я помню, как стою в ванной и дико блюю этим красным пойлом и все никак не могу в себя прийти. В итоге я там уснул и проснулся утром или даже ночью.
Выполз оттуда - никого нет в квартире. Странно, думаю, пошел лег в их кровать и спал чуть ли не до вечера следующего дня. Потом прибежала Акиньшина, очень удивилась, что я еще дома... Я говорю: а где Сережа? Она спрашивает: а ты что, ничего не помнишь? Оказывается, мне стало плохо, а Шнур тем временем делал вид, что держится, но при этом у него начался в голове сумбур, потому что, услышав какие-то звуки посторонние в ванной, стал интересоваться у Акиньшиной, что там в ванной происходит. Она говорит: ну как, там Гитаркин, он, наверное, моется. Он: а что он тут делает? Почему он там моется?... И он стал думать, что я любовник Акиньшиной и он пришел домой и нас застукал. И он рвался туда, чтобы меня избить. Акиньшина кричит: ты что, не помнишь, вы же вместе пришли, вместе пили?! Слава богу, я всего этого не видел. В итоге он всю агрессию вывалил на нее , они дико поругались, он убежал куда -то без одежды на улицу, с кем-то там подрался, вернулся весь в крови, а потом вообще ушел в жуткий запой, его две недели никто не видел. Так мы начинали наш совместный проект...»
Исторя от Григория Зонтова (тенор-саксофон)
«Сколько стоит сломать нос музыканту «Ленинграда»
Как-то в клубе «Дача» мне под Новый год сломали нос. Шнуров пришел в дикую ярость, раскричался, что в группе «Ленинград» носы не ломают. Мы с ним вдвоем поехали разбираться. А того охранника в тот день на месте не оказалось. Шнуров спросил у кого-то из персонала: «А он здоровый? Ну ладно, тогда домой за пистолетом поедем. А завтра мы опять приедем в шесть часов, приводите кого угодно, я при всех объясню, что он гондон». И мы ушли. Приезжаем на следующий день - Серега в красном шарфике, повязанном пионерским образом, с полиэтиленовом пакетом с пластинками. А там собралась целая туса - ждали, что мы приедем оравой с автоматами, видимо. А мы - красный шарфик и полиэтиленовый пакетик. И Шнур начинает разговор - очень быстрый и четкий. Все закончилось хорошо: человек понял, что он неправ, извинился, мы выпили.
История от Сергея Шнурова
«В ожидании Башмета »
Мы с Башметом познакомились на какой-то новогодней программе, которую придумали Козырев с Меньшиковым . Башмет подыгрывал группе «Ленинград», причем очень не...о - на клавишах. Вообще, это явно кармическая связь. Башмет тогда пришел к нам, уже бухнувший изрядно. И говорит, ребята, у вас есть что-нибудь? Мы отвечаем: ну, разумеется, есть. Он обрадовался, говорит: ну слава богу, а то вокруг все какие-то музыканты великие , а людей что-то и нет. А там вся эта ш... - «Би-2» и так далее. Ну и нашел, короче, людей в нашем лице. А потом на съемках общались, Рождество вместе встретили. В конечном итоге мы с Башметом договорились, что он будет играть в группе «Ленинград», рано или поздно это должно случиться.
«О любви»
В двадцатых числах декабря я его отвезла в аэропорт, посадила на самолет, ну, и была уверена что он так и останется в Питере : увидит свой дом и больше не вернется. Сидела потом у подруги, пила шампанское и рыдала. И он действительно исчез на несколько дней. Позвонил мне второго или третьего января часов в пять утра и сказал, что он во Внуково и чтобы я его забирала. Я накануне выпила абсента, спала час и мне было очень плохо, ну и пьяная села в такси, поехала его забирать. Захожу в аэропорт, абсолютно пустой терминал, в углу какое-то кафе с тремя пластиковыми столиками, и там единственный клиент: у него огромная синяя гематома в пол-лица, он сидит с бутылкой какого-то дорогого шампанского и бокалами. И я иду к нему и понимаю, что моя жизнь поменялась. И с тех пор мы с ним,в общем-то, и не расставались.
История от Сергея Шнурова
«Розы для певца»
Я тогда жил с Акиньшиной, а квартиру мы снимали у дочки Гребенщикова . А квартира находилась у БКЗ «Октябрьский». Я там задружился со всеми буфетчицами, так как в том районе не было никаких приличных кафе, где наливали бы в любое время дня и ночи. И я с чёрного хода постоянно туда ходил в кафе опохмеляться. Ну как-то я проснулся часов в шесть или семь, пошел в БКЗ, встретил знакомую буфетчицу, взял маленькую бутылку вина, спросил: «Кто выступает?» Она говорит: «Малинин ». И я, не заходя в зал, вышел на улицу, купил букет роз и после второй опять-таки маленькой бутылочки вина распахнул дверь и начал движение к сцене с этими цветами. И в аккурат к финалу песни я оказался на сцене и протянул Малинину этот букет. На что Малинин посмотрел мне в лицо и спросил: «Это ты?» Я сказал: да, это я, отдал цветы и ушел.
История от Анны Маграчевой (подруга Сергея)
«Шнур и бабушка»
А Шнуровская бабушка по линии отца умерла, когда он еще учился в школе. Она была единственным человеком, который когда-либо являлся для него авторитетом. Бабушка была неординарной личностью, неоднократно посещавшей психиатрические лечебницы. Отсутствием алчности и многими другими жизненными принципами Шнуров обязан именно ей. В квартире бабушки стоял шкаф, в котором лежали всякие старые вещи. В блокаду бабушка жила в Питере. Однажды Сережа извлек из шкафа клейстер. Бабушка сказала, что во время блокады люди варили его и ели, благодаря чему выживали.
Сережа спросил, какой он был на вкус, и бабушка предложила сварить клейстер. Они сварили так же, как это делали в блокаду, и съели. Сереже понравилось, он даже спросил, почему мы все время не варим клейстер? Как-то они пошли с бабушкой гулять. Но важно было вернуться к восьми часам для просмотра любимого Сережиного мультфильма. Чтобы не пропустить время, в авоську бабушка положила заведенный на полвосьмого будильник.
На похороны бабушки Сережу не взяли: был еще маленький. Говорит, наверно, и к лучшему. Иначе не знает, как бы он себя повел: может, прыгнул бы за бабушкой.
История от Матильды Шнуровой (жены Сергея)
«Как Шнурова чуть не убили за отказ фотографироваться»
Была ночь накануне моего дня рождения, мы были в какой-то странной небольшой компании - Вася Бархатов (театральный режиссер - ред) с женой Машей, рэпер Сява со своей свитой. Мы почему-то оказались на улице Рубинштейна и сели в «Моллисе» на летней веранде. Будний день, ничто не предвещало. Серега абсолютно трезвый, заказал стакан пива. Из паба вышли два кавказца, один просто в хлам. Он увидел Серегу, оттолкнул меня, подошел и говорит: «Слышь, Шнур, давай щелкнемся». Серега говорит: «Я сегодня не фотографируюсь». А тот совсем невменяемый: «Ты чего, «обалдел?» Ты, «блин», Шнуров, «обалдел»?» Серега его отпихнул, тот отпрыгивает от нашего стола и говорит: «Ну все, «конец», сейчас ты, «сволочь», узнаешь!». Достаёт мобильник и начинает куда-то звонить с такими речами: «Я тут в «Моллисе», собирай всех, зови сюда». Ну и началась какая-то легкая движуха, скамейки, столы задвигались, вдруг резко какая-то агрессия. Я прямо почувствовала, воздух стал страшно разряжаться, мне стало резко тошно. Я как-то на автомате схватила со стола Серёжин телефон и позвонила нашему товарищу - байкеры и попросила срочно приехать на Рубинштейна, потому что заваруха начинается нешуточная. Байкеры уже все пьяные, но обещают приехать, я кладу трубку, а Серега с тем парнем уже успели обменяться парой ударов.
И вдруг я вижу, что по улице Рубинштейна с одной стороны на нас идет толпа кавказцев, человек тридцать, - видят нас и переходят на бег. А Серега замечает их, выскакивает наружу и кричит: «Чуваки, я здесь!» И они все побеждали на на него - он отвлёк внимание, чтобы вся толпа не ринулась на нас. А я вижу, как с другой стороны улицы Рубинштейна - а она ж узкая - идет еще человек тридцать. То есть конкретно вокруг нас смыкается толпа людей. Это было очень страшно. И все происходит мгновенно. Наша компания, в свою очередь, с кем-то схватывается, начинаются отдельные микро-драки, но эпицентр - там, где Шнуров, я вижу, как он хватает за шкирку какого-то мелкого, засовывает его голову в рекламный щит- а они иногда стоят открытые - бьет этим щитом ему по башке и бежит дальше. Я забегаю в паб и кричу: вызывайте милиций быстро! А персонал сидит такой: а почему, а зачем, а что случилось. Я понимаю, что ждать помощи не от кого, выскакиваю на улицу, прыгаю в машину - у нас была тогда Z4 двухместная спортивная, - улица там односторонняя, и я еду против движения, ночь, пустая дорога, и я их не вижу, они скрылись. Я в панике выезжаю по встречке на Пять углов, а там слишком много улиц расходится, и невозможно понять, по какой именно они побежали. Но как-то, видимо, я интуитивно поучаствовала, что Сережа двинулся по кратчайшему пути в сторону дома, и это улица Ломоносова , и там опять одностороннее движение. Я выезжаю туда и вижу в свете фонарей толпу, которая конкретно меситься. И я на полной скорости въезжаю в толпу, они врассыпную, и тут я вижу, что они повалили Серёгу на землю и скопом бьют его ногами. Они замечают меня: начинают орать «сука мразь», бить кулаками по машине, а я просто начинаю на машине в толпе - вперёд-назад, вперед-назад. Серега видит меня, хватается рукой за дверь, а я на автомате заблокировала двери. Он ее открывает только со второго рывка, хватается рукой за пассажирское сидение, а они держат его за одежду и за волосы, у него тогда длинные были. Он цепляется руками и ногой за сидение, я даю по газам, и мы в итоге оторвались, они не смогли его удержать. По встречке выезжаю на Фонтанку в сторону дома - мы доехали секунд за 30, такая была скорость. Открываю брелком калитку и понимаю, что я слышу не только как мое, но и как его сердце бьется. Позвонили Бархатову, но там, слава Богу, все обошлось мелкими потасовками, потому что вся толпа побежала за Сережей, ну а потому уже и байкеры подъехали с битами.
«Наша матушка Расия всему свету гала-ва!» - запел вдруг диким голосом Кирюха, поперхнулся и умолк. Степное эхо подхватило его голос, понесло, и казалось, по степи на тяжелых колесах покатилась сама глупость.
Антон Чехов
Летними вечерами - часов в шесть-семь-восемь, - когда средняя скорость человека превышает автомобильную, а в воздухе виснет стеклянная офисная усталость, Тверская улица становится особенно неинтересной. Глазу есть по чему скользить, но не на чем задержаться. Кругом все столь же ярко, сколь и нелюбопытно, исправно, но неудивительно. Побирушки со стажем привычно требуют свое, покинутые машины готовятся к принудительной эвакуации, малочисленные сектанты распевают нудные евангельские рок-н-роллы, понурым мавзолеем высится отель «Ритц-Карлтон», и кажется, что сама жизнь застыла в бессмысленном оцепенении. Застыла не без удовольствия.
Как раз таким летним вечером - часов в шесть-семь-восемь - на Тверскую выскочил невысокий бородатый человек в голубой рубашке. Он выбрался из машины, в которой больше не было никакого смысла, и пошел вверх по улице, по направлению к Пушкинской площади. В руке у человека был жбанчик «редбулла», а за шиворотом торчали два крупных флага Российской Федерации - такие могли бы висеть на домах в государственный праздник. Налетевший ветер делал их похожими на крылья, а их обладателя - на, соответственно, ангела. Человек покрикивал что-то про нанотехнологии и смеялся.
Хмельной пустяк неуловимым образом всколыхнул улицу. Машины зашевелились в своем неповоротливом потоке. Прохожие задвигались резче, завертели головами. Рассеянное внимание Тверской сошлось на точке всеобщего интереса, и эта точка быстрым шагом двигалась в мою сторону, пока не достигла арки Большого Гнездниковского переулка, где я и пожал человеку с крыльями свободную от «редбулла» руку.
Ходить по Тверской с пьяным да еще и окрыленным Сергеем Шнуровым было непросто, и я предложил ему укрыться от уличных почитателей в «Пушкине». Сев за стол, Шнуров первым делом потребовал стакан «Амаретто». «Амаретто» не оказалось. Пришлось ему взять какой-то равновеликой по мерзости клюквенной настойки (была у Шнурова эта страсть к диким напиткам, типа Asti Cinzano). Крылья по-прежнему торчали у него за спиной. В помещении они смотрелись неважно, пожухло, он это немедленно почувствовал и тут же затеял новую игру. Он попросил у официанта вазу и, вытащив наконец из-за спины свои штандарты, пояснил: «Цветочки поставить». Его послушали. Официант притащил огромную вазу, начал расставлять в ней то, что Шнуров нарек цветами. Происходящее стало очень похоже на финальную часть антониониевского «Фотоувеличения». (Я, надо сказать, уже как-то попадал в пространство этого фильма в связи с «Ленинградом» - несколько лет назад утащил с концерта черенок разбитого стратокастера.) После обеда Шнур настоял, чтобы я взял один из цветков домой. Я пробовал отмахнуться, но спорить с ним в таком состоянии, как правило, не имеет смысла.
Пробираясь между столиками с этим дурацким крылом-цветком, я думал о боевом искусстве наглядности, которым этот человек, будучи ангелом и пугалом в одном лице, овладел в совершенстве. Шнур всегда работал только с самыми очевидными и нескрываемыми вещами, будь то мат, алкоголь или вот знамя. Он умел создавать такие условия, при которых из ругательства получалась песня, из карточки для метро - медиатор, из флага - крыло, из телефонного зуммера - мелодия на миллион долларов, а из чужой музыки - собственная. Я бы не сказал, что он брал то, что плохо лежит. Наоборот. Секрет как раз и заключался в отсутствии секрета - Шнуров брал только то, что лежит очень и очень хорошо. Лишь то, на что имеет право каждый. Ну, как на флаг. Или на алкоголь. Или на мат. Шнуров, в сущности, ничего не изобрел. Но он дал всем этим простым и подручным вещам свою фамилию, обозначил биологическое родство и стал в некотором роде хозяином положения.
Дома я вытащил из кармана пухлую флэшку, обтянутую толстым слоем голубой резины, - Шнуров сунул мне новый альбом «Ленинграда». Спустя несколько месяцев он будет снабжен веселой растленной картинкой, разойдется под названием «Аврора» и станет своеобразным символом возрождения группы в ее первозданной прыти и дичи. Я начал слушать. Первой песней шла «Музыка для мужика».
На следующее утро я позвонил Шнурову и сказал, что «Музыка для мужика» - неплохое название для альбома (тогда он еще никак не назывался). Шнуров особого энтузиазма не выказал - он вообще редко вдохновлялся сторонними наблюдениями на собственный счет. Я подумал: «Тогда я забираю название себе».
Повертев флэшку в руках, я обнаружил, что на ней тоже изображен ангел. Он был улыбчивый, расписной и мордастый.
Действующие лица
Сергей Шнуров - лидер группы «Ленинград»
Игорь Вдовин - экс-вокалист группы «Ленинград»
Всеволод «Севыч» Антонов - перкуссионист группы «Ленинград»
Александр «Сашко» Привалов - экс-трубач группы «Ленинград»
Митя Борисов - ресторатор
Илья Бортнюк - промоутер, глава компании «Светлая музыка»
Андрей «Андромедыч» Антоненко - музыкант, аранжировщик
Алина Крупнова - продюсер
Стас Барецкий - поэт
Иван Дыховичный - кинорежиссер
Леонид Федоров - музыкант, лидер группы «АукцЫон»
Иван Лебедев - монтажер
Борис Гребенщиков - музыкант, лидер группы «Аквариум»
Алексей Зимин - журналист, главный редактор журнала «Афиша-Мир»
Дмитрий Ицкович - ресторатор, издатель
Егор Летов - музыкант, лидер группы «Гражданская оборона»
Роман Парыгин - трубач группы «Ленинград»
Митя Мельников - экс-барабанщик группы «Ленинград»
Юрий Сапрыкин - журналист, главный редактор журнала «Афиша»
Борис Хлебников - кинорежиссер Мартин Жак - музыкант, лидер группы The Tiger Lillies
Александр «Пузо» Попов - музыкант группы «Ленинград»
Михаил Ефремов - актер
Глеб Владиславлев - менеджер среднего звена
Алексей Казаков - журналист
Земфира Рамазанова - певица
Олег Гитаркин - музыкант, лидер группы Messerchups
Дмитрий «Демыч» Беляев - церковный сторож
Дмитрий Ткачев - журналист
Михаил Трофименков - журналист
Константин Мурзенко - актер, сценарист, кинорежиссер
Лида Федорова - промоутер
Ира Седова - арт-менеджер клуба «Китайский летчик»
Василий Уткин - спортивный обозреватель, телеведущий
Анна Черниговская - издатель
Андрей Карагодин - журналист, главный редактор журнала Gala
Гарик Осипов - музыкант, писатель, переводчик
Борис Симонов - хозяин музыкального магазина «Трансильвания»
Денис «Веич» Вейко - роуд-менеджер группы «Ленинград»
Дуня Смирнова - сценарист, режиссер, ведущая телепрограммы «Школа злословия»
Оксана Бычкова - кинорежиссер
Сергей «Обобо» Бакалов - фотограф
Евгений Лаврентьев - кинорежиссер
Алексей «Микшер» Калинин - барабанщик, перкуссионист группы «Ленинград»
Артемий Троицкий - журналист
Денис Рубин - первый директор группы «Ленинград»
Илья Ценципер - генеральный директор ЗАО «Афиша индастриз»
Дмитрий Ольшанский - журналист, главный редактор журнала «Русская жизнь»
Константин «Лимон» Лимонов - гитарист группы «Ленинград»
Паша Павлик - дизайнер
Денис «Кощей» Купцов - барабанщик группы «Ленинград»
Роман Грузов - журналист, художник, участник группы «Речники»
Ольга Сальникова - журналист
Роман «Ромеро» Фокин - экс-саксофонист группы «Ленинград»
Михаил Рябчиков - арт-директор клуба «Проект ОГИ»
