Читать книгу «Иуда» онлайн полностью — Амос Оз — MyBook. — Влияет ли на вас ваш педагогический опыт

На этой неделе на русском языке выходит роман классика израильской и мировой литературы Амоса Оза «Иуда». Это новая интерпретация сюжета о «предательстве» одного из учеников Христа. Наталья Кочеткова («Лента.ру «) побеседовала с Амосом Озом о том, почему его так волнует тема предательства и почему после 56 лет брака писатель так ценит компромисс во всем.

-Почему вы решили именно сейчас начать разговор о природе предательства? Что подтолкнуло вас к этой теме?

Эта тема огромна и стара как мир: в каждом поколении, каждой стране, каждой цивилизации найдутся люди, на которых некоторые из их современников навесили ярлык предателя. Иногда - не всегда - они оказывались теми, кто опередил свое время. Такое происходит повсеместно - не только в моей стране, не только в моей части мира.

История Иуды странна, нелогична и противоречива, поэтому многие пытались ее интерпретировать: скажем, мы все помним, как Борхес оправдал предательство Иуды.

Конечно! Чудесная история!

Он видел в поступке Иуды подвиг и исполнение Божьей воли. Правильно ли я понимаю, что эта точка зрения вам тоже близка?

Именно что близка. У Борхеса Иуда - тот, кто несет волю Господа ради будущего веры и человечества. В моем романе, по теории главного героя Шмуэля Аша, Иуда другой: он очень нетерпелив, хочет немедленного искупления. Он подталкивает Иисуса к приходу в Иерусалим, к распятию на кресте. Против его желания. Иисус боится смерти. Иисус Шмуэля Аша - это не Иисус из Евангелия. Его Иисус не готов идти в Иерусалим. Иуда же хочет, чтобы Иисус взошел на крест, сошел с креста, чтобы весь мир мог увидеть, как будто это показывают по телевидению в прайм-тайм, как Иисус сходит с креста, и Царствие небесное наступает.

В моем романе - это не Божья воля, как у Борхеса, а нетерпение и фанатизм Иуды. Мы знаем таких героев в истории, которые хотели немедленного спасения. Я не идеализирую Иуду, а Борхес идеализирует, как и многие другие авторы. Но он не предатель совсем. Фактически в моем романе Иуда верит в Христа в гораздо большей степени, чем Иисус верит в себя. И когда Иуда умирает, когда он убивает себя, мой герой Шмуэль говорит, что умер первый христианин и последний христианин, единственный христианин.

Не сомневаюсь, что такая интерпретация поступка Иуды найдет много противников среди православных. Что вы могли бы им возразить?

Конечно, такое представление вещей довольно провокативно. Но я мог бы им сказать, что сюжет об Иуде из Евангелия, о тридцати серебрениках, сюжет о самом известном в истории человечества поцелуе - поцелуе предателя, сюжет об убийцах бога, сюжет, которому уже более 2 000 лет, - самый безобразный сюжет из всех, что были когда-либо рассказаны. Я бы сказал, что это глупая история, если читать ее, только основываясь на расовых стереотипах. Это отвратительная история, способная и далее порождать массовые убийства, как и другие подобные сюжеты в мировой истории, подталкивающие к гонениям, инквизиции, экспансии, дискриминации, погромам, холокосту. И если кого-то смущает мое представление Иуды, мой ответ будет таким: я не идеализирую Иуду, в то время как Евангелие демонизирует его и его участие в описанных событиях.

Амос Оз и Реувен Ривлин. Фото: Mark Neyman, Flash-90

-В романе вы пишете, что любовь часто пахнет кровью. Почему так получается? И что сделать, чтобы так не было?

Я отвечу вам почему. Я думаю, что очень часто люди творят ужасные преступления во имя любви. Идеи, распространяемые проповедниками, революционерами, реформаторами, идеологами и идеалистами, которые полагают, что можно изменить человеческую природу, что можно всех заставить любить всех, - мне кажутся не только абсурдными, но и очень опасными. Любовь - очень редкий минерал. Я думаю, что большинство людей в принципе не способно любить больше пяти, в крайнем случае десяти-пятнадцати человек. Поэтому когда кто-то говорит, что он любит Америку, она любит третий мир или он любит рабочий класс - это не любовь, это что-то другое. Во имя такой ложной любви люди совершают преступления, убивают друг друга, льют кровь. Потому что, если ты вдруг оказался недостоин такой любви - ты отправляешься в ГУЛАГ или в газовую камеру. Ты не любим - ты вынужден заслуживать эту ложную любовь. Поэтому концепция всемирной любви кажется мне очень опасной. Я верю в мировую законность, верю в отсутствие насилия во всем мире, но не в мировую любовь: мне это кажется невозможным.

Двое мужчин, любящих одну женщину, два народа, претендующих на одну землю, никогда не подружатся, - пишете вы в романе. Как, с вашей точки зрения, сегодня решать геополитические конфликты?

Для меня ключевое слово не «любовь», а «компромисс». В начале романа трое моих героев - это три незнакомца, люди, друг от друга чрезвычайно далекие. Они сидят в одной комнате, разговаривают, разговаривают, разговаривают и пьют чай литрами. Это не начало анекдота - это сюжет моего романа: трое сидят в комнате и спорят. И что происходит за эту зиму, за те три месяца, что они так сидят? Они становятся все ближе друг другу. По мере того как противники знакомят друг друга со своими идеями, концепциями, жизненным опытом, они становятся ближе и к финалу почти любят друг друга. И это маленькое чудо. Я не верю в мировую любовь, но верю в компромисс, в близость. Только не надо понимать под компромиссом капитуляцию, как не надо путать капитуляцию с наживанием врага. Компромисс просто означает пойти кому-то навстречу. Без компромиссов жизнь невозможна. Я женат на своей жене 56 лет, поэтому я знаю кое-что о компромиссах, уж поверьте мне.

Если мы посмотрим на современную мировую политику, то кажется, что идея национального государства сейчас довольно популярна. Какие, по-вашему, перспективы у этого явления?

Я не большой фанат идеи национального государства. Я считаю, что нужно двигаться вперед. Но я могу вам сказать, чего бы я никогда не сделал как еврей: я никогда не буду первым, кто подаст идею отказаться от идеи национального государства. Это слишком опасно. Евреи жили без страны, без защиты тысячи лет. Это был довольно милый перформанс одного актера. Иногда аудитория аплодировала, чаще закидывала яйцами. Много раз убивала актера. .Да, но я не буду первым, кто предложит от этой идеи отказаться. Хотя в идеале я бы хотел жить в мире, где нет национальных государств.

-Какой тип государства сейчас приемлем?

Я верю в добрососедские отношения - как в многоквартирном доме. Где люди здороваются в вестибюле, желают доброго утра, иногда заходят друг к другу на чашку кофе. Но я не верю, что весь мир может жить как в одной студенческой спальне. Я не думаю, что это хорошая идея, - наоборот, мне это кажется кризисом цивилизации. Каждому человеку и каждому народу нужно его частное пространство. Поэтому хорошо жить в квартире в большом доме, где может быть общий бассейн, холл, магазин, но каждому нужно его собственное пространство тоже.

Это справедливо и для брака. Приятно находиться вместе, но иногда любому из супругов позволительно уйти в другую комнату, закрыть за собой дверь и остаться наедине с собой. Поэт Джон Донн как-то сказал «Нет человека, который был бы как Остров, сам по себе, каждый человек есть часть Материка». Я с ним согласен. Но я бы добавил от себя, что каждый из нас полуостров, связанный с основной сушей, с культурой, традициями, языком, обществом, биологическим и социальным классом, религией. Но каждый из нас в какой-то момент должен быть оставлен в покое, в тишине, в уединении, со своими страхами, мечтами, амбициями. Половину нас надо оставить в покое, половина - связана со всем человечеством. Нет человека, который был бы как остров, но каждый из нас полуостров - думаю, что это так.

Некоторые идеологи, и в вашей стране так было, думают, что каждый человек - это молекула в большом организме. Я думаю, что это катастрофа, это был бы монстр. С другой стороны, среди нас есть люди, считающие, что каждый из нас - одинокий остров, который воюет против всех других островов. Это тоже катастрофа. Полуострова - вот мы все кто. И в моем романе три героя начинают как три одиноких острова, а заканчивают как полуостров, они оказываются связаны друг с другом.

Роман «Иуда»

-Вы часто говорите, что ваши книги автобиографичны - кто из героев романа «Иуда» похож на вас?-

-«Иуда» - это квартет, нет, даже квинтет. Это все равно, что спросить композитора, с кем вы ассоциируете себя больше: со скрипкой или виолончелью. Каждый герой представляет определенную часть меня. Женщина по имени Аталия - это часть меня. Молодой идеалист Шмуэль Аш - часть меня. Старик-скептик - часть меня. И даже призрак - Иуда - это тоже я. Абрабанель - это тоже я. Но никто из них не представляет целого меня. Я писал роман, а не манифест. Пожалуйста, читайте этот роман как музыкальный концерт. Пять музыкальных инструментов, и я как автор музыки. Если бы я хотел написать манифест, я бы не тратил пять лет своей жизни, чтобы высказать свои мысли по ряду политических, философских и религиозных вопросов. Я придумал эту историю, потому что люблю создавать музыку, которая возникает, когда разные люди с разными взглядами разговаривают друг с другом. И те особенные эмоции, которые они при этом испытывают друг к другу. И эти эмоции и идеи меняют их.

Шмуэль был радикальным революционером, у него в комнате висели плакаты с Че Геварой и Фиделем Кастро, но к концу романа он начинает относиться к своим прежним взглядам скептически. Даже Аталия, которая так ополчилась на весь мужской пол, так глубоко травмирована, потеряла любимого мужа, после чего стала пользоваться мужчинами, менять их как носки, в финале говорит Шмуэлю: есть одна вещь, которую ты можешь делать лучше, чем кто-либо в мире, - складывать бумажные кораблики. Она тоже изменилась. Это роман о том, как люди понемногу меняют друг друга. Никто не может переродиться - это ребячество, и это опасно. И это еще одна вещь, в которую я верю: в то, как люди могут нежно, понемногу друг друга менять.

Кажется, что Миха, погибший муж Аталии, - двойник Иисуса, которого предали опять же из лучших побуждений двойники Иуды - его отец и его тесть.

В этом романе один из главных героев - город Иерусалим. И именно в этом месте Авраам едва не принес в жертву своего сына Исаака, и здесь же произошло распятие Христа. Два величайших события в истории Иерусалима. И оба они отражены в моем романе. Ужасная смерть Михи - это жертвоприношение Исаака. Жертва, принесенная его отцом, если угодно. Главу про распятие Христа я переписывал множество раз, чтобы сделать ее компактной, но выразительной. И жертвоприношение Исаака, Михи Валда, - это еще и жертвоприношение Христа в главе 47.

Я помню, что ваши родители русскоязычные и у вас особые отношения с русской литературой. Вы любите Достоевского, Гоголя, Толстого, читаете Битова. Вы не думали написать роман, действие которого происходит в России?

Чтобы написать роман, чье действие происходит в России, мне бы пришлось жить в России долгое время. Я могу туда приезжать как турист, покупать сувениры, фотографировать и фотографироваться, но этого недостаточно для романа. Но я написал книгу, которая называется «Повесть о любви и тьме» об Украине, где выросла моя мама, о Ровно - ее родном городе. Я писал эту книгу об этой части мира как историю моей матери, как историю моей тети Сони, как память о моей тете Хае. Более сотни страниц там происходят в Ровно.

Давно хотела у вас спросить. Вы как-то сказали, что любите сидеть в очередях в банке или поликлинике и рассматривать обувь. Потому что ботинки, сапоги и туфли много рассказывают о своих владельцах и их жизни. Не могли бы вы привести пример последней примечательной пары обуви, которую вы видели недавно?

Я видел одного очень известного человека, не буду называть его имя, очень популярного артиста, на котором были надеты ботинки разного цвета. Я сразу понял, что, вне всяких сомнений, обуваясь сегодня утром, он думал о чем-то еще, кроме обуви.

Читать полностью

Зима 1959/1960, Иерусалим. Вечный студент Шмуэль Аш, добродушный и романтичный увалень, не знает, чего хочет от жизни. Однажды на доске объявлений он видит загадочное объявление о непыльной работе для студента-гуманитария. Заинтригованный Шмуэль отправляется в старый иерусалимский район. В ветхом и древнем, как сам город, доме живет интеллектуал Гершом Валд, ему требуется человек, с которым он бы мог вести беседы и споры. Взамен Шмуэлю предлагается кров, стол и скромное пособие. В доме также обитает Аталия, загадочная красавица, поражающая своей ледяной отрешенностью. Старика Валда и Аталию явно связывает какая-то тайна, прошлое, в котором достаточно секретов. Шмуэль, часами беседует со стариком, робеет перед таинственной Аталией и все больше увлекается темой предательства, на которую то и дело сворачивают философские споры. Ему не дают покоя загадки, связанные с этой женщиной, и, все глубже погружаясь в почти детективное расследование, он узнает невероятную и страшную историю Аталии и Валда. Новый роман израильского классика Амоса Оза - о предательстве и его сути, о темной стороне еврейско-христианских отношений, наложивших печать и на современную арабо-еврейскую историю. Нежная, мягко-ироничная проза Амоса Оза полна внутреннего напряжения, она погружает в таинственную атмосферу давно исчезнувшего старого Иерусалима. Это очень личный роман писателя, в котором особенно емко отразились его философские, политические, религиозные взгляды - сложная, красивая и загадочная историю о том, как в любом человеке, независимо от вероисповедания и политических взглядов, темное всегда сочетается со светлым.

Скрыть

Published with the support of The Institute for the Translation of Hebrew Literature, Israel and the Embassy of Israel, Moscow Издано при поддержке Института Перевода израильской литературы (Израиль) и Посольства Израиля (Москва)

И каждому народу – на языке его.

Книга Эсфирь, 1:22

Посвящается Деборе Оуэн

Вот мчит краем поля предатель-беглец. Бросит камень в него не живой, а мертвец.

Натан Альтерман. “Предатель”.

Из поэмы “Радость бедных”

Вот рассказ из дней зимы конца тысяча девятьсот пятьдесят девятого года – начала года шестидесятого. Есть в этом рассказе заблуждение и желание, есть безответная любовь и есть некий религиозный вопрос, оставшийся здесь без ответа. На некоторых домах до сих пор заметны следы войны, разделившей город десять лет тому назад. Откуда-то из-за опущенных жалюзи доносится приглушенная мелодия аккордеона или рвущий душу сумеречный напев губной гармошки.

Во многих иерусалимских квартирах можно найти на стене гостиной водовороты звезд Ван Гога или кипение его кипарисов, а в спальнях пол все еще укрывают соломенные циновки; “Дни Циклага” или “Доктор Живаго” лежат распахнутые, вверх обложкой, на тахте с поролоновым матрасом, прикрытой тканью в восточном вкусе, рядом с горкой вышитых подушек. Весь вечер горит голубое пламя керосинового обогревателя. Из снарядной гильзы в углу комнаты торчит стилизованный букетик из колючек.

В начале декабря Шмуэль Аш забросил занятия в университете и засобирался покинуть Иерусалим – из-за любви, которая не удалась, из-за исследования, которое застопорилось, а главным образом из-за того, что материальное положение его отца катастрофически ухудшилось и Шмуэлю предстояло найти себе какую-нибудь работу.

Он был парнем крупного телосложения, бородатым, лет двадцати пяти, застенчивым, сентиментальным, социалистом, астматиком, легко увлекающимся и столь же быстро разочаровывающимся. Плечи у него были тяжелыми, шея – короткой и толстой, такими же были и пальцы – толстыми и короткими, как будто на каждом из них недоставало одной фаланги. Изо всех пор лица и шеи Шмуэля Аша неудержимо рвалась курчавая борода, напоминавшая металлическую мочалку. Борода эта переходила в волосы, буйно курчавившиеся на голове, и в густые заросли на груди. И летом и зимой издалека казалось, что весь он распален и обливается потом. Но вблизи, вот приятный сюрприз, выяснялось, что кожа Шмуэля источает не кислый запах пота, а, напротив, нежный аромат талька для младенцев. Он пьянел в одну секунду от новых идей – при условии, что эти идеи являются в остроумном одеянии и таят некую интригу. Уставал он тоже быстро – отчасти, возможно, из-за увеличенного сердца, отчасти из-за донимавшей его астмы.

С необычайной легкостью глаза его наполнялись слезами, и это погружало его в замешательство, а то и в стыд. Зимней ночью под забором истошно пищит котенок, потерявший, наверное, маму, он так доверчиво трется о ногу и взгляд его столь выразителен, что глаза Шмуэля тотчас туманятся. Или в финале какого-нибудь посредственного фильма об одиночестве и отчаянии в кинотеатре “Эдисон” вдруг выясняется, что именно самый суровый из всех героев оказался способен на величие духа, и мгновенно у Шмуэля от подступивших слез сжимается горло. Если он видит, как из больницы Шаарей Цедек выходят изможденная женщина с ребенком, совершенно ему не знакомые, как стоят они, обнявшись и горько плача, в ту же секунду плач сотрясает и его.

В те дни слезы считались уделом женщин. Мужчина в слезах вызывал изумление и даже легкое отвращение – примерно в той же мере, что и бородатая женщина. Шмуэль очень стыдился этой своей слабости и прилагал огромные усилия, чтобы сдерживаться, но безуспешно. В глубине души он и сам присоединялся к насмешкам над своей сентиментальностью и даже примирился с мыслью, что мужественность его несколько ущербна и поэтому, вероятнее всего, жизнь его, не достигнув цели, пронесется впустую.

“Но что ты делаешь? – вопрошал он иногда в приступе отвращения к себе. – Что же ты, в сущности, делаешь, кроме того, что жалеешь? К примеру, тот же котенок, ты мог укутать его своим пальто и отнести к себе в комнату. Кто тебе мешал? А к той плачущей женщине с ребенком ты ведь мог просто подойти и спросить, чем можно им помочь. Устроить мальчика с книжкой и бисквитами на балконе, пока вы с женщиной, усевшись рядышком на кровати в твоей комнате, шепотом беседуете о том, что с ней случилось и что ты можешь для нее сделать”.

* * *

И каждому народу – на языке его.

Книга Эсфирь, 1:22

Посвящается Деборе Оуэн

Вот мчит краем поля предатель-беглец.
Бросит камень в него не живой, а мертвец.

Натан Альтерман. “Предатель”.Из поэмы “Радость бедных”

За несколько дней до того, как оставить его, Ярдена сказала: “Ты либо восторженный щенок – шумишь, суетишься, ластишься, вертишься, даже сидя на стуле, вечно пытаешься поймать собственный хвост, – либо бирюк, который целыми днями валяется на кровати, как душное зимнее одеяло”.

Ярдена имела в виду, с одной стороны, постоянную усталость Шмуэля, а с другой – намек на его одержимость, проявлявшийся в походке: он всегда словно вот-вот был готов сорваться на бег; лестницы одолевал штурмом, через две ступеньки; оживленные улицы пересекал по диагонали, торопливо, не глядя ни вправо ни влево, самоотверженно, словно бросаясь в гущу потасовки. Его курчавая, заросшая бородой голова упрямо выдвинута вперед, словно он рвется в бой, тело – в стремительном наклоне. Казалось, будто ноги его изо всех сил пытаются догнать туловище, преследующее голову, боятся отстать, тревожатся, как бы Шмуэль не бросил их, исчезнув за поворотом. Он бегал целый день, тяжело дыша, вечно торопясь, не потому что боялся опоздать на лекцию или на политическую дискуссию, а потому что каждую секунду, утром и вечером, постоянно стремился завершить все, что на него возложено, вычеркнуть все, что у него записано на листке с перечнем сегодняшних дел. И вернуться наконец в тишину своей комнаты. Каждый из дней его жизни виделся ему изнуряющей полосой препятствий на кольцевой дороге – от сна, из которого он был вырван поутру, и обратно под теплое одеяло.

Он очень любил произносить речи перед всеми, кто готов был его слушать, и особенно – перед своими товарищами из кружка социалистического обновления; любил разъяснять, обосновывать, противоречить, опровергать, предлагать что-то новое. Говорил пространно, с удовольствием, остроумно, со свойственным ему полетом фантазии. Но когда ему отвечали, когда наступал его черед выслушивать идеи других, Шмуэля тотчас охватывали нетерпение, рассеянность, усталость, доходившая до того, что глаза его сами собой слипались, голова падала на грудь.

Оз А. Иуда/ Пер. с иврита В. Радуцкого. - М.: Фантом Пресс, 2017. - 448 с.

Содержание некоторых книг понятно с первой строчки. Не из-за простоты замысла, а потому что трейлер, намеренно помещенный в самое начало, отгоняет случайного читателя, такого, который подходит к книге как к легкоатлетическому состязанию: быстрее, выше, сильнее. Роман идей - не стометровка. Здесь важно не нестись во весь опор, а неторопливо разбираться в хитросплетениях мысли дискутирующих оппонентов.

Амос Оз в «Иуде» сразу выкладывает все карты на стол: «Вот рассказ из дней зимы тысяча девятьсот пятьдесят девятого года - начала года шестидесятого. Есть в этом рассказе заблуждение и желание, есть безответная любовь и есть некий религиозный вопрос, оставшийся здесь без ответа».

Начало более чем обескураживающее, потому что из сказанного становится ясно, что книга скорее ставит вопросы, чем дает ответы на них. Зачем читать? Затем, что правильная постановка вопросов - путь к их адекватному решению. Правильно задать вопрос, значит, уже что-то понять, и двинуться от этого абстрактного осознания дальше к более конкретному представлению.

Идеи, смысл - вот что главное в «Иуде», вот что сообщает новизну всей книге. В остальном же, постоянный читатель Оза вряд ли найдет в книге что-то новое. Та же камерность, что и во многих предыдущих книгах. Тихая, насыщенная поэзией жизнь улочек и предместий. Мир полутонов, чувствований, переживаний. Снова женщина, загадочная, непостижимая и мужчина, который выглядит на ее фоне несмышленым увальнем, несовершенным рациональным зверем, неспособным проникнуть в таинство ее бытия. Женщина как несбывшаяся альтернатива жестокому мужскому миру, остающаяся с мужчиной из жалости и милосердия. Единственный светоч реального, практического гуманизма, а не пустой болтологии.

Три главных героя Шмуэль - Валд - Аталия кажутся новой вариацией персонажей новеллы «Подкоп» из «Картинок деревенской жизни». Там тоже были студент, старик с причудами и женщина средних лет.

Сюжет в обычном толковании этого слова в «Иуде» не имеет значения. Бывший студент Шмуэль Аш, поступивший на службу к Валду, покинет его, также как покидали до него другие. Ничего примечательного в том круговороте дней (сон-еда-беседа-сон), который запечатлен в романе, нет. Важны идеи. Важна проблематика. Она находит свое отражение в заглавии книги.

«Иуда» - богословский роман, в котором вновь вспыхивает старая дискуссия о сути христианства

Оз, конечно же, пишет о евреях. Иуда - имя, ставшее для многих нарицательным. Иудей - это всегда иуда, предатель. Так глядят на евреев многие «христиане», так воспринимают их, особенно после событий 1947-1948 года, живущие рядом арабы. Роман Оза -размышление о еврейском пути, наверное, неожиданное для тех, кто привык к тому, что это чисто русский эксклюзив - задумываться о судьбах собственной страны и народа. Отдельный и довольно болезненный аспект этой темы - взаимоотношения с арабами, с исламским миром.

В то же время «Иуда» - богословский роман, в котором вновь вспыхивает старая дискуссия о сути христианства, христологический вопрос, принципиальный для понимания отношений между евреями и христианским миром.

Ну и, само собой, это книга о феномене предательства. Размышления о нем - наиболее абстрактный уровень проблематики романа.

Мы привыкли разбрасываться словом «предательство», не слишком задумываясь, что за ним скрывается. Оценочный компонент для нас всякий раз оказывается значительнее бытийного и антропологического. Суть становится не важна, феномен превращается в междометие, в бессмысленное ругательство. В «Иуде» Оз возвращает слову «предательство» смысл.

Предательство - чистая форма, безотносительная к содержанию. То, что это слово применялось к людям самых разных политических взглядов, религиозных убеждений, философских концепций, говорит о том, что речь идет о некоем абстрактном статусе. Тот или иной человек обретает его тогда, когда избирает отличный от общепринятого, ожидаемого образ жизни и способ деятельности.

Жить - значит, быть предателем.

Предательство - отражение трагического разлада, разобщенности, царящей в окружающем мире. Цепляясь за прошлое - предаешь будущее. Выбирая будущее - отрекаешься от прошлого. Муж и жена, прилепляясь друг к другу, предают родителей. Националист изменяет всему человечеству. Космополит - нации. Вождь - народу. Народ своему лидеру.

Человек и предатель - слова-синонимы. Вся история - цепь непрекращающихся актов предательства. Не будь их, «заглохла б нива жизни». Без предательства нет движения вперед, одно топтание на месте. Но отсутствие изменений - тоже измена. Таково свойство бытия.

Нет, это не оправдание отступничества. Скорее указание на кровоточащую, незаживающую рану бытия, которая сообщает даже самым лучшим человеческим порывам момент несовершенства.

Предательство всегда ведет к гибели. Неважно, сколь благородны мотивы предательства, оно всегда ужасно по своим результатам.

А вся беда в том, что Иуда - революционер, нет, не в плоском политическом смысле (за бедняков, против богачей, как в романе Нормана Мейлера «Евангелие от Сына Божия»), а в глобальном, философском

«Иуда предал Христа. Нашего Бога распяли. Он страдал» - так учат в школе. Ушлая профессура плюс любители извращенных парадоксов выводят из этого: нет страдания, нет спасения. Предательство открывает путь к страданию и святости. Не было бы Иуды, не было бы Христа. У христианства, таким образом, две подпорки. Одна светлая: Христос-любовь. Другая - темная: Иуда и предательство. Одно питает другое: не согрешишь - не покаешься, не предашь - не спасешься.

Озвучивая в своем романе этот перл мысли, Оз, однако, не останавливается на нем, идет дальше, объясняя, чем же, на самом деле, плох Иуда.

А вся беда в том, что Иуда - революционер, нет, не в плоском политическом смысле (за бедняков, против богачей, как в романе Нормана Мейлера «Евангелие от Сына Божия»), а в глобальном, философском. Он - пионер, первооткрыватель, максималист, искатель новых путей, человек, который хочет идти к светлому будущему семимильными шагами, а не плестись верхом на ослице.

Связь максимализма и предательства не позволяет пускаться далее в скандальные и шокирующие рассуждения об Иуде, как самом главном персонаже христианской истории.

Иуда предал Христа - факт неоспоримый. Но тем самым не основал христианство, а погубил его. Каин, торжествующий над Авелем - вот, кто такой Иуда. Благодаря ему человечество не знает истинного христианства: гуманного, тихого, лишенного чудес и мистики, полного человечности. Мирного философа, доброго человека Иуда превратил в суперзвезду. Тихое доброе дело стало ярким шоу с пышной атрибутикой, обросло литературными сценариями, получило достойное музыкальное сопровождение («теперь, в каждой церкви страны!»), стало тысячелетней мыльной оперой, то есть чем-то совершенно не тем, чему учил сам Иисус.

«Чья церковь, Иисуса или Иуды?» - вечный вопрос истории. Тема «человек или слава» - не имеет разрешения до сих пор.

Иисус и Иуда - отступники в равной степени, мечтатели, меняющие мир, предающие традицию

Иуда предает не из страха, не из слабости, как большинство мелких бытовых предателей, изменяющих жене, друзьям, своему делу. Напротив, Иуды - самые отчаянные, бесстрашные. Они всегда сверх. Им всего мало. Поэтому основной спор в романе разворачивается между революционной динамикой и гуманистической статикой, между идеологией преображения действительности и убеждением в том, что мир неисправим.

Впрочем, не все так просто. Иисус и Иуда - отступники в равной степени, мечтатели, меняющие мир, предающие традицию. Максимализм просвечивает в Христе, проклинающем смоковницу, а гуманизм - в Иуде, исполненном к ней жалости и сочувствия. Поэтому с первого взгляда уже и не различишь, на чьей стороне правда. Где больше напора и революционности? В тихом наставлении или в проповеди мечом и огнем? Кто в большей степени революционер? Шмуэль, никогда не доводящий ничего до конца, или Валд, возвращающий подобно Ивану Карамазову билет Богу, не принимающий его мира. Ни за что и никогда, «не такой ценой». Разве это не максимализм, только консервативный, контрреволюционный, вскормленный гуманистической риторикой?

История Бен-Гуриона, строившего государство для евреев, и Шалтиэля Абрабанеля, убежденного в том, что любое национальное обособление - ошибка, - живой пример смешения линий Иуды и Христа. Кто из них в большей степени максималист? Оба они несовершенны. Но на чьей стороне правда? Кто сообщит человечеству меньшее страдание? Жесткий политический прагматик Бен Гурион или идеалист и гуманист Абрабанель?

Пламенные речи Валда, которые он произносит по ходу романа в защиту человечности перед лицом великих переломов и свершений, подкупают болью собственной пережитой потери (зверское убийство сына Михи арабами в ходе боевых действий 1948 года) и за счет этого кажутся убедительными. Но сама жизнь опровергает их. Вдумавшись в его слова, понимаешь, что это позиция отца, для которого страдание, боль потери стали смыслом существования, старика, застывшего в страхе перед новизной жизни, взгляд историка, который всегда смотрит в прошлое. А молодости, несмотря на то, «что почти все, к чему мы прикасаемся, становится ущербным», нужно идти вперед. Куда, с чем, как? Правильного ответа не существует.

Слабые писатели боятся противоречий, они ищут логичных финалов, окончательного разрешения конфликтов, умиротворения, стабильности. Сильные понимают, что жизнь должна быть отображена в своей сложности и незавершенности. «Иуда» написан сильным писателем. То, что «религиозный вопрос» о пути любви и пути предательства развернут, раскрыт, поставлен, но по существу остается нерешенным - достоинство книги Оза. Ответ за тобой, читатель!