На полдороге жизни я - Данте - заблудился в дремучем лесу. Страшно, кругом дикие звери - аллегории пороков; деться некуда. И тут является призрак, оказавшийся тенью любимого мною древнеримского поэта Вергилия. Прошу его о помощи. Он обещает увести меня отсюда в странствия по загробному миру, с тем чтобы я увидел Ад, Чистилище и Рай. Я готов следовать за ним.
Да, но по силам ли мне такое путешествие? Я оробел и заколебался. Вергилий укорил меня, рассказав, что сама Беатриче (моя покойная возлюбленная) снизошла к нему из Рая в Ад и просила быть моим проводником в странствиях по загробью. Если так, то нельзя колебаться, нужна решимость. Веди меня, мой учитель и наставник!
Над входом в Ад надпись, отнимающая всякую надежду у входящих. Мы вошли. Здесь, прямо за входом, стонут жалкие души не творивших при жизни ни добра, ни зла. Далее река Ахерон. Через неё свирепый Харон перевозит на лодке мертвецов. Нам - с ними. «Но ты же не мертвец!» - гневно кричит мне Харон. Вергилий усмирил его. Поплыли. Издали слышен грохот, дует ветер, сверкнуло пламя. Я лишился чувств…
Первый круг Ада - Лимб. Тут томятся души некрещёных младенцев и славных язычников - воителей, мудрецов, поэтов (в их числе и Вергилия). Они не мучаются, а лишь скорбят, что им как нехристианам нет места в Раю. Мы с Вергилием примкнули к великим поэтам древности, первый из которых Гомер. Степенно шли и говорили о неземном.
У спуска во второй круг подземного царства демон Минос определяет, какого грешника в какое место Ада надлежит низвергнуть. На меня он отреагировал так же, как Харон, и Вергилий так же его усмирил. Мы увидели уносимые адским вихрем души сладострастников (Клеопатра, Елена Прекрасная и др.). Среди них Франческа, и здесь неразлучная со своим любовником. Безмерная взаимная страсть привела их к трагической гибели. Глубоко сострадая им, я вновь лишился чувств.
В круге третьем свирепствует звероподобный пёс Цербер. Залаял было на нас, но Вергилий усмирил и его. Здесь валяются в грязи, под тяжёлым ливнем, души грешивших обжорством. Среди них мой земляк, флорентиец Чакко. Мы разговорились о судьбах родного города. Чакко попросил меня напомнить о нем живым людям, когда вернусь на землю.
Демон, охраняющий четвёртый круг, где казнят расточителей и скупцов (среди последних много духовных лиц - папы, кардиналы), - Плутос. Вергилию тоже пришлось его осадить, чтобы отвязался. Из четвёртого спустились в пятый круг, где мучаются гневные и ленивые, погрязшие в болотах Стигийской низины. Подошли к какой-то башне.
Это целая крепость, вокруг неё обширный водоём, в чёлне - гребец, демон Флегий. После очередной перебранки сели к нему, плывём. Какой-то грешник попытался уцепиться за борт, я его обругал, а Вергилий отпихнул. Перед нами адский город Дит. Всякая мёртвая нечисть мешает нам в него войти. Вергилий, оставив меня (ох, страшно одному!), пошёл узнать, в чем дело, вернулся озабоченный, но обнадёженный.
А тут ещё и адские фурии перед нами предстали, угрожая. Выручил внезапно явившийся небесный посланник, обуздавший их злобу. Мы вошли в Дит. Всюду объятые пламенем гробницы, из которых доносятся стоны еретиков. По узкой дороге пробираемся между гробницами.
Из одной гробницы вдруг выросла могучая фигура. Это Фарината, мои предки были его политическими противниками. Во мне, услышав мою беседу с Вергилием, он угадал по говору земляка. Гордец, казалось, он презирает всю бездну Ада. Мы заспорили с ним, а тут из соседней гробницы высунулась ещё одна голова: да это же отец моего друга Гвидо! Ему померещилось, что я мертвец и что сын его тоже умер, и он в отчаянии упал ниц. Фарината, успокой его; жив Гвидо!
Близ спуска из шестого круга в седьмой, над могилой папы-еретика Анастасия, Вергилий объяснил мне устройство оставшихся трёх кругов Ада, сужающихся книзу (к центру земли), и какие грехи в каком поясе какого круга караются.
Седьмой круг сжат горами и охраняем демоном-полубыком Минотавром, грозно заревевшим на нас. Вергилий прикрикнул на него, и мы поспешили отойти подальше. Увидели кипящий кровью поток, в котором варятся тираны и разбойники, а с берега в них кентавры стреляют из луков. Кентавр Несс стал нашим провожатым, рассказал о казнимых насильниках и помог перейти кипящую реку вброд.
Кругом колючие заросли без зелени. Я сломал какую-то ветку, а из неё заструилась чёрная кровь, и ствол застонал. Оказывается, эти кусты - души самоубийц (насильников над собственной плотью). Их клюют адские птицы Гарпии, топчут мимо бегущие мертвецы, причиняя им невыносимую боль. Один растоптанный куст попросил меня собрать сломанные сучья и вернуть их ему. Выяснилось, что несчастный - мой земляк. Я выполнил его просьбу, и мы пошли дальше. Видим - песок, на него сверху слетают хлопья огня, опаляя грешников, которые кричат и стонут - все, кроме одного: тот лежит молча. Кто это? Царь Капаней, гордый и мрачный безбожник, сражённый богами за свою строптивость. Он и сейчас верен себе: либо молчит, либо громогласно клянёт богов. «Ты сам себе мучитель!» - перекричал его Вергилий…
А вот навстречу нам, мучимые огнём, движутся души новых грешников. Среди них я с трудом узнал моего высокочтимого учителя Брунетто Латини. Он среди тех, кто повинен в склонности к однополой любви. Мы разговорились. Брунетто предсказал, что в мире живых ждёт меня слава, но будут и многие тяготы, перед которыми нужно устоять. Учитель завещал мне беречь его главное сочинение, в котором он жив, - «Клад».
И ещё трое грешников (грех - тот же) пляшут в огне. Все флорентийцы, бывшие уважаемые граждане. Я поговорил с ними о злосчастиях нашего родного города. Они просили передать живым землякам, что я видел их. Затем Вергилий повёл меня к глубокому провалу в восьмой круг. Нас спустит туда адский зверь. Он уже лезет к нам оттуда.
Это пёстрый хвостатый Герион. Пока он готовится к спуску, есть ещё время посмотреть на последних мучеников седьмого круга - ростовщиков, мающихся в вихре пылающей пыли. С их шей свисают разноцветные кошельки с разными гербами. Разговаривать я с ними не стал. В путь! Усаживаемся с Вергилием верхом на Гериона и - о ужас! - плавно летим в провал, к новым мукам. Спустились. Герион тотчас же улетел.
Восьмой круг разделён на десять рвов, называемых Злопазухами. В первом рву казнятся сводники и соблазнители женщин, во втором - льстецы. Сводников зверски бичуют рогатые бесы, льстецы сидят в жидкой массе смрадного кала - вонь нестерпимая. Кстати, одна шлюха наказана здесь не за то, что блудила, а за то, что льстила любовнику, говоря, что ей хорошо с ним.
Следующий ров (третья пазуха) выложен камнем, пестреющим круглыми дырами, из которых торчат горящие ноги высокопоставленных духовных лиц, торговавших церковными должностями. Головы же и туловища их зажаты скважинами каменной стены. Их преемники, когда умрут, будут так же на их месте дрыгать пылающими ногами, полностью втеснив в камень своих предшественников. Так объяснил мне папа Орсини, поначалу приняв меня за своего преемника.
В четвёртой пазухе мучаются прорицатели, звездочёты, колдуньи. У них скручены шеи так, что, рыдая, они орошают себе слезами не грудь, а зад. Я и сам зарыдал, увидев такое издевательство над людьми, а Вергилий пристыдил меня; грех жалеть грешников! Но и он с сочувствием рассказал мне о своей землячке, прорицательнице Манто, именем которой была названа Мантуя - родина моего славного наставника.
Пятый ров залит кипящей смолой, в которую черти Злохваты, чёрные, крылатые, бросают взяточников и следят, чтобы те не высовывались, а не то подденут грешника крючьями и отделают самым жестоким образом. У чертей клички: Злохвост, Косокрылый и пр. Часть дальнейшего пути нам придётся пройти в их жуткой компании. Они кривляются, показывают языки, их шеф произвёл задом оглушительный непристойный звук. Такого я ещё не слыхивал! Мы идём с ними вдоль канавы, грешники ныряют в смолу - прячутся, а один замешкался, и его тут же вытащили крючьями, собираясь терзать, но позволили прежде нам побеседовать с ним. Бедняга хитростью усыпил бдительность Злохватов и нырнул обратно - поймать его не успели. Раздражённые черти подрались между собой, двое свалились в смолу. В суматохе мы поспешили удалиться, но не тут-то было! Они летят за нами. Вергилий, подхватив меня, еле-еле успел перебежать в шестую пазуху, где они не хозяева. Здесь лицемеры изнывают под тяжестью свинцовых позолоченных одежд. А вот распятый (прибитый к земле колами) иудейский первосвященник, настаивавший на казни Христа. Его топчут ногами отяжелённые свинцом лицемеры.
Труден был переход: скалистым путём - в седьмую пазуху. Тут обитают воры, кусаемые чудовищными ядовитыми змеями. От этих укусов они рассыпаются в прах, но тут же восстанавливаются в своём обличье. Среди них Ванни Фуччи, обокравший ризницу и сваливший вину на другого. Человек грубый и богохульствующий: Бога послал прочь, воздев кверху два кукиша. Тут же на него набросились змеи (люблю их за это). Потом я наблюдал, как некий змей сливался воедино с одним из воров, после чего принял его облик и встал на ноги, а вор уполз, став пресмыкающимся гадом. Чудеса! Таких метаморфоз не отыщете и у Овидия.
Ликуй, Флоренция: эти воры - твоё отродье! Стыдно… А в восьмом рву обитают коварные советчики. Среди них Улисс (Одиссей), его душа заточена в пламя, способное говорить! Так, мы услышали рассказ Улисса о его гибели: жаждущий познать неведомое, он уплыл с горсткой смельчаков на другой конец света, потерпел кораблекрушение и вместе с друзьями утонул вдали от обитаемого людьми мира.
Другой говорящий пламень, в котором скрыта душа не назвавшего себя по имени лукавого советчика, рассказал мне о своём грехе: этот советчик помог римскому папе в одном неправедном деле - рассчитывая на то, что папа отпустит ему его прегрешение. К простодушному грешнику небеса терпимее, чем к тем, кто надеется спастись покаянием. Мы перешли в девятый ров, где казнят сеятелей смуты.
Вот они, зачинщики кровавых раздоров и религиозных смут. Дьявол увечит их тяжёлым мечом, отсекает носы и уши, дробит черепа. Тут и Магомет, и побуждавший Цезаря к гражданской войне Курион, и обезглавленный воин-трубадур Бертран де Борн (голову в руке несёт, как фонарь, а та восклицает: «Горе!»).
Далее я встретил моего родича, сердитого на меня за то, что его насильственная смерть осталась неотомщенной. Затем мы перешли в десятый ров, где алхимики маются вечным зудом. Один из них был сожжён за то, что шутя хвастался, будто умеет летать, - стал жертвой доноса. В Ад же попал не за это, а как алхимик. Здесь же казнятся те, кто выдавал себя за других людей, фальшивомонетчики и вообще лгуны. Двое из них подрались между собой и потом долго бранились (мастер Адам, подмешивавший медь в золотые монеты, и древний грек Синон, обманувший троянцев). Вергилий упрекнул меня за любопытство, с которым я слушал их.
Наше путешествие по Злопазухам заканчивается. Мы подошли к колодцу, ведущему из восьмого круга Ада в девятый. Там стоят древние гиганты, титаны. В их числе Немврод, злобно крикнувший нам что-то на непонятном языке, и Антей, который по просьбе Вергилия спустил на своей огромной ладони нас на дно колодца, а сам тут же распрямился.
Итак, мы на дне вселенной, близ центра земного шара. Перед нами ледяное озеро, в него вмёрзли предавшие своих родных. Одного я случайно задел ногою по голове, тот заорал, а себя назвать отказался. Тогда я вцепился ему в волосы, а тут кто-то окликнул его по имени. Негодяй, теперь я знаю, кто ты, и расскажу о тебе людям! А он: «Ври, что хочешь, про меня и про других!» А вот ледяная яма, в ней один мертвец грызёт череп другому. Спрашиваю: за что? Оторвавшись от своей жертвы, он ответил мне. Он, граф Уголино, мстит предавшему его былому единомышленнику, архиепископу Руджьери, который уморил его и его детей голодом, заточив их в Пизанскую башню. Нестерпимы были их страдания, дети умирали на глазах отца, он умер последним. Позор Пизе! Идём далее. А это кто перед нами? Альбериго? Но он же, насколько я знаю, не умирал, так как же оказался в Аду? Бывает и такое: тело злодея ещё живёт, а душа уже в преисподней.
В центре земли вмёрзший в лёд властитель Ада Люцифер, низверженный с небес и продолбивший в падении бездну преисподней, обезображенный, трехликий. Из первой его пасти торчит Иуда, из второй Брут, из третьей Кассий, Он жуёт их и терзает когтями. Хуже всех приходится самому гнусному предателю - Иуде. От Люцифера тянется скважина, ведущая к поверхности противоположного земного полушария. Мы протиснулись в неё, поднялись на поверхность и увидели звезды.
Чистилище
Да помогут мне Музы воспеть второе царство! Его страж старец Катон встретил нас неприветливо: кто такие? как смели явиться сюда? Вергилий объяснил и, желая умилостивить Катона, тепло отозвался о его жене Марции. При чем здесь Марция? Пройдите к берегу моря, умыться надо! Мы пошли. Вот она, морская даль. А в прибрежных травах - обильная роса. Ею Вергилий смыл с моего лица копоть покинутого Ада.
Из морской дали к нам плывёт управляемый ангелом чёлн. В нем души усопших, которым посчастливилось не попасть в Ад. Причалили, сошли на берег, и ангел уплыл. Тени прибывших столпились вокруг нас, и в одной я узнал своего друга, певца Козеллу. Хотел обнять его, но ведь тень бесплотна - обнял самого себя. Козелла по моей просьбе запел про любовь, все заслушались, но тут появился Катон, на всех накричал (не делом занялись!), и мы заспешили к горе Чистилища.
Вергилий был недоволен собою: дал повод накричать на себя… Теперь нам нужно разведать предстоящую дорогу. Посмотрим, куда двинутся прибывшие тени. А они сами только что заметили, что я-то не тень: не пропускаю сквозь себя свет. Удивились. Вергилий все им объяснил. «Идите с нами», - пригласили они.
Итак, спешим к подножию чистилищной горы. Но все ли спешат, всем ли так уж не терпится? Вон близ большого камня расположилась группа не очень торопящихся к восхождению наверх: мол, успеется; лезь тот, кому неймётся. Среди этих ленивцев я узнал своего приятеля Белакву. Приятно видеть, что он, и при жизни враг всякой спешки, верен себе.
В предгорьях Чистилища мне довелось общаться с тенями жертв насильственной смерти. Многие из них были изрядными грешниками, но, прощаясь с жизнью, успели искренне покаяться и потому не попали в Ад. То-то досада для дьявола, лишившегося добычи! Он, впрочем, нашёл как отыграться: не обретя власти над душою раскаявшегося погибшего грешника, надругался над его убитым телом.
Неподалёку от всего этого мы увидели царственно-величественную тень Сорделло. Он и Вергилий, узнав друг в друге поэтов-земляков (мантуанцев), братски обнялись. Вот пример тебе, Италия, грязный бордель, где напрочь порваны узы братства! Особенно ты, моя Флоренция, хороша, ничего не скажешь… Очнись, посмотри на себя…
Сорделло согласен быть нашим проводником к Чистилищу. Это для него большая честь - помочь высокочтимому Вергилию. Степенно беседуя, мы подошли к цветущей ароматной долине, где, готовясь к ночлегу, расположились тени высокопоставленных особ - европейских государей. Мы издали наблюдали за ними, слушая их согласное пение.
Настал вечерний час, когда желанья влекут отплывших обратно, к любимым, и вспоминаешь горький миг прощанья; когда владеет печаль пилигримом и слышит он, как перезвон далёкий плачет навзрыд о дне невозвратимом… В долину отдыха земных властителей заполз было коварный змей соблазна, но прилетевшие ангелы изгнали его.
Я прилёг на траву, заснул и во сне был перенесён к вратам Чистилища. Охранявший их ангел семь раз начертал на моем лбу одну и ту же букву - первую в слове «грех» (семь смертных грехов; эти буквы будут поочерёдно стёрты с моего лба по мере восхождения на чистилищную гору). Мы вошли во второе царство загробья, ворота закрылись за нами.
Началось восхождение. Мы в первом круге Чистилища, где искупают свой грех гордецы. В посрамление гордыни здесь воздвигнуты изваяния, воплощающие идею высокого подвига - смирения. А вот и тени очищающихся гордецов: при жизни несгибаемые, здесь они в наказание за свой грех гнутся под тяжестью наваленных на них каменных глыб.
«Отче наш…» - эту молитву пели согбенные гордецы. Среди них - художник-миниатюрист Одериз, при жизни кичившийся своей громкой славой. Теперь, говорит, осознал, что кичиться нечем: все равны перед лицом смерти - и ветхий старец, и пролепетавший «ням-ням» младенец, а слава приходит и уходит. Чем раньше это поймёшь и найдёшь в себе силы обуздать свою гордыню, смириться, - тем лучше.
Под ногами у нас барельефы с запечатлёнными сюжетами наказанной гордыни: низверженные с небес Люцифер и Бриарей, царь Саул, Олоферн и другие. Заканчивается наше пребывание в первом круге. Явившийся ангел стёр с моего лба одну из семи букв - в знак того, что грех гордыни мною преодолён. Вергилий улыбнулся мне.
Поднялись во второй круг. Здесь завистники, они временно ослеплены, их бывшие «завидущими» глаза ничего не видят. Вот женщина, из зависти желавшая зла своим землякам и радовавшаяся их неудачам… В этом круге я после смерти буду очищаться недолго, ибо редко и мало кому завидовал. Зато в пройденном круге гордецов - наверное, долго.
Вот они, ослеплённые грешники, чью кровь когда-то сжигала зависть. В тишине громоподобно прозвучали слова первого завистника - Каина: «Меня убьёт тот, кто встретит!» В страхе я приник к Вергилию, и мудрый вождь сказал мне горькие слова о том, что высший вечный свет недоступен завистникам, увлечённым земными приманками.
Миновали второй круг. Снова нам явился ангел, и вот на моем лбу остались лишь пять букв, от которых предстоит избавиться в дальнейшем. Мы в третьем круге. Перед нашими взорами пронеслось жестокое видение человеческой ярости (толпа забила каменьями кроткого юношу). В этом круге очищаются одержимые гневом.
Даже в потёмках Ада не было такой чёрной мглы, как в этом круге, где смиряется ярость гневных. Один из них, ломбардец Марко, разговорился со мной и высказал мысль о том, что нельзя все происходящее на свете понимать как следствие деятельности высших небесных сил: это значило бы отрицать свободу человеческой воли и снимать с человека ответственность за содеянное им.
Читатель, тебе случалось бродить в горах туманным вечером, когда и солнца почти не видно? Вот так и мы… Я почувствовал прикосновение ангельского крыла к моему лбу - стёрта ещё одна буква. Мы поднялись в круг четвёртый, освещаемые последним лучом заката. Здесь очищаются ленивые, чья любовь к благу была медлительной.
Ленивцы здесь должны стремительно бегать, не допуская никакого потворства своему прижизненному греху. Пусть вдохновляются примерами пресвятой девы Марии, которой приходилось, как известно, спешить, или Цезаря с его поразительной расторопностью. Пробежали мимо нас, скрылись. Спать хочется. Сплю и вижу сон…
Приснилась омерзительная баба, на моих глазах превратившаяся в красавицу, которая тут же была посрамлена и превращена в ещё худшую уродину (вот она, мнимая привлекательность порока!). Исчезла ещё одна буква с моего лба: я, значит, победил такой порок, как лень. Поднимаемся в круг пятый - к скупцам и расточителям.
Скупость, алчность, жадность к золоту - отвратительные пороки. Расплавленное золото когда-то влили в глотку одному одержимому жадностью: пей на здоровье! Мне неуютно в окружении скупцов, а тут ещё случилось землетрясение. Отчего? По своему невежеству не знаю…
Оказалось, трясение горы вызвано ликованием по поводу того, что одна из душ очистилась и готова к восхождению: это римский поэт Стаций, поклонник Вергилия, обрадовавшийся тому, что отныне будет сопровождать нас в пути к чистилищной вершине.
С моего лба стёрта ещё одна буква, обозначавшая грех скупости. Кстати, разве Стаций, томившийся в пятом круге, был скуп? Напротив, расточителен, но эти две крайности караются совокупно. Теперь мы в круге шестом, где очищаются чревоугодники. Здесь нехудо бы помнить о том, что христианским подвижникам не было свойственно обжорство.
Бывшим чревоугодникам суждены муки голода: отощали, кожа да кости. Среди них я обнаружил своего покойного друга и земляка Форезе. Поговорили о своём, поругали Флоренцию, Форезе осуждающе отозвался о распутных дамах этого города. Я рассказал приятелю о Вергилии и о своих надеждах увидеть в загробном мире любимую мою Беатриче.
С одним из чревоугодников, бывшим поэтом старой школы, у меня произошёл разговор о литературе. Он признал, что мои единомышленники, сторонники «нового сладостного стиля», достигли в любовной поэзии гораздо большего, нежели сам он и близкие к нему мастера. Между тем стёрта предпоследняя литера с моего лба, и мне открыт путь в высший, седьмой круг Чистилища.
А я все вспоминаю худых, голодных чревоугодников: как это они так отощали? Ведь это тени, а не тела, им и голодать-то не пристало бы. Вергилии пояснил: тени, хоть и бесплотны, точь-в-точь повторяют очертания подразумеваемых тел (которые исхудали бы без пищи). Здесь же, в седьмом круге, очищаются палимые огнём сладострастники. Они горят, поют и восславляют примеры воздержания и целомудрия.
Охваченные пламенем сладострастники разделились на две группы: предававшиеся однополой любви и не знавшие меры в двуполых соитиях. Среди последних - поэты Гвидо Гвиницелли и провансалец Арнальд, изысканно приветствовавший нас на своём наречии.
А теперь нам самим надо пройти сквозь стену огня. Я испугался, но мой наставник сказал, что это путь к Беатриче (к Земному Раю, расположенному на вершине чистилищной горы). И вот мы втроём (Стаций с нами) идём, палимые пламенем. Прошли, идём дальше, вечереет, остановились на отдых, я поспал; а когда проснулся, Вергилии обратился ко мне с последним словом напутствия и одобрения, Все, отныне он замолчит…
Мы в Земном Раю, в цветущей, оглашаемой щебетом птиц роще. Я увидел прекрасную донну, поющую и собирающую цветы. Она рассказала, что здесь был золотой век, блюлась невинность, но потом, среди этих цветов и плодов, было погублено в грехе счастье первых людей. Услышав такое, я посмотрел на Вергилия и Стация: оба блаженно улыбались.
О Ева! Тут было так хорошо, ты ж все погубила своим дерзаньем! Мимо нас плывут живые огни, под ними шествуют праведные старцы в белоснежных одеждах, увенчанные розами и лилиями, танцуют чудесные красавицы. Я не мог наглядеться на эту изумительную картину. И вдруг я увидел её - ту, которую люблю. Потрясённый, я сделал невольное движение, как бы стремясь прижаться к Вергилию. Но он исчез, мой отец и спаситель! Я зарыдал. «Данте, Вергилий не вернётся. Но плакать тебе придётся не по нему. Вглядись в меня, это я, Беатриче! А ты как попал сюда?» - гневно спросила она. Тут некий голос спросил её, почему она так строга ко мне. Ответила, что я, прельщённый приманкой наслаждений, был неверен ей после её смерти. Признаю ли я свою вину? О да, меня душат слезы стыда и раскаяния, я опустил голову. «Подними бороду!» - резко сказала она, не веля отводить от неё глаза. Я лишился чувств, а очнулся погруженным в Лету - реку, дарующую забвение совершенных грехов. Беатриче, взгляни же теперь на того, кто так предан тебе и так стремился к тебе. После десятилетней разлуки я глядел ей в очи, и зрение моё на время померкло от их ослепительного блеска. Прозрев, я увидел много прекрасного в Земном Раю, но вдруг на смену всему этому пришли жестокие видения: чудовища, поругание святыни, распутство.
Беатриче глубоко скорбела, понимая, сколько дурного кроется - в этих явленных нам видениях, но выразила уверенность в том, что силы добра в конечном счёте победят зло. Мы подошли к реке Эвное, попив из которой укрепляешь память о совершенном тобою добре. Я и Стаций омылись в этой реке. Глоток её сладчайшей воды влил в меня новые силы. Теперь я чист и достоин подняться на звезды.
Рай
Из Земного Рая мы с Беатриче вдвоём полетим в Небесный, в недоступные уразумению смертных высоты. Я и не заметил, как взлетели, воззрившись на солнце. Неужели я, оставаясь живым, способен на это? Впрочем, Беатриче этому не удивилась: очистившийся человек духовен, а не отягощённый грехами дух легче эфира.
Друзья, давайте здесь расстанемся - не читайте дальше: пропадёте в бескрайности непостижимого! Но если вы неутолимо алчете духовной пищи - тогда вперёд, за мной! Мы в первом небе Рая - в небе Луны, которую Беатриче назвала первою звездою; погрузились в её недра, хотя и трудно представить себе силу, способную вместить одно замкнутое тело (каковым я являюсь) в другое замкнутое тело (в Луну).
В недрах Луны нам встретились души монахинь, похищенных из монастырей и насильно выданных замуж. Не по своей вине, но они не сдержали данного при пострижении обета девственности, и поэтому им недоступны более высокие небеса. Жалеют ли об этом? О нет! Жалеть значило бы не соглашаться с высшей праведной волей.
А все-таки недоумеваю: чем же они виноваты, покорясь насилию? Почему им не подняться выше сферы Луны? Винить надо не жертву, а насильника! Но Беатриче пояснила, что и жертва несёт известную ответственность за учинённое над нею насилие, если, сопротивляясь, не проявила героической стойкости.
Неисполнение обета, утверждает Беатриче, практически невозместимо добрыми делами (слишком уж много надо их сделать, искупая вину). Мы полетели на второе небо Рая - к Меркурию. Здесь обитают души честолюбивых праведников. Это уже не тени в отличие от предшествующих обитателей загробного мира, а светы: сияют и лучатся. Один из них вспыхнул особенно ярко, радуясь общению со мною. Оказалось, это римский император, законодатель Юстиниан. Он сознаёт, что пребывание в сфере Меркурия (и не выше) - предел для него, ибо честолюбцы, делая добрые дела ради собственной славы (то есть любя прежде всего себя), упускали луч истинной любви к божеству.
Свет Юстиниана слился с хороводом огней - других праведных душ. Я задумался, и ход моих мыслей привёл меня к вопросу: зачем Богу-Отцу было жертвовать сыном? Можно же было просто так, верховною волей, простить людям грех Адама! Беатриче пояснила: высшая справедливость требовала, чтобы человечество само искупило свою вину. Оно на это неспособно, и пришлось оплодотворить земную женщину, чтобы сын (Христос), совместив в себе человеческое с божеским, смог это сделать.
Мы перелетели на третье небо - к Венере, где блаженствуют души любвеобильных, сияющие в огненных недрах этой звезды. Один из этих духов-светов - венгерский король Карл Мартелл, который, заговорив со мной, высказал мысль, что человек может реализовать свои способности, лишь действуя на поприще, отвечающем потребностям его натуры: плохо, если прирождённый воин станет священником…
Сладостно сияние других любвеобильных душ. Сколько здесь блаженного света, небесного смеха! А внизу (в Аду) безотрадно и угрюмо густели тени… Один из светов заговорил со мной (трубадур Фолько) - осудил церковные власти, своекорыстных пап и кардиналов. Флоренция - город дьявола. Но ничего, верит он, скоро станет лучше.
Четвёртая звезда - Солнце, обиталище мудрецов. Вот сияет дух великого богослова Фомы Аквинского. Он радостно приветствовал меня, показал мне других мудрецов. Их согласное пение напомнило мне церковный благовест.
Фома рассказал мне о Франциске Ассизском - втором (после Христа) супруге Нищеты. Это по его примеру монахи, в том числе его ближайшие ученики, стали ходить босыми. Он прожил святую жизнь и умер - голый человек на голой земле - в лоне Нищеты.
Не только я, но и светы - духи мудрецов - слушали речь Фомы, прекратив петь и кружиться в танце. Затем слово взял францисканец Бонавентура. В ответ на хвалу своему учителю, возданную доминиканцем Фомой, он восславил учителя Фомы - Доминика, земледельца и слугу Христова. Кто теперь продолжил его дело? Достойных нет.
И опять слово взял Фома. Он рассуждает о великих достоинствах царя Соломона: тот попросил себе у Бога ума, мудрости - не для решения богословских вопросов, а чтобы разумно править народом, то есть царской мудрости, каковая и была ему дарована. Люди, не судите друг о друге поспешно! Этот занят добрым делом, тот - злым, но вдруг первый падёт, а второй восстанет?
Что будет с обитателями Солнца в судный день, когда духи обретут плоть? Они настолько ярки и духовны, что трудно представить их материализованными. Закончено наше пребывание здесь, мы прилетели к пятому небу - на Марс, где сверкающие духи воителей за веру расположились в форме креста и звучит сладостный гимн.
Один из светочей, образующих этот дивный крест, не выходя за его пределы, подвигся книзу, ближе ко мне. Это дух моего доблестного прапрадеда, воина Каччагвиды. Приветствовал меня и восхвалил то славное время, в которое он жил на земле и которое - увы! - миновало, сменившись худшим временем.
Я горжусь своим предком, своим происхождением (оказывается, не только на суетной земле можно испытывать такое чувство, но и в Раю!). Каччагвида рассказал мне о себе и о своих предках, родившихся во Флоренции, чей герб - белая лилия - ныне окрашен кровью.
Я хочу узнать у него, ясновидца, о своей дальнейшей судьбе. Что меня ждёт впереди? Он ответил, что я буду изгнан из Флоренции, в безотрадных скитаниях познаю горечь чужого хлеба и крутизну чужих лестниц. К моей чести, я не буду якшаться с нечистыми политическими группировками, но сам себе стану партией. В конце же концов противники мои будут посрамлены, а меня ждёт триумф.
Каччагвида и Беатриче ободрили меня. Закончено пребывание на Марсе. Теперь - с пятого неба на шестое, с красного Марса на белый Юпитер, где витают души справедливых. Их светы складываются в буквы, в буквы - сначала в призыв к справедливости, а затем в фигуру орла, символ правосудной имперской власти, неведомой, грешной, исстрадавшейся земле, но утверждённой на небесах.
Этот величественный орёл вступил со мной в разговор. Он называет себя «я», а мне слышится «мы» (справедливая власть коллегиальна!). Ему понятно то, что сам я никак не могу понять: почему Рай открыт только для христиан? Чем же плох добродетельный индус, вовсе не знающий Христа? Так и не пойму. А и то правда, - признает орёл, - что дурной христианин хуже славного перса или эфиопа.
Орёл олицетворяет идею справедливости, и у него не когти и не клюв главное, а всезрящее око, составленное из самых достойных светов-духов. Зрачок - душа царя и псалмопевца Давида, в ресницах сияют души дохристианских праведников (а ведь я только что оплошно рассуждал о Рае «только для христиан»? Вот так-то давать волю сомнениям!).
Мы вознеслись к седьмому небу - на Сатурн. Это обитель созерцателей. Беатриче стала ещё красивее и ярче. Она не улыбалась мне - иначе бы вообще испепелила меня и ослепила. Блаженные духи созерцателей безмолвствовали, не пели - иначе бы оглушили меня. Об этом мне сказал священный светоч - богослов Пьетро Дамьяно.
Дух Бенедикта, по имени которого назван один из монашеских орденов, гневно осудил современных своекорыстных монахов. Выслушав его, мы устремились к восьмому небу, к созвездию Близнецов, под которым я родился, впервые увидел солнце и вдохнул воздух Тосканы. С его высоты я взглянул вниз, и взор мой, пройдя сквозь семь посещённых нами райских сфер, упал на смехотворно маленький земной шарик, эту горстку праха со всеми её реками и горными кручами.
В восьмом небе пылают тысячи огней - это торжествующие духи великих праведников. Упоённое ими, зрение моё усилилось, и теперь даже улыбка Беатриче не ослепит меня. Она дивно улыбнулась мне и вновь побудила меня обратить взоры к светозарным духам, запевшим гимн царице небес - святой деве Марии.
Беатриче попросила апостолов побеседовать со мной. Насколько я проник в таинства священных истин? Апостол Петр спросил меня о сущности веры. Мой ответ: вера - довод в пользу незримого; смертные не могут своими глазами увидеть то, что открывается здесь, в Раю, - но да уверуют они в чудо, не имея наглядных доказательств его истинности. Петр остался доволен моим ответом.
Увижу ли я, автор священной поэмы, родину? Увенчаюсь ли лаврами там, где меня крестили? Апостол Иаков задал мне вопрос о сущности надежды. Мой ответ: надежда - ожидание будущей заслуженной и дарованной Богом славы. Обрадованный Иаков озарился.
На очереди вопрос о любви. Его мне задал апостол Иоанн. Отвечая, я не забыл сказать и о том, что любовь обращает нас к Богу, к слову правды. Все возликовали. Экзамен (что такое Вера, Надежда, Любовь?) успешно завершился. Я увидел лучащуюся душу праотца нашего Адама, недолго жившего в Земном Раю, изгнанного оттуда на землю; после смерти долго томившегося в Лимбе; затем перемещённого сюда.
Четыре света пылают передо мной: три апостола и Адам. Вдруг Петр побагровел и воскликнул: «Земной захвачен трон мой, трон мой, трон мой!» Петру ненавистен его преемник - римский папа. А нам пора уже расставаться с восьмым небом и возноситься в девятое, верховное и кристальное. С неземной радостью, смеясь, Беатриче метнула меня в стремительно вращающуюся сферу и вознеслась сама.
Первое, что я увидел в сфере девятого неба, - это ослепительная точка, символ божества. Вокруг неё вращаются огни - девять концентрических ангельских кругов. Ближайшие к божеству и потому меньшие - серафимы и херувимы, наиболее отдалённые и обширные - архангелы и просто ангелы. На земле привыкли думать, что великое больше малого, но здесь, как видно, все наоборот.
Ангелы, рассказала мне Беатриче, ровесники мироздания. Их стремительное вращение - источник всего того движения, которое совершается во Вселенной. Поторопившиеся отпасть от их сонма были низвержены в Ад, а оставшиеся до сих пор упоённо кружатся в Раю, и не нужно им мыслить, хотеть, помнить: они вполне удовлетворены!
Вознесение в Эмпирей - высшую область Вселенной - последнее. Я опять воззрился на ту, чья возрастающая в Раю красота поднимала меня от высей к высям. Нас окружает чистый свет. Повсюду искры и цветы - это ангелы и блаженные души. Они сливаются в некую сияющую реку, а потом обретают форму огромной райской розы.
Созерцая розу и постигая общий план Рая, я о чем-то хотел спросить Беатриче, но увидел не её, а ясноокого старца в белом. Он указал наверх. Гляжу - в недосягаемой вышине светится она, и я воззвал к ней: «О донна, оставившая след в Аду, даруя мне помощь! Во всем, что вижу, сознаю твоё благо. За тобой я шёл от рабства к свободе. Храни меня и впредь, чтобы дух мой достойным тебя освободился от плоти!» Взглянула на меня с улыбкой и повернулась к вечной святыне. Всё.
Старец в белом - святой Бернард. Отныне он мой наставник. Мы продолжаем с ним созерцать розу Эмпирея. В ней сияют и души непорочных младенцев. Это понятно, но почему и в Аду были кое-где души младенцев - не могут же они быть порочными в отличие от этих? Богу виднее, какие потенции - добрые или дурные - в какой младенческой душе заложены. Так пояснил Бернард и начал молиться.
Бернард молился деве Марии за меня - чтобы помогла мне. Потом дал мне знак, чтобы я посмотрел наверх. Всмотревшись, вижу верховный и ярчайший свет. При этом не ослеп, но обрёл высшую истину. Созерцаю божество в его светозарном триединстве. И влечёт меня к нему Любовь, что движет и солнце и звезды.
"Божественная комедия" - бессмертное произведение с философским смыслом. В трех частях раскрывается сюжет о назначении любви, гибели возлюбленной и всеобщей справедливости. В этой статье мы проведем анализ поэмы «Божественная комедия» Данте.
История создания поэмы
Анализ композиции «Божественной комедии»
Поэма состоит из трех частей, называемых кантиками. В каждом таком кантике по тридцать три песни. К первой части была добавлена еще одна песня, она является прологом. Таким образом, в поэме 100 песен. Стихотворный размер - терцин.
Главный герой произведения - сам Данте. Но, при чтении поэмы становится понятно, что образ героя и реальная личность - не один и тот же человек. Герой Данте - напоминает созерцателя, который лишь наблюдает за происходящем. По характеру он разный: вспыльчивый и жалостливый, гневный и беспомощный. Такой прием использует автор дабы показать весь спектр эмоций живого человека.
Беатриче - всевышняя мудрость, символ добра. Она стала его путеводителем по разным сферам, показывая любовь во всех проявлениях. И Данте, будучи пленён силами любви покорно следует за ней, желая достигнуть небесную мудрость.
В прологе мы видим Данте в 35-летнем возрасте, который стоит на распутье своей жизни. Создается ассоциативный ряд: время года - Весна, встретился он с Беатриче тоже весной и Божий мир создан весной. Встречающиеся ему на пути животные символичны с людскими пороками. Например, рысь - сладострастие.
Данте показывает через своего героя и собственную трагедию и общемировую. Читая поэму, мы видим, как герой падает духом, воскресает и ищет утешения.
Также ему встречаются сонные толпы. Эти люди не совершали ни добрых, ни плохих поступков. Они выглядят потерянными среди двух миров.
Описание кругов Ада Данте
Проводя анализ поэмы «Божественная комедия» можно увидеть, что новшество Данте встречается уже тогда, когда он проходит через первый круг Ада. Вместе стариков и младенцев там томятся лучшие поэты. Такие как: Верлигий, Гомер , Гораций, Овидий и сам Данте.
Второй круг Ада открывает полудракон. Сколько раз он обернет человека хвостом в тот круг Ада он и попадет.
Третий круг Ада - это душеные терзания, которые страшнее земных.
В четвертом кругу - жиды и расточители, которых автор наделил эпитетом "гнусные".
В пятом кругу заточены гневные люди, к которым никто не испытывает жалости. После открывается путь в город дьяволов.
Проходя через кладбище, открывается путь в шестой круг Ада. В нем обитает все политические ненавистники, среди них есть люди, которые горят заживо.
Самым страшным кругом Ада является седьмой. В нем несколько этапов. Там мучаются убийцы, насильники, самоубийцы.
Восьмой круг - обманщики и девятый - предатели.
С каждым кругом Данте раскрывается и становится более реалистичным, грубым и рассудительным.
Значительную разницу мы видим в изображении Рая. Он благоухает, в нем звучит музыка сфер.
Подводя итог анализу «Божественное комедии» Данте стоит заметить, что поэма наполнена аллегориями, которые позволяют назвать произведение символичным, биографичным, философским.
В двух величайших творениях Данте Алигьери – «Новой жизни» и в «Божественной комедии» (см. её краткое содержание) – проведена одна и та же идея. Оба они связаны мыслью, что чистая любовь облагораживает природу человека, а познание бренности чувственного блаженства приближает человека к Богу. Но «Новая жизнь» – лишь ряд лирических стихотворений, а «Божественная комедия» представляет целую поэму в трех частях, заключающих до ста песен, каждая из которых содержит около ста сорока стихов.
В ранней молодости Данте пережил страстную любовь к Беатриче, дочери Фулько Портинари. Он сохранил её до последних дней жизни, хотя так и не сумел соединиться с Беатриче. Любовь Данте была трагичной: Беатриче умерла ещё в молодых летах, и после её смерти великий поэт видел в ней преобразившегося ангела.
Данте Алигьери. Рисунок Джотто, XIV век
В зрелые годы любовь к Беатриче стало мало-помалу утрачивать для Данте чувственный оттенок, переходя в чисто духовное измерение. Исцеление от чувственной страсти было для поэта духовным крещением. В «Божественной комедии» отражается это душевное исцеление Данте, его взгляд на настоящее и прошедшее, на свою жизнь и на жизнь друзей, на искусство, науку, поэзию, на гвельфов и гибеллинов , на политические партии «черных» и «белых». В «Божественной комедии» Данте высказал, как смотрит на все это сравнительно и относительно к вечному нравственному принципу вещей. В «Аду» и «Чистилище» (второе он часто называет также «Горой умилостивления») Данте рассматривает все явления только со стороны их внешнего проявления, с точки зрения государственной мудрости, олицетворенной им в своём «проводнике» – Вергилии , т. е. точки зрения права, порядка и закона. В «Раю» все явления неба и земли представляются в духе созерцания божества или постепенного преображения души, которым конечный дух сливается с бесконечным естеством вещей. Преображённая Беатриче, символ божественной любви, вечного милосердия и истинного богопознания, ведет его из одной сферы в другую и приводит к Богу, где нет более ограниченного пространства.
Такая поэзия могла бы показаться чисто богословским трактатом, если бы Данте не усеял своего путешествия в мире идей живыми образами. Смысл «Божественной комедии», где описан и изображен мир и все его явления, а проведенная аллегория обозначена только слегка, при анализе поэмы очень часто перетолковывали. Под явно аллегорическими образами понимали то борьбу гвельфов и гибеллинов, то политику, пороки римской церкви, или вообще события современной истории. Это лучше всего доказывает, как далеко был Данте от пустой игры фантазии и как он остерегался заглушить поэзию под аллегорией. Желательно, чтобы его комментаторы были при анализе «Божественной комедии» так же осмотрительны, как он сам.
Памятник Данте на площади Санта-Кроче во Флоренции
Данте «Ад» – анализ
«Я думаю, что для твоего блага ты должен последовать за мной. Я стану указывать путь и поведу тебя через страны вечности, где ты услышишь вопли отчаяния, увидишь скорбные тени, прежде тебя жившие на земле, призывающие смерть души после смерти тела. Потом ты увидишь также и других, ликующих среди очистительного пламени, потому что они надеются выстрадать себе доступ в жилище блаженных. Если же ты пожелаешь вознестись и в это жилище, то туда проведет тебя душа, которая достойнее моей. Она останется при тебе, когда я удалюсь. Волею верховного владыки мне, никогда не знавшему его законов, не дано указывать пути в его град. Ему повинуется вся вселенная, по царство его там. Там его избранный град (sua città), там стоит его надоблачный престол. О, блаженны взысканные им!»
По словам Вергилия, Данте предстоит познать в «Аду», не на словах, а на деле, все бедствие человека, отпавшего от Бога, и увидеть всю тщету земного величия и честолюбия. Для этого поэт изображает в «Божественной комедии» подземное царство, где он соединяет все, что ему известно из мифологии , истории и собственного опыта о нарушении человеком нравственного закона. Данте населяет это царство людьми, никогда не стремившимися достигнуть трудом и борьбой чистого и духовного бытия, и разделяет их на круги, показывающее своим относительным отдалением друг от друга различные степени грехов. Эти круги Ада, как он сам говорит в одиннадцатой песни, олицетворяют нравственное учение (этику) Аристотеля об уклонении человека от божественного закона.
Альбом посвящен теме смерти в Средневековом искусстве. Громко звучит, но альбом, действительно, затрагивает именно эту тему, ибо речь в нем идет о «Комедии», в которой МЕДУЗА — воплощение АБСОЛЮТНОГО ЗЛА: ЧЕРНОГО, ВО ТЬМЕ НЕВИДИМОГО, СЛИВШЕГОСЯ С ТЬМОЙ…
РАБОТА НАД АЛЬБОМОМ ЗАВЕРШЕНА 08.12.2010
Мозаика «Поэт Вергилий, пишущий Энеиду, на троне между двумя музами:
музой истории Клио и музой трагедии Мельпоменой». От I до III века н.э.
Мозаика найдена в Сусе в 1896 году
Вергилий написал «Буколики» за три года, «Георгики» — за семь,
а «Энеиду» — за одиннадцать лет. Если сравнить количество написанных строк и прошедших дней, то выходит, что в день он писал меньше, чем по одной строке.
На самом деле было не так. Каждый день Вергилий диктовал много строк текста, большие отрывки, но потом начинал их редактировать, исправлять, — и, бывало, сокращал до нуля. Понятно: он был очень требовательным к себе автором…
Когда сам Цезарь, к тому времени почти обожествлённый, попросил его почитать «Энеиду», Вергилий прочел ему только кусочек, сказав, что вещь в целом ещё не готова.
Публий Вергилий Марон (70 год до н. э. - 19 год до н. э.) - один из наиболее значительных древнеримских поэтов.
Создал новый тип эпической поэмы. Легенда гласит, что ветка тополя, по традиции посаженная в честь родившегося ребенка, быстро выросла и вскоре сравнялась с другими тополями.
Это обещало младенцу особую удачу и счастье.
Впоследствии «дерево Вергилия» почиталось как священное.
Поклонение, которым имя Вергилия было окружено при жизни, продолжалось и по смерти. Начиная с Августовского века сочинения его изучались в школах, комментировались учёными и служили для предсказаний судьбы, как оракулы Сибилл. Имя Вергилия окружалось таинственной легендой, превратившейся в Средние века в веру в него, как в волшебника-заступника.
Высшее проявление значения, приписываемого поэту Вергилию Средневековьем, - та роль, которую ему даёт Данте в «Комедии», выбрав его из представителей самой глубокой человеческой мудрости и сделав своим руководителем и проводником по кругам Ада.
Флоренция. Собор Санта Мария дель Фьоре.Арх. Филиппо Брунеллески. 1420-1436.
Сандро Боттичелли. Портрет Данте. 1495
Позвольте подарить наслаждение, верю — не только себе, цитируя Дантово описание, простите, «Ада», что должно привести нас к непосредственному объекту общих интересов, еще раз простите, — Медузе Горгоне…
Земную жизнь пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу,
Утратив правый путь во тьме долины.
Каков он был, о, как произнесу,
Тот дикий лес, дремучий и грозящий,
Чей давний ужас в памяти несу!
Так горек он, что смерть едва ль не слаще…
Пока к долине я свергался темной,
Какой-то муж явился предо мной,
От долгого безмолвья словно томный.
«Так ты Вергилий, ты родник бездонный,
Откуда песни миру потекли? —
Ответил я, склоняя лик смущенный. —
Яви мне путь, о коем ты поведал,
Дай врат Петровых мне увидеть свет
И тех, кто душу вечной муке предал».
Он двинулся, и я ему вослед.
«Божественная комедия» Данте потрясает еще и тем, что он дает не простое описание, а берет на себя — живого человека — все страдания, которые претерпевают люди в Мире ином.
Доменико ди Микелино. «Данте, держащий в руках «Божественную комедию». Фреска в храме Санта-Мария дель Фьоре. Флоренция.
В Третьей песне приводится надпись на вратах Ада…
Я (АД) УВОЖУ К ОТВЕРЖЕННЫМ СЕЛЕНЬЯМ,
Я (АД) УВОЖУ СКВОЗЬ ВЕКОВЕЧНЫЙ СТОН,
Я (АД) УВОЖУ К ПОГИБШИМ ПОКОЛЕНЬЯМ.
БЫЛ ПРАВДОЮ МОЙ ЗОДЧИЙ ВДОХНОВЛЕН:
Я ВЫСШЕЙ СИЛОЙ, ПОЛНОТОЙ ВСЕЗНАНЬЯ
И ПЕРВОЮ ЛЮБОВЬЮ СОТВОРЕН.
ДРЕВНЕЙ МЕНЯ ЛИШЬ ВЕЧНЫЕ СОЗДАНЬЯ,
И С ВЕЧНОСТЬЮ ПРЕБУДУ НАРАВНЕ.
ВХОДЯЩИЕ, ОСТАВЬТЕ УПОВАНЬЯ.
Я, прочитав над входом, в вышине,
Такие знаки сумрачного цвета,
Сказал: «Учитель, смысл их страшен мне».
По христианской религии, Ад сотворен Триединым божеством: Отцом (высшей силой), Сыном (полнотой всезнанья) и Святым духом (первою любовью), чтобы служить местом казни для падшего Люцифера. Ад создан раньше всего преходящего. Древней его-лишь вечные созданья (небо, земля и ангелы).
Данте изображает Ад как подземную воронкообразную пропасть, которая, сужаясь, достигает центра земного шара. Склоны воронки опоясаны концентрическими уступами —
кругами Ада.
«Данте Алигьери, увенчанный лавровым венком».Портрет работы Луки Синьорелли. Ок. 1441-1523
Данте Алигьери родился 21 мая 1265 года во Флоренции. Семья Данте принадлежала к городскому дворянству.
Первое упоминание о Данте как общественном деятеле относится к 1296-1297 годам. После вооруженного переворота в политической системе Флоренции, произошедшего в 1302 году, поэт был изгнан и лишен гражданских прав, а затем и вообще приговорен к смертной казни. Тогда начались скитания Данте по Италии, во Флоренцию он больше не вернулся.
Вершиной творчества Данте является поэма «Комедия» (1307-1321), позднее названная «Божественной», что отразила взгляд поэта на бренную и короткую человеческую жизнь с точки зрения христианской морали. Поэма изображает странствие поэта по загробному миру и состоит из трёх частей: «Ад», «Чистилище» и «Рай».
В поэме затронуты проблемы богословия, истории, науки и особенно политики и морали. В ней католические догмы вступают в столкновение с отношением к людям и миру поэзии
с его культом античности. Данте волнует судьба Италии, раздираемой междоусобицами, падение авторитета и коррупция в церкви, то есть нравственная несостоятельность человеческого рода.
«Божественная Комедия» – поэтическая энциклопедия средних веков, в которой за образец Данте берет всё сущее, сотворённое триединым Богом, наложившим на всё отпечаток своей троичности. В стиле поэмы сочетаются просторечие и торжественная книжная лексика, живописность и драматизм.
Флоренция. Вид на купола собора Санта Мария дель Фьоре.Строитель собора — ди Камбио. Кампанила поднята ввысь великим Джотто.
Купол собора — «Купол Флоренции» — возведен Филиппом Брунеллески,
не менее великим. 1420 — 1436
У Данте к Флоренции его времени свое отношение, и все потому что… В «Божественной комедии» Данте затронуты проблемы богословия, истории, науки и особенно политики и морали. В поэме его католические догмы вступают в столкновение с отношением к людям и миру поэзии с непременным для нее культом античности. Данте волнует судьба Италии, раздираемой междоусобицами, падение авторитета и коррупция в церкви, нравственная несостоятельность человеческого рода в целом и в частности — в его Флоренции…
Гордись, Фьоренца, долей величавой!
Ты над землей и морем бьешь крылом,
И самый Ад твоей наполнен славой!
В сказанном не озлобление звучит, направленное на город, приговоривший его к смертной казни. В сказанном отчаяние прорывается сквозь слезы.
Сандро Ботичелли намеревался сделать несколько емких иллюстраций к «Божественной комедии» Данте. Законченной оказалась одна — та, что иллюстрирует Восемнадцатую песню…
Есть место в преисподней. Злые Щели,
Сплошь каменное, цвета чугуна,
Как кручи, что вокруг отяготели.
Посереди зияет глубина
Широкого и темного колодца,
О коем дальше расскажу сполна.
А тот уступ, который остается,
Кольцом меж бездной и скалой лежит,
И десять впадин в нем распознается.
Каков у местности бывает вид,
Где замок, для осады укрепленный,
Снаружи стен рядами рвов обвит,
Таков и здесь был дол изборожденный;
И как от самых крепостных ворот
Ведут мосты на берег отдаленный,
Так от подножья каменных высот
Шли гребни скал чрез рвы и перекаты,
Чтоб у колодца оборвать свой ход.
Сандро Ботичелли — иллюстрация к «Божественной комедии». 1490 год.Ад. Песня восемнадцатая, в которой описываются «Злые щели» —
самое зловонное место в Преисподней, куда попадают за богохульство.
Я шел, и справа были мне видны
Уже другая скорбь и казнь другая,
Какие в первом рву заключены.
Там в два ряда текла толпа нагая;
Ближайший ряд к нам направлял стопы,
А дальний — с нами, но крупней шагая.
То здесь, то там в кремнистой глубине
Виднелся бес рогатый, взмахом плети
Жестоко бивший грешных по спине.
О, как проворно им удары эти
Вздымали пятки! Ни один не ждал,
Пока второй обрушится иль третий.
Мы слышали, как в ближнем рву визжала
И рылом хрюкала толпа людей
И там себя ладонями хлестала.
Откосы покрывал тягучий клей
От снизу подымавшегося чада,
Несносного для глаз и для ноздрей.
Дно скрыто глубоко внизу, и надо,
Дабы увидеть, что такое там,
Взойти на мост, где есть простор для взгляда.
Туда взошли мы, и моим глазам
Предстали толпы влипших в кал зловонный,
Как будто взятый из отхожих ям.
Сандро Ботичелли — иллюстрация к «Божественной комедии». 1490 год.Ад. Песня восемнадцатая, в которой описываются «Злые щели» —
самое зловонное место в Преисподней, куда попадают за богохульство.
Там был один, так густо отягченный
Дермом, что вряд ли кто бы отгадал,
Мирянин это или постриженный.
Он крикнул мне: «Ты что облюбовал
Меня из всех, кто вязнет в этой прели?»
И я в ответ: «Ведь я тебя встречал,
И кудри у тебя тогда блестели;
Я и смотрю, что тут невдалеке
Погряз Алессио Интерминелли».
И он, себя темяша по башке:
«Сюда попал я из-за льстивой речи,
Которую носил на языке».
Потом мой вождь: «Нагни немного плечи, —
Промолвил мне, — и наклонись вперед,
И ты увидишь: тут вот, недалече
Себя ногтями грязными скребет
Косматая и гнусная паскуда
И то присядет, то опять вскокнет.
Фаида эта, жившая средь блуда,
Сказала как-то на вопрос дружка:
«Ты мной довольна?» — «Нет, ты просто чудо!»
Но мы наш взгляд насытили пока».
Смотрите: такого Миноса вы увидите только здесь — в Дантовом аду…
Общепризнанным иллюстратором «Комедии» является Поль Гюстав Доре (1832-1886) — французский гравёр, иллюстратор и живописец. Рисовать иллюстрации к Данте он начал в десятилетнем возрасте. Приведу несколько примеров из собрания гравюр Доре 1860-ых годов, что позволят рассказать и о Медузе…
ПЕСНЬ ПЯТАЯ
Так я сошел, покинув круг начальный,
Вниз во второй; он менее, чем тот,
Но больших мук в нем слышен стон печальный.
Здесь ждет Минос, оскалив страшный рот;
Допрос и суд свершает у порога
И взмахами хвоста на муку шлет.
Едва душа, отпавшая от бога,
Пред ним предстанет с повестью своей,
Он, согрешенья различая строго,
Обитель Ада назначает ей,
Хвост обвивая столько раз вкруг тела,
На сколько ей спуститься ступеней.
Минос- в греческой мифологии - справедливый царь - законодатель Крита, ставший после смерти одним
из трех судей загробного мира (вместе с Эаком и Радамантом).
В Дантовом Аду он превращен в беса, который ударом хвоста назначает грешникам степень наказания.
Гравюры Г. Доре к «Божественной комедии» Данте. (Inferno). 1860-е годыМинотавр из Критского лабиринта тоже вне всяких сравнений…
Был грозен срыв, откуда надо было
Спускаться вниз, и зрелище являл,
Которое любого бы смутило.
Таков был облик этих мрачных стран;
А на краю, над сходом к бездне новой,
Раскинувшись, лежал позор критян,
Зачатый древле мнимою коровой.
Завидев нас, он сам себя терзать
Зубами начал в злобе бестолковой.
Как бык, секирой насмерть поражен,
Рвет свой аркан, но к бегу неспособен
И только скачет, болью оглушен,
Так Минотавр метался, дик и злобен;
И зоркий вождь мне крикнул: «Вниз беги!
Пока он в гневе, миг как раз удобен».
О гнев безумный, о корысть слепая,
Вы мучите наш краткий век земной
И в вечности томите, истязая!
Минотавр — мифическое чудовище с телом человека и головой быка, жившее в лабиринте на острове Крит. Родился Минотавр от любви Пасифаи, жены царя Миноса, к посланному Посейдоном (или Зевсом) быку. По преданию она прельщала быка, ложась в деревянную корову, сделанную для неё Дедалом. Царь Минос спрятал сына в подземном лабиринте, сооруженном Дедалом. Лабиринт был настолько сложным, что ни один вошедший туда человек не смог бы найти выход. Каждый год афиняне должны были посылать на съедение Минотавру семь юношей и семь девушек.Тесей, сын афинского царя Эгея (или бога Посейдона), 10-й царь Афин, явившись на Крит в числе 14 жертв, убил Минотавра ударами кулака и при помощи Ариадны, давшей ему клубок ниток, вышел из лабиринта.
Исследователи считают, Минотавр – это животная часть ума, а Тесей – человеческая. Животная часть, естественно, сильнее, но человеческая в конечном счете побеждает, и в этом смысл эволюции и истории.
Гравюры Г. Доре к «Божественной комедии» Данте. (Inferno). 1860-е годыПодивитесь гарпиям, что здесь — в Дантовом аду — сторожат людей,
превращенных в деревья.
Еще кентавр не пересек потока,
Как мы вступили в одичалый лес,
Где ни тропы не находило око.
Там бурых листьев сумрачен навес,
Там вьется в узел каждый сук ползущий,
Там нет плодов, и яд в шипах древес.
Там гнезда гарпий, их поганый след,
Тех, что троян, закинутых кочевьем,
Прогнали со Строфад предвестьем бед.
С широкими крылами, с ликом девьим,
Когтистые, с пернатым животом,
Они тоскливо кличут по деревьям.
Я отовсюду слышал громкий стон,
Но никого окрест не появлялось;
И я остановился, изумлен.
Тогда я руку протянул невольно
К терновнику и отломил сучок;
И ствол воскликнул: «Не ломай, мне больно!»
В надломе кровью потемнел росток
И снова крикнул: «Прекрати мученья!
Ужели дух твой до того жесток?
Мы были люди, а теперь растенья.
И к душам гадов было бы грешно
Выказывать так мало сожаленья».
Га́рпии в древнегреческой мифологии - дикие полуженщины-полуптицы отвратительного вида с телами и крыльями грифов, длинными острыми когтями, но с торсами женщин. Они — персонификации различных аспектов бури. В мифах представлены злобными похитительницами детей и человеческих душ, внезапно налетающими и так же внезапно исчезающими, как ветер.
У Данте гарпии сторожат Тартар, будучи абсолютно отрицательными персонажами, как и все прочие архаические доолимпийские божества, включая Медузу.
Вы ничего не можете различить в темноте? Такого и нельзя увидеть,даже вообразить трудно, как грешник становится высыхающим деревом
и пребывает в этом состоянии Вечность…
Данте дает очень интересные уточнения по поводу жизни
в Аду тех душ, что обращены в деревья…
Поведай нам, как душу в плен берут
Узлы ветвей; поведай, если можно,
Выходят ли когда из этих пут».
Тут ствол дохнул огромно и тревожно,
И в этом вздохе слову был исход:
«Ответ вам будет дан немногосложно.
Когда душа, ожесточась, порвет
Самоуправно оболочку тела,
Минос ее в седьмую бездну шлет.
Ей не дается точного предела;
Упав в лесу, как малое зерно,
Она растет, где ей судьба велела.
Зерно в побег и в ствол превращено;
И гарпии, кормясь его листами,
Боль создают и боли той окно.
Пойдем и мы за нашими телами,
Но их мы не наденем в Судный день:
Не наше то, что сбросили мы сами.
Мы их притащим в сумрачную сень,
И плоть повиснет на кусте колючем,
Где спит ее безжалостная тень».
Гравюры Г. Доре к «Божественной комедии» Данте. (Inferno). 1860-е годыТри фурии: Тисифона — мстящая за убийство, Мегера — ненавистница, Алекто — неуемная. Богиням проклятия и кары место в преисподней,
там они и обитают
ПЕСНЯ ДЕВЯТАЯ с участием Медузы, которую Данте не увидел, столь она была страшна и опасна для христианина тоже…
Не помню я, что он еще сказал:
Всего меня мой глаз, в тоске раскрытый,
К вершине рдяной башни приковал,
Где вдруг взвились, для бешеной защиты,
Три Фурии, кровавы и бледны
И гидрами зелеными обвиты;
Они как жены были сложены;
Но, вместо кос, клубами змей пустыни
Свирепые виски оплетены
И тот, кто ведал, каковы рабыни
Властительницы вечных слез ночных,
Сказал: «Взгляни на яростных Эриний.
Вот Тисифона, средняя из них;
Левей-Мегера: справа олютело
Рыдает Алекто». И он затих.
А те себе терзали грудь и тело
Руками били; крик их так звенел,
Что я к учителю приник несмело.
«Медуза где? Чтоб он окаменел! —
Они вопили, глядя вниз. — Напрасно
Тезеевых мы не отмстили дел».
«Закрой глаза и отвернись; ужасно
Увидеть лик Горгоны; к свету дня
Тебя ничто вернуть не будет властно».
Так молвил мой учитель и меня
Поворотил, своими же руками,
Поверх моих, глаза мне заслоня.
Здесь Медузы не разглядеть, и не надо, потому что душу умершего, который встретится с ней взглядом, запятнает грех столь страшный,что окажется он на самом дне Ада…
Фурии кричат; «Напрасно Тезеевых мы не отмстили дел». Вот по какому поводу они столь разъярены: Тезей спускался в преисподнюю, чтобы вернуть на землю Персефону, похищенную Плутоном. Эринии жалеют, что в свое время не погубили его, тогда у смертных пропала бы охота проникать
в Подземный мир.
Видение Медузы традиционно. То — одна из трех сестер Горгон, змееволосая дева, встретившись взглядом с которой, люди и звери на земле окаменевали. Здесь — в Аду — нет примет того, что Персей отрубил ей голову и лик ее стал в его руках страшным оружием против врагов. И не может быть видения такого, уже потому что место Персея не в Аду, здесь должна пребывать только Горгона. Так думает христианин, и он, наверное, прав со своей точки зрения.
МЕДУЗА ДАНТЕ — ГРЕХ, ВОПЛОЩЕННЫЙ В ЧУДОВИЩЕ.
ЭТОТ АБСОЛЮТНЫЙ — ЧЕРНЫЙ — ГРЕХ НИЗВЕДЕН В АД,
ГДЕ ТАКЖЕ, КАК И НА ЗЕМЛЕ, СТАРАЕТСЯ ТВОРИТЬ ЗЛО.
В АДУ МЕДУЗА НЕ ПРЕВРАЩАЕТ В КАМЕНЬ ВСЕ ЖИВОЕ
(СЛЕДОВ ПОДОБНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ТАМ НЕТ).
ОНА ПЯТНАЕТ ГРЕХОМ ВСЕХ, ПОСМОТРЕВШИХ НА НЕЕ.
Посмотрел бы Данте на Медузу,
не выдержав искушения любопытством,
и остался бы в Аду на каком-нибудь из кругов пониже.
Будут Медузы пострашнее, но Абсолютным —
ЧЕРНЫМ — злом не будет ни одна из них…
Гравюры Г. Доре к «Божественной комедии» Данте. (Inferno). 1860-е годыЕсть в Аду грешники со срезанными головами, что держат их в руках,
как фонари. За что такое наказание?
Этот «связь родства расторг пред целым светом»
Медузы Данте не увидел — страданий, ею претерпеваемых, узрел немало. Был в Аду некто с отрубленной головой..
А я смотрел на многолюдный дол
И видел столь немыслимое дело,
Что речь о нем я вряд ли бы повел,
Когда бы так не совесть мне велела,
Подруга, ободряющая нас
В кольчугу правды облекаться смело.
Я видел, вижу словно и сейчас,
Как тело безголовое шагало
В толпе, кружащей неисчетный раз,
И срезанную голову держало
За космы, как фонарь, и голова
Взирала к нам и скорбно восклицала.
Он сам себе светил, и было два
В одном, единый в образе двойного,
Как — знает Тот, чья власть во всем права.
Остановясь у свода мостового,
Он кверху руку с головой простер,
Чтобы ко мне свое приблизить слово,
Такое вот: «Склони к мученьям взор,
Ты, что меж мертвых дышишь невозбранно!
Ты горших мук не видел до сих пор.
Я связь родства расторг пред целым светом;
За это мозг мой отсечен навек
От корня своего в обрубке этом:
И я, как все, возмездья не избег».
Гравюры Г. Доре к «Божественной комедии» Данте. (Inferno). 1860-е годыИ змеи в Аду есть. Они — вершители самых страшных возмездий
за черное богохульство…
И змеи в Аду есть. Они — вершители самых страшных возмездий за черное богохульство…
Мы с моста вниз сошли неторопливо,
Где он с восьмым смыкается кольцом,
И тут весь ров открылся мне с обрыва.
И я внутри увидел страшный ком
Змей, и так много разных было видно,
Что стынет кровь, чуть вспомяну о нем.
Средь этого чудовищного скопа
Нагой народ, мечась, ни уголка
Не ждал, чтоб скрыться, ни гелиотропа.
Скрутив им руки за спиной, бока
Хвостом и головой пронзали змеи,
Чтоб спереди связать концы клубка.
Вдруг к одному, — он был нам всех виднее, —
Метнулся змей и впился, как копье,
В то место, где сращенье плеч и шеи.
Быстрей, чем I начертишь или О,
Он вспыхнул, и сгорел, и в пепел свился,
И тело, рухнув, утерял свое.
Когда он так упал и развалился,
Прах вновь сомкнулся воедино сам
И в прежнее обличье возвратился.
Так ведомо великим мудрецам,
Что гибнет Феникс, чтоб восстать, как новый,
Когда подходит к пятистам годам.
Как тот, кто падает, к земле влеком,
Он сам не знает — демонскою силой
Иль запруженьем, властным над умом,
И, встав, кругом обводит взгляд застылый,
Еще в себя от муки не придя,
И вздох, взирая, издает унылый, —
Таков был грешник, вставший погодя.
О божья мощь, сколь праведный ты мститель,
Когда вот так сражаешь, не щадя!
По окончаньи речи, вскинув руки
И выпятив два кукиша, злодей
Воскликнул так: «На, боже, обе штуки!»
С тех самых пор и стал я другом змей:
Одна из них ему гортань обвила,
Как будто говоря: «Молчи, не смей!»,
Другая — руки, и кругом скрутила,
Так туго затянув клубок узла,
Что всякая из них исчезла сила.
Гравюры Г. Доре к «Божественной комедии» Данте. (Inferno). 1860-е годы
И все же, как выглядела Медуза, точнее — АБСОЛЮТНОЕ ЗЛО. Как Ехидна — прекрасная дева и гигантская змея, исходящая в верчении кругов? Вряд ли, такой образ логически несостоятелен. Кишением змей на голове деву-змею не замучить: по природе своей такой «парик» родственен ей.
В Двадцать пятой песне есть описание дьявольских преображений, отвратительнее которых, пожалуй, нет даже в «Комедии» грехов и наказаний за них. Шестиногий змей сливается в целое с духом человека…
Едва я оглянул их мимолетно,
Взметнулся шестиногий змей, внаскок
Облапил одного и стиснул плотно.
Зажав ему бока меж средних ног,
Передними он в плечи уцепился
И вгрызся духу в каждую из щек;
А задними за ляжки ухватился
И между них ему просунул хвост,
Который кверху вдоль спины извился.
Плющ, дереву опутав мощный рост,
Не так его глушит, как зверь висячий
Чужое тело обмотал взахлест.
Меж тем единой стала голова,
И смесь двух лиц явилась перед нами,
Где прежние мерещились едва.
Четыре отрасли — двумя руками,
А бедра, ноги, и живот, и грудь
Невиданными сделались частями.
Подтверждает образ описание Медузы в «Истории четвероногих зверей» Эдварда Топселла (1607). Там Медуза — существо с драконьим хребтом, зубами дикого кабана, ядовитой гривой, крыльями, человеческими руками и смертельным дыханием. Топселл утверждает, что Горгона — не человек и, более того, существо мужского пола, имеющее размер, средний между теленком и быком. Попробуйте — возразите: ДРАКОН — олицетворение ужаса…
Гравюры Г. Доре к «Божественной комедии» Данте. (Inferno). 1860-е годыВ завершение пребывания в Аду Данте видит ДИТА…
Дит — латинское имя Аида, или Плутона, властителя Преисподней. Данте называет так Люцифера — верховного дьявола, царя Ада. Его имя носит и адский город, окруженный Стигийским болотом, то есть самый нижний Ад.
Мы были там, — мне страшно этих строк, —
Где тени в недрах ледяного слоя
Сквозят глубоко, как в стекле сучок.
Одни лежат; другие вмерзли стоя,
Кто вверх, кто книзу головой застыв;
А кто — дугой, лицо ступнями кроя.
В безмолвии дальнейший путь свершив
И пожелав, чтобы мой взгляд окинул
Того, кто был когда-то так красив,
Учитель мой вперед меня подвинул,
Сказав: «Вот Дит, вот мы пришли туда,
Где надлежит, чтоб ты боязнь отринул».
Мучительной державы властелин
Грудь изо льда вздымал наполовину;
И мне по росту ближе исполин,
Чем руки Люцифера исполину;
По этой части ты бы сам расчел,
Каков он весь, ушедший телом в льдину.
О, если вежды он к Творцу возвел
И был так дивен, как теперь ужасен,
Он, истинно, первопричина зол!
И я от изумленья стал безгласен,
Когда увидел три лица на нем;
Одно — над грудью; цвет его был красен;
Лицо направо — бело-желтым было;
Окраска же у левого была,
Как у пришедших с водопадов Нила.
Росло под каждым два больших крыла,
Как должно птице, столь великой в мире;
Таких ветрил и мачта не несла.
Он — впереди, а я ему вослед,
Пока моих очей не озарила
К Доре этот образ не имеет отношения. Устав от монстров,хочу, чтобы возникло красивое видение, показывающее,
как Дит «веял крыльями и гнал три ветра вдоль по темной шири».
Ассоциация примитивна? А разве вы не устали от сложностей?
Дит «веял крыльями и гнал три ветра вдоль по темной шири».
Это означало, что поэты вступили в последний, девятый круг Ада, названный по имени апостола Иуды, который предал Христа. Здесь казнятся предатели своих благодетелей.
Сочетая библейские данные о восстании ангелов с построениями собственной фантазии, Данте по-своему
рисует судьбу и облик Люцифера. Некогда прекраснейший из ангелов, он возглавил их мятеж против Бога и вместе с ними был свергнут с небес в недра Земли — в средоточие Вселенной. Превратясь в чудовищного Дьявола, он стал властелином Ада. Так в мире возникло ЗЛО.
По мнению Данте, Люцифер, свергнутый с небес, вонзился в южное полушарие Земли и застрял в ее центре. Суша, прежде выступавшая на поверхности, скрылась под водой и выступила из волн в нашем, северном полушарии. Так в результате мистической катастрофы образовались гора Чистилища и воронкообразная пропасть Ада. Подобное устройство позволило поэтам, достигнув самых глубин Ада, изменить направление движения на противоположное…
Мой вождь и я на этот путь незримый
Ступили, чтоб вернуться в ясный свет,
И двигались все вверх, неутомимы,
Он — впереди, а я ему вослед,
Пока моих очей не озарила
Краса небес в зияющий просвет;
И здесь мы вышли вновь узреть светила.
Перед собором Санта-Кроче установлен, «от Италии»,памятник Данте Алигьере — изгнанному из города флорентийцу.
Данте Алигьери, родившийся во Флоренции, весьма активно занимался политикой. Флоренцию раздирала на части борьба между двумя партиями – сторонниками Римского папы, и сторонниками императора Священной Римской империи. Данте Алигьери принадлежал к первой партии, которые, в конце концов, победили. Однако, придя к власти, они раскололись на два враждующих лагеря. Черные продолжали поддерживать Папу, а белые, к которым примкнул Данте, стояли за независимость Флоренции.
От смерти будущего автора «Божественной комедии» спасла поездка в Рим. Пока Данте отсутствовал, черные приговорили поэта к сожжению. Следующие несколько лет Данте жил в Вероне, а затем переехал в Равенну. Со временем флорентийские власти поняли, что Данте может послужить славе города, и предложили ему вернуться при условии, что он признает себя политическим преступником, публично покается, пройдет по городу со свечой до баптистерия Сан-Джованни, станет на колени и попросит прощения у народа Флоренции. Данте отказался.
Вам не напоминает эта история произошедшее с нашим великим поэтом, что возвращению на родину предпочел остаться венецианцем?
Флоренция. Собор Санта-Кроче. Пышный, многословный саркофаг Данте,что ждет того, кому он предназначен, и будет ждать вечно
Последние годы жизни поэт провел в Равенне, где завершал работу над «Комедией», которую назовут «Божественной».
Умер Данте Алигьери 14 сентября 1321 года от малярии.
Власти Флоренции неоднократно просили Равенну вернуть прах Данте на родину, но Равенна не соглашалась, ссылаясь на то, что Данте не желал возвращаться во Флоренцию даже в виде праха.
И однако, во Флоренции в соборе Санта-Кроче великому поэту все-таки поставили пышное надгробие. Дантов саркофаг — чистая условность, поскольку его тело по-прежнему покоится
в Равенне, давшей ему приют в его последние годы жизни.
Бронзини. «Данте Алигьери»
Флоренция. Собор Санта-Кроче (Святого креста).Здесь закончил земной путь Микеланджело Буонаротти, просивший
разместить его саркофаг так, чтобы через прозоры витража
он мог видеть купол Брунеллески. Здесь есть саркофаг Данте — пустой…
Собор Санта-Кроче — главная францисканская готическая церковь Италии. Создание базилики приписывается гениальному мастеру Арнольфо ди Камбио, начавшему работать над ней с 1294 года. Работы продолжались до второй половины XIV века, но освящена она была только в 1443 году.
Церковь украшена множеством фресок и скульптур работы Джотто и других знаменитых художников. В ней нашли упокоение многие великие люди Италии. Церковь является пантеоном и музеем одновременно.
Действие «Божественной комедии» начинается с того момента, когда лирический герой (или сам Данте), потрясенный смертью любимой Беатриче, пытается пережить свое горе, изложив его в стихах, чтобы максимально конкретно зафиксировать и тем самым сохранить неповторимый образ своей возлюбленной. Но тут оказывается, что ее непорочная личность и так неподвластна смерти и забвению. Она становится проводником, спасительницей поэта от неминуемой гибели.
Беатриче с помощью Вергилия, древнеримского поэта, сопровождает живого лирического героя — Данте — в обходе всех ужасов Ада, совершая практически сакральное путешествие из бытия в небытие, когда поэт, совсем как мифологический Орфей, спускается в преисподнюю, чтобы спасти свою Эвридику. На вратах Ада написано «Оставьте всякую надежду», но Вергилий советует Данте избавиться от страха и трепета перед неизведанным, ведь только с открытыми глазами человеку под силу постичь источник зла.
Сандро Боттичелли, «Портрет Данте»
Ад для Данте — это не овеществленное место, а состояние души согрешившего человека, постоянно мучающегося угрызениями совести. Данте населял круги Ада, Чистилище и Рай, руководствуясь своими симпатиями и антипатиями, своими идеалами и представлениями. Для него, для его друзей любовь была высшим выражением независимости и непредсказуемости свободы человеческой личности: это и свобода от традиций и догм, и свобода от авторитетов отцов церкви, и свобода от разнообразных универсальных моделей существования человека.
На передний план выходит Любовь с большой буквы, направленная не к реалистическому (в средневековом смысле) поглощению индивидуальности безжалостной коллективной целостностью, а к неповторимому образу действительно существующей Беатриче. Для Данте Беатриче — воплощение всего мироздания в самом конкретном и красочном образе. А что может быть привлекательнее для поэта, чем фигура юной флорентийки, случайно встреченной на узкой улочке древнего города? Так Данте реализует синтез мысли и конкретного, художественного, эмоционального постижения мира. В первой песни «Рая» Данте выслушивает концепцию реальности из уст Беатриче и не в силах оторвать глаз от ее изумрудных глаз. Эта сцена — воплощение глубоких идейных и психологических сдвигов, когда художественное постижение действительности стремится стать интеллектуальным.
Иллюстрация к «Божественной комедии», 1827 год
Загробный мир предстает перед читателем в форме цельного здания, архитектура которого просчитана в мельчайших деталях, а координаты пространства и времени отличаются математической и астрономической выверенностью, полной нумерологического и эзотерического подтекста.
Наиболее часто в тексте комедии встречается число три и его производное — девять: трёхстрочная строфа (терцина), ставшая стихотворной основой произведения, поделенного в свою очередь на три части — кантики. За вычетом первой, вводной песни, на изображение Ада, Чистилища и Рая отводится по 33 песни, а каждая из частей текста заканчивается одним и тем же словом — звезды (stelle). К этому же мистическому цифровому ряду можно отнести и три цвета одежд, в которые облечена Беатриче, три символических зверя, три пасти Люцифера и столько же грешников, им пожираемых, тройственное распределение Ада с девятью кругами. Вся эта четко выстроенная система рождает удивительно гармоничную и связную иерархию мира, созданного по неписаным божественным законам.
Тосканский диалект стал основой литературного итальянского языка
Говоря о Данте и его «Божественной комедии», нельзя не отметить тот особый статус, который носила родина великого поэта — Флоренция — в сонме других городов Апеннинского полуострова. Флоренция — это не только город, где Академия дель Чименто подняла знамя экспериментального познания мира. Это место, где на природу смотрели так пристально, как нигде больше, место страстного артистического сенсуализма, где рациональное зрение заменило собой религию. На мир смотрели глазами художника, с душевным подъемом, с поклонением красоте.
Первоначальное собирание античных рукописей отражало перенос центра тяжести интеллектуальных интересов на устройство внутреннего мира и творчества самого человека. Космос перестал быть местом обитания бога, а к природе начали относиться с точки зрения земного существования, в ней искали ответы на вопросы, понятные человеку, а брали их в земной, прикладной механике. Новый образ мышления — натурфилософия — гуманизировала саму природу.
Топография Дантова Ада и структура Чистилища и Рая вытекают из признания верности и смелости высшими добродетелями: в центре Ада, в зубах Сатаны находятся предатели, а распределение мест в Чистилище и Раю прямо соответствуют моральным идеалам флорентийского изгнания.
К слову сказать, все, что мы знаем о жизни Данте, известно нам из его собственных воспоминаний, изложенных в «Божественной комедии». Он родился в 1265 году во Флоренции и всю жизнь оставался верен своему родному городу. Данте писал о своем учителе Брунетто Латини и о талантливом друге Гвидо Кавальканти. Жизнь великого поэта и философа проходила в обстоятельствах весьма продолжительного конфликта между императором и Папой. Латини, наставник Данте, был человеком, обладавшим энциклопедическими знаниями и опиравшимся в своих воззрениях на высказывания Цицерона, Сенеки, Аристотеля и, само собой разумеется, на Библию — главную книгу Средневековья. Именно Латини больше всего повлиял на становление личности будущего ренессансного гуманиста.
Путь Данте изобиловал препятствиями, когда перед поэтом вставала необходимость сложного выбора: так, он был вынужден поспособствовать изгнанию своего друга Гвидо из Флоренции. Рефлексируя на тему перипетий своей судьбы, Данте в поэме «Новая жизнь» множество фрагментов посвящает другу Кавальканти. Здесь же Данте вывел незабвенный образ своей первой юношеской любви — Беатриче. Биографы идентифицируют возлюбленную Данте с Беатриче Портинари, которая умерла в 25-летнем возрасте во Флоренции в 1290 году. Данте и Беатриче стали таким же хрестоматийным воплощением истинных возлюбленных, как Петрарка и Лаура, Тристан и Изольда, Ромео и Джульетта.
Со своей возлюбленной Беатриче Данте разговаривал дважды в жизни
В 1295 году Данте вошел в гильдию, членство в которой открывало ему дорогу в политику. Как раз в это время обострилась борьба между императором и Папой, так что Флоренция была разделена на две противоборствующие группировки — «черные» гвельфы во главе с Корсо Донати и «белые» гвельфы, к стану которых принадлежал сам Данте. «Белые» одержали победу и изгнали противников из города. В 1300 году Данте был избран в городской совет — именно тут полностью проявились блестящие ораторские способности поэта.
Данте все больше и больше начал противопоставлять себя Папе, участвуя в разнообразных антиклерикальных коалициях. К тому времени «черные» активировали свою деятельность, ворвались в город и расправились со своими политическими противниками. Данте несколько раз вызывали дать показания в городской совет, однако он каждый раз игнорировал эти требования, поэтому 10 марта 1302 года Данте и ещё 14 членов «белой» партии были заочно приговорены к смертной казни. Чтобы спастись, поэт был вынужден покинуть родной город. Разочаровавшись в возможности изменить политическое положение дел, он начал писать труд своей жизни — «Божественную комедию».
Сандро Боттичелли «Ад, песнь XVIII»
В XIV веке в «Божественной комедии» истина, раскрывавшаяся перед поэтом, посетившим Ад, Чистилище и Рай, уже совсем не канонична, она является перед ним в результате его собственных, индивидуальных усилий, его эмоционального и интеллектуального порыва, он слышит истину из уст Беатриче. Для Данте идея — это «мысль бога»: «Все, что умрет, и все, что не умрет, — / Лишь отблеск Мысли, коей Всемогущий / Своей Любовью бытие дает».
Дантовский путь любви — это путь восприятия божественного света, силы, одновременно возвышающей и разрушающей человека. В «Божественной комедии» Данте сделал особый упор на цветовой символике изображаемой им Вселенной. Если для Ада характерны темные тона, то путь из Ада в Рай — это переход от темного и мрачного к светлому и сияющему, тогда как в Чистилище происходит смена освещения. Для трех ступеней у врат Чистилища выделяются символические цвета: белый — невинность младенца, багровый — грешность земного существа, красный — искупление, кровь которого выбеливает так, что, замыкая этот цветовой ряд, белый появляется вновь как гармоническое соединение предыдущих символов.
«Не для того на свете мы живем, чтоб смерть застала нас в блаженной лени»
В ноябре 1308 года Генрих VII становится королем Германии, а в июле 1309 года новый Папа Климент V объявляет его королем Италии и приглашает в Рим, где проходит пышная коронация нового императора Священной Римской Империи. Данте, который был союзником Генриха, вновь вернулся в политику, где продуктивно смог использовать свой литературный опыт, сочиняя множество памфлетов и выступая публично. В 1316 году Данте окончательно переезжает в Равенну, куда его пригласил провести остаток дней синьор города, меценат и покровитель искусств Гвидо да Полента.
Летом 1321 года Данте в должности посла Равенны отправляется в Венецию с миссией заключить мир с республикой дожей. Выполнив ответственное поручение, по дороге домой Данте заболевает малярией (как и его покойный друг Гвидо) и скоропостижно умирает в ночь с 13 на 14 сентября 1321 года.
